- Надобно иметь истинно женское терпение, чтобы все это вышить, продолжал я, рассматривая узор.

- Нет, это не терпение, а так... от нечего делать... - отвечала Лидия Николаевна. - Хорошо, если бы женщины должны были иметь терпение только вышивать подушки, которые потом запачкаются и бросятся, - прибавила она, вздохнув.

- А где же им оно еще нужно? - спросил я с ударением.

- В жизни.

- Это, я полагаю, нужно мужчинам и женщинам.

- Мужчинам? О, нет! Они гораздо свободнее; они могут быть тем, чем хотят, а мы бываем тем, чем нам велят.

"Милая девушка, как она умна", - подумал я.

- Мне кажется, - начал я вслух, - что женщины в наше время довольно свободны...

- Чем же свободны? Может ли, например, женщина выйти или не выйти замуж?

- Конечно, может.

- Нет, не может, потому что над ней сейчас станут смеяться, назовут старою девушкою, скажут, что она зла; родные будут сердиться, тяготиться: на это недостанет никакого терпения.

- Необходимость выйти замуж для каждой девушки сделается приятною: стоит только выйти за того, кого полюбишь.

- А если никого не любишь?

- Надобно дожидаться: для всякой женщины придет пора, когда она полюбит.

- Не думаю, я первая никогда и никого не полюблю.

- Это почему вы думаете?

- Так... Полюбить одного, а выдадут за другого: лучше уж никого не любить.

Интересный разговор наш был прерван на этом месте приездом Леонида с матерью.

Мы ушли с ним в кабинет.

В этот раз я не совсем добросовестно исполнял обязанность наставника. Теорию неопределенных уравнений растолковал так неопределенно, что это даже заметил мой воспитанник, хотя и слушал меня по обыкновению очень невнимательно.

- Вы что-то сегодня совсем непонятно рассказываете, - сказал он с обыкновенною своею откровенностию.

- Мне нездоровится, - отвечал я.

- Ну так оставьте, и мне надоело. - Пойдемте в гостиную.

Я только того и ждал и дал себе слово во что бы то ни стало возобновить с Лидиею Николаевною прежний разговор, но на беду мою несносный Иван Кузьмич был уже тут и сидел рядом с нею. Марья Виссарионовна рассказывала какую-то длинную историю про одну свою родственницу, которой предстояла прекрасная партия и которую она сначала не хотела принять, но потом, желая исполнить волю родителей, вышла, и теперь счастливы так, как никто; что, наконец, дети, которые слушаются своих родителей, бывают всегда благополучнее тех, которые делают по-своему. Говоря это, она переглядывалась с Иваном Кузьмичом, который ей поддакивал, и взглядывала на дочь; та сидела, потупившись, и ни слова не говорила. Леонид слушал мать с насмешливою улыбкою. Мне бы, вероятно, целый вечер не удалось переговорить с Лидиею Николаевною, но приехала Пионова. С нежностию поздоровалась она с Марьею Виссарионовною, издала радостное восклицание при виде Ивана Кузьмича, который у ней поцеловал руку, и тотчас же начала болтать, а потом, прищурившись, взглянула в ту сторону, гае сидел Леонид, и проговорила сладким голосом:

- Вы здесь, Леонид Николаич, я вас и не вижу... Здравствуйте!

Тот не пошевелился и ни слова не сказал; меня и Лидию Николаевну она по обыкновению не заметила. Лида вышла, наконец, в залу, я тоже последовал за нею, благословляя в душе приезд Пионовой. Когда я вошел, Лидия сидела на небольшом диване, задумавшись. Увидев меня, она улыбнулась и проговорила:

- Я ушла, там очень жарко, посидимте здесь.

Я стал около нее.

- Вы будете у нас завтра? - спросила она.

- Буду.

- А послезавтра?

- Послезавтра воскресенье, урока у меня нет.

- Ничего, приходите обедать и на целый день.

Я обмер от радости.

- Завтра я не буду целый день дома, - прибавила Лидия.

- Где ж вы будете? - спросил я.

- В пансионе у madame Жарве. Там завтра акт и вечером бал.

- Стало быть, вы завтра будете веселиться?

- Какое веселье!.. Я не люблю балов, но я там училась; начальница меня очень любила; сама приезжала и просила, чтоб мамаша меня отпустила; она очень добрая!

- Я знал одну из воспитанниц madame Жарве; та не похожа на вас и, кажется, очень любит балы.

- Кто такая?

- Вера Базаева, которая мне еще как-то кузиной приходится.

- Верочку Базаеву? Она вам кузина! Эта наша пансионская красавица. Скажите, где она и что делает?

- Я думаю, танцует и кокетничает.

- Право? Она, впрочем, всегда была немного кокетка, а какая хорошенькая! Сначала я была с ней дружна, а потом расстались холодно; она тогда зиму жила здесь, очень много выезжала, и мы почти не видались.

- У меня с нею почти были такие же отношения: на первых порах мы с ней очень скоро подружились, или по крайней мере она уверяла меня, что ей очень ловко танцевать со мною вальс, а я находил, что она очень хороша собою.

- Вы не были в нее влюблены?

- Нет.

- Не может быть.

- Отчего же не может быть?

- Оттого, что она так мила, что нравится всем.

- На первый взгляд, может быть, а потом, вглядевшись, увидишь, что красоте ее многого недостает.

- Чего ж недостает?

- Мысли, чувства, души.

Лида не возражала.

- Вы напрасно думаете, - продолжал я, - чтоб я мог быть влюблен в Базаеву; по моим понятиям, женщина должна иметь совершенно другого рода достоинства.

- А именно?

- Вы желаете знать?

- Очень.

- Женщина должна быть не суетна, а семьянинка, кротка, но не слабохарактерна, умна без педантства, великодушна без рисовки, не сентиментальна, но способна к привязанности искренней и глубокой, - отвечал я.

В голове моей давно уже приготовлен был для Лидии Николаевны этот очерк идеала женщины.

- А наружность? - спросила она.

- Наружности я и определять не хочу. Эти нравственные качества, которые я перечислил, так одушевят даже неправильные черты лица, что она лучше покажется первой красавицы в мире.

- Таких женщин нет.

- Нет, есть.

- Вы, стало быть, встречали?

- Может быть.

- Желала бы я посмотреть на такую женщину.

Я ничего не отвечал. Дело в том, что под этим идеалом я разумел ее самое. Несколько времени мы молчали.

- Вы, Лидия Николаевна, говорили, что никогда и никого не полюбите? начал я.

- Да.

- Стало быть, вы никогда и замуж не пойдете?

- Нет, пойду.

- По расчету?

- Да, по расчету, - отвечала она.

И мне показалось, что, говоря это, она горько улыбнулась.

- Я не ожидал от вас этого слышать.

- Отчего ж не ожидали; это очень покойно; по крайней мере, если муж разлюбит, то не так будет обидно.

- Перестаньте так говорить, я вам не верю.

- Нет, правда.

- Правда?.. - начал было я.

- Постойте, - вдруг перебила меня Лидия Николаевна, - там, кажется, говорят про меня.

- Что такое вас встревожило? - спросил я.

- Так, ничего, - отвечала Лидия Николаевна.

- Ах, какая эта Пионова несносная! - прибавила она как бы про себя.

- Lydie, ou etes vous?* - раздался голос Марьи Виссарионовны из гостиной.

______________

* Лидия, где вы? (франц.).

- Ici, maman*, - отвечала Лидия.

______________

* Здесь, мама (франц.).

- Venez chez nous*.

______________

* Идите к нам (франц.).

- Посидите тут, я скоро возвращусь, - это ужасно! - проговорила она и ушла.

По крайней мере, с полчаса сидел я, напрягая слух, чтобы услышать, что говорится в гостиной; но тщетно; подойти к дверям и подслушивать мне было совестно. Наконец, послышались шаги, я думал, что это Лидия Николаевна, но вошел Леонид, нахмуренный и чем-то сильно рассерженный.

- Что вы тут сидите; пойдемте в кабинет, - сказал он.

Я пошел за ним в надежде, не узнаю ли чего-нибудь.

- Пионова сегодня что-то много говорит, - начал я.

- Мерзавка!.. Черт знает, как все эти женщины нелепы.

- А что же?