И Домна Осиповна взяла себя за голову.

- Если вы приехали ко мне из боязни за ваше существование, то вот вам мое слово: я буду ездить к вам и наблюдать, чтобы чего не случилось с вами, - проговорил Бегушев, у которого явилась снова мысль прийти на помощь к этой разбитой женщине.

- Нет, Бегушев, нет! - воскликнула Домна Осиповна. - Вам ко мне ездить нельзя!.. Нас с вами разделяет столько врагов... но постойте, где же они и какие?.. Муж, который мне изменил и бросил меня!.. Состояние мое, которого у меня нет!.. Я сказала это вздор, что нет, - продолжала она, - состояние есть, и большое!.. Его только надо "припрятать". Научите, куда я могу уехать за границу, чтобы туда увезти мое состояние, - можно это?

- Не знаю-с, я никогда не упражнялся в этом и скорей бы бросил свое состояние, чем бы стал прятать его.

- Я не могу, Бегушев, этого сделать, - опять громко воскликнула Домна Осиповна, - мне мое состояние слишком дорого досталось... Оно теперь мое и мне должно принадлежать!.. Посмотрю я, как его отнимут у меня... посмотрю!..

И Домна Осиповна засмеялась неприятным, озлобленным смехом.

- И вы, Бегушев, тоже наблюдайте за этим, - продолжала она, - нельзя же целый век прикидываться таким простачком в этих делах!

- Как я буду наблюдать, когда вы запрещаете мне даже бывать у вас? сказал Бегушев, начинавший не понимать, что такое говорит Домна Осиповна.

- Я у вас буду бывать, это все равно!.. Ездила же я прежде к вам, проговорила она резко. - Дня через два, значит, я буду у вас... велите меня принимать в каждый час, когда бы я ни приезжала к вам!.. - заключила она повелительным голосом и распрощалась с Бегушевым.

Прокофий с мрачным видом провожал ее. В передней Домна Осиповна торопливо и судорожно вытащила кошелек, достала из него двадцатипятирублевую бумажку и подала ее Прокофию. Тот, взглянув на деньги, проговорил:

- Это зачем?

- Тебе, - отвечала Домна Осиповна.

Прокофий возвратил ей бумажку назад.

- Мне не надо! - сказал он.

- Ты должен взять!.. Ты не смеешь этого делать!.. - крикнула на него Домна Осиповна.

- Не возьму-с! - отвечал Прокофий и отворил перед ней дверь.

Домна Осиповна, садясь на пролетку, швырнула держимую ею в руках бумажку на землю и велела извозчику проворней ехать домой. Один из игравших с детками Прокофия мальчиков (сын дворника соседнего), увидав брошенную бумажку и уразумев, вероятно, что это такое, подхватил ее и благим матом удрал домой.

Когда Домна Осиповна возвратилась к себе, муж все еще не приезжал; но зато ее дожидался молодой адвокат. Она увела его в гостиную и снова начала ему рассказывать свое дело; но в словах ее очень мало было связного, а затем она принялась ему показывать множество бумаг, определяющих ее права. Адвокат хоть и знал по опыту, как большая часть дам лукаво, но бестолково рассказывает свои процессы, однако такой чепухи еще не слыхивал; между тем, как мы знаем, Домна Осиповна умела прежде говорить о своих делах ясно и отчетливо. Убедившись, что с госпожою Перехватовой до большого толку не договоришься, он просил ее отдать ему бумаги, которые рассмотрев дома, обещался сказать ей, что можно и нужно сделать. Домна Осиповна объявила, что бумаг своих она ни за что не отдаст ему, потому что он, пожалуй, их потеряет или продаст ее врагам.

Адвокат обиделся и уехал: она показалась ему пьяною!

К Бегушеву Домна Осиповна, хоть и прошла почти неделя, не ехала; он ее поджидал каждый день и не выходил даже из дому: его очень поразил ее беспокойный и странный вид, который, впрочем, он отнес к ее нервному расстройству; наконец, он получил от нее письмо; надпись адреса на конверте ему невольно кинулась в глаза: она написана была кривыми строками и совершенно дрожащей рукой. "Я пишу к вам, Бегушев, - уведомляла его Домна Осиповна, - за минуту перед тем, как хотят посадить меня в долговую тюрьму, и это все устроил мне муж мой... У меня была полиция, и муж умоляет меня, чтобы я слушалась его и была покойна; его-то мне слушаться!.. Будет уж, слушалась его довольно прежде... Бегушев, что вы такое: честный человек или подлец?.. Я гордилась вашей любовью, Бегушев, но других я считала ниже себя... "Я любила его жарче дня и огня, как другие", а потом не помню... "Черный цвет, мрачный цвет!"... Все это, Бегушев, я вам часто пела, и вы хвалили меня!"

Домна Осиповна во всю жизнь свою ни Бегушеву и никому в мире не пропела ни одной ноты. Далее и разобрать было невозможно, что она писала: в словах то недоставало нескольких букв, то они сливались между собой, и только чаще всего мелькала фамилия Янсутского, написанная отчетливо. Видимо, что у Домны Осиповны было что-то посерьезней простого нервного расстройства. Бегушев решился разузнать об этом поподробнее; для этой цели он велел позвать к нему Маремьяшу, которую считал на разведки ловчее остальной своей прислуги.

- Послушай, Маремьяша, - сказал он, когда та явилась, - сходи ты к одной госпоже Перехватовой... живет она на Никитской, в собственном доме...

Говоря это, Бегушев держал лицо потупленным вниз.

- Знаю я этот дом... видала его! - подхватила сметливая Маремьяша.

- И расспроси ты там, - продолжал Бегушев все более и более сконфуженным голосом, - что эта госпожа не больна ли и не уехала ли куда-нибудь?

Маремьяша, втайне понимавшая, сколько делает благодеяний Александр Иванович для ее барыни, вследствие этого бесконечно боявшаяся Александра Ивановича, приняла с восторгами это приказание и, очень невдолге исполнив его, возвратилась.

- Домна Осиповна, - начала она докладывать Бегушеву, - не знаю, правда ли это или нет, - изволили в рассудке тронуться; все рвут, мечут с себя... супруг их, доктор, сказывала прислуга, бился-бился с нею и созвал докторов, губернатора, полицеймейстеров, и ее почесть что силой увезли в сумасшедший дом.

- Разве у себя он не мог ее пользовать, негодяй этакой! - воскликнул Бегушев.

- Прислуга их тоже удивляются тому, - отвечала Маремьяша. - "Что ж, говорят, мы при чем теперь остались: жалованья не уплачено никому за месяц, сам господин доктор переехал на другую квартиру и взял только мебель себе!"... В доме все раскидано, разбросано - страсть взглянуть.