- Да, поезжай и узнай, пожалуйста!.. Я предчувствую, что многое тут надобно будет предпринять!.. - проговорила она.

Доктор ничего ей не ответил и уехал.

У Домны Осиповны действительно многое теснилось в голове: состояние деда она точным образом не знала, а слышала только, что он очень богатый человек. Главноуправляющего по имениям в Сибири Домна Осиповна несколькими письмами вызывала к себе, однако тот, под разными предлогами, не являлся, и очень возможно было, что совсем не явится к ней. Послать какого-нибудь адвоката в Сибирь Домна Осиповна боялась, так как в последнее время к ней со всех сторон доходили повествования о том, как адвокаты обманывают своих клиентов, и особенно женщин, - что отчасти она испытала и на себе, в лице Грохова. Самой ехать в Сибирь?.. Но ее здоровье, и без того уже потрясенное разными житейскими волнениями, пожалуй, не выдержит; кроме того, Домна Осиповна считала невозможным оставить и мужа, которого она ревновала, как сама выражалась, ко всем его противным дамам.

Вообразив все это, Домна Осиповна начала плакать и нисколько не старалась пересилить в себе начинающуюся истерику, что она делала первые месяцы по выходе замуж. Она хотела хорошенько напугать мужа, чтобы он приискал человека, которого можно было бы отправить в Сибирь: ему легче это сделать, у него знакомых пропасть; а то пусть и сам едет в Сибирь, - у него все-таки не будет там пациентов. Перехватов, сидя в своей щегольской карете, тоже был в весьма беспокойном настроении духа. "Черт знает этих купцов, размышлял он, - сегодня у него миллионы, а завтра - ничего!.." Приятная перспектива открывалась умственному взору красивого врача: разоренная супруга - подержанная, больная, капризная и ревнивая!

Глава VI

Дня через два - через три Бегушев, по обыкновению, вышел довольно рано из дому, чтобы бродить по Москве. Проходя мимо своей приходской церкви, он встретил выходящего из нее священника, только что кончившего обедню.

- Здравствуйте! - пробасил тот, протягивая Бегушеву руку. - Вот вы желали помогать бедным, - продолжал священник тем же басовым и монотонным голосом, - вчера я ходил причащать одну даму... вероятно, благородного происхождения, и живет она - умирающая, без всякой помощи и средств - у поганой некрещеной жидовки!

- А в каком это доме? - спросил Бегушев.

- В большом угольном доме, против части, в подвальном этаже.

Бегушев, поблагодарив священника за известие, прямо отправился в указанный ему дом. Он очень был доволен возможности найти существо, которому приятно будет ему помогать. В этих стремлениях преследовать злых и помогать именно несчастным людям в Бегушеве отражалось чисто прирожденное ему рыцарство характера: он еще в школе всегда заступался за слабых и смирненьких товарищей и тузил немилосердно, благодаря своей силе и мощности, нахалов, буянов и подлецов; затрещины, которые он им задавал, носили даже особое название: "бегушевская затрещина".

Чтобы пробраться в подвальный этаж белого угольного дома, надобно было пройти через двор, переполненный всякого рода зловониями, мусором, грязью, и спуститься ступеней десять вниз, что сделав, Бегушев очутился в совершенной темноте и, схватив наугад первую попавшуюся ему под руку скобку, дернул дверь к себе. Та отворилась, издав резкий, дребезжащий звонок, и вместе с тем шлепнулся стоящий у дверей и умевший еще только ходить около стен черномазый, курчавый жиденок и заревел благим матом. Сверх того Бегушеву невольно, сквозь слабо мерцающий свет в комнате, показался лежащий в углу, в навозной куче, маленький ягненочек, приготовляемый, вероятно, к торжеству агнца пасхального. На раздавшийся рев и звонок выскочила тоже курчавая, черноволосая и грязная жидовка. Схватывая ребенка на руки, она прокричала визгливым голосом:

- Кого вам надо?

- У вас тут одна больная дама живет?.. Я хочу ее видеть!

- Она вон тут - в этой комнатке лежит... - отвечала гораздо вежливей жидовка и зажимая ребенку рот, чтобы он не орал.

Несмотря на темноту в комнате, дочь Израиля рассмотрела на Бегушеве дорогое пальто и поняла тотчас, что это, должно быть, важный господин.

- Я уж, сударь, не знаю, что мне с ней и делать, - продолжала она, хоть в полицию объявлять: живет третий месяц, денег мне не платит... Умрет на что мне ее хоронить... Пусть ее берут, куда хотят!..

- Вам всё заплатят... - сказал Бегушев и подал жидовке десять рублей.

Точно кошка рыбью головку, подхватила жидовка своими костлявыми пальцами деньги.

- На этом, сударь, благодарю вас покорно! - воскликнула она.

По-русски дочь Израиля, как мы видим, говорила почище любой великорусской торговки: у ней звяканья даже в произношении никакого не чувствовалось.

- Пожалуйте, сударь, вот тут порожек маленький, не оступитесь!.. рассыпалась она перед Бегушевым, вводя его в комнату больной жилицы, где он увидел... чему сначала глазам своим не поверил... увидел, что на худой кроватишке, под дырявым, изношенным бурнусом, лежала Елизавета Николаевна Мерова; худа она была, как скелет, на лице ее виднелось тупое отчаяние!

- Бегушев! - воскликнула она, взмахнув на него все еще хорошенькие свои глазки.

- Елизавета Николаевна, давно ли вы в Москве? - говорил тот, сам не сознавая хорошенько, что такое он говорит.

- Зачем вы пришли ко мне? Зачем? - спрашивала Мерова, горя вся в лице.

Бегушев молчал.

- А, чтобы посмеяться надо мной!.. Полюбопытствовать, в каком я положении... Написать об этом другу вашему Тюменеву!.. Хорошо, Александр Иванович, хорошо!.. Спасибо вам!..

И Мерова, упав лицом на подушку, зарыдала.

У Бегушева сердце разрывалось от жалости.

- Я пришел к вам, чтобы сказать, что отец ваш живет у меня!.. проговорил он, опять-таки не зная, зачем он это говорит.

- Отец мой... у вас?.. - спросила Мерова, приподнявшись с подушки.

- У меня, - с тех пор, как вы уехали из Петербурга.

Мерова поникла головой.

- Тюменев прогнал его, я это предчувствовала... - проговорила она.

Бегушев между тем сел на ближайший к ней стул.

- Вот что, голубушка, - начал он и слегка положил было свою руку на руку Меровой.

- Не дотрагивайтесь до меня!.. Это невозможно! - воскликнула она, как бы ужаленная и затрепетав всем телом.