– Давай, – мельком глянул на нее Иф и вновь склонился к причудливо скрученной ветке, требующей полировки и обвязки нитями. – Не уходи далеко.

***

Болото дышало, как огромное спящее существо. Оно простиралось во все стороны – вглубь, вдаль, вширь и ввысь. В полуденной тиши казалось, что нигде ничего не происходит, всё замерло. Но в этой обманчивой неподвижности была скрыта непрерывная борьба за жизнь, молчаливая, беспощадная и страстная. Каждый миг внутри болота отмирали части трав и деревьев, захватывая друг у друга свет и тепло солнца. На поверхности топей караулили добычу топляки и змеи. Пауки, нанизав прозрачные нити своих сетей на самые привлекательные места над блеклыми цветами, выжидали под корягами. Росоловка блестела клейкими капельками по листьям. Тёплые туманы окутывали всё покрывалом, разноцветные мхи сплетались, образуя сложную многослойную подушку, словно из дома богача, что лежала, будто вышивка бисером и шелковыми нитями, пронизанная корнями растений и деревьев и пропитанная влагой. В некоторых местах она была совсем тонкой, скрывая под собой опасные водные провалы, подстерегающие неосторожного путника, в других толщина покрова была столь велика, что на ней можно было без страха строить дома. В холодной темной глубине коричневой воды лежали нетленными тела тех, кто пошел за дымянкой, невзирая на все возможные приметы, убеждающие этого не делать. Немногочисленные болотные цветы раскрывали свои белые и пурпурные бутоны, источая разнообразные ароматы, сплетающиеся в узор во влажном воздухе.

Двулистка, осторожно высунув зеленоватые цветочки в виде маленьких корон из-за короткого пня, посылала медовый запах, чтобы привлечь пушистых голубых бабочек с серой каймой на крыльях. Этих же бабочек с интересом выглядывала зеленая птичка, прыгающая неподалёку на длинных ножках. За птичкой золотыми выпуклыми глазами неотрывно следила большая коричневая лягуха, размерами по колено взрослому человеку. К лягухе – неуклонно, медленно-медленно, чтобы не вызвать беспокойства, – подползал топляк, приоткрыв зубастую пасть. На приличном расстоянии от полянки с двулисткой, в воздухе нерешительно колыхался рой жгучих болотных огоньков, выбирающий, нацелиться ему на лягуху или всё же на топляка. Справа от него, спрятавшись под кочкой, намазанный отбивающей запах грязью и воткнувший в прическу веточки пахучего кустарника, готовился накинуть негорючую сеть на рой огоньков охотник из племени угухов, которые так старательно сторонились людей, что их существование считалось вымыслом. Хрупкое равновесие многоступенчатой засады готово было вот-вот нарушиться…

А где-то далеко-далеко в стороне от молчаливого ожидания охотников и добычи, не ведая о нём, по безопасной нахоженной тропинке через болото двигалась человеческая фигурка.

***

Лучи солнца пригревали сильнее и сильнее, жарили белую макушку идущей по болотной тропе девушки и широкие листья стрелоцвета. Эти листья, блестящие и горячие, отражали радужные блики через призму тумана; идти было утомительно, влажный воздух облеплял тело, мешая вздохнуть, казалось, ещё немного и в нос хлынет вода, настолько сильно испарения окутывали всё кругом. Сонная тяжесть давила на плечи, заставляя идти всё медленнее, уговаривая не делать следующий шаг, остановиться, улечься на мягкий мох, свернувшись в ласковой нагретой солнцем воде, расслабиться, не думать о заботах, уснуть и спать, спать, пока сладкий сон не станет бесконечным, пока не останется ничего, кроме тумана и сна… И сон станет туманом, свиваясь в круги над болотами…

Даже лягухи не пели, затихли, замерли в теплой воде, разморённые растекающейся пластами ленью.

Давящую тишь разбивало лишь чавканье мха под ногами бредущей по колено в воде Руфины. Веки её отяжелели и глаза закрывались, каждый новый шаг давался с трудом. Верная дудочка всё реже хлопала по бедру. Она висела на поясе в чехле из пропитанной неизвестным составом кожи, которая оставалась мягкой и не пропускала воду. Её вручил отец, когда Руфине исполнилось восемь, как Эй сейчас. За прошедшие годы она научилась играть на ней сама. Может быть, он добыл подарок дочери в Предгорьях, у самых настоящих горцев?.. Она уже не знала этого, воспоминания растворялись, мысли казались скользкими, как мыльный корень.

Флейта молча просилась в руки, напоминая о себе с холодящей твердостью. Проведя по глазам рукой и поколебавшись, девушка достала её из чехла. Тёмное дерево жирно блестело, так и тянуло его погладить, приласкать, словно что-то живое.

Простая мелодия прогнала сонливость, развеяла жаркую марь, плеснула во все стороны бодрящей волной. Нечто в глубине, заманивающее сном, недовольно отпрянуло, втянуло невидимые щупальца, нырнуло ещё глубже, чуя вызов от деревянной флейты. Оно было сильно, но звуки резали, как клинок, и в умелых руках, пожалуй, сумели бы вовсе развеять древнюю сущность, укрывающуюся внизу.

Руфина шагала, играя. Дышать стало легко, спать больше не хотелось. Хотелось лететь, разбрызгивая воду, смеяться и петь. Вдруг вспомнились все рассказы о таких вот сонных местах, где пропадали люди, любящие ходить по болотам в одиночку. Истории о них передавали те, кто находил спящих. Их уже почти невозможно было разбудить.

Раньше эти места были безопасными, она не очень далеко ушла от обжитого деревенского круга, поэтому произошедшее было странным и очень тревожным. Чуть не пропасть в полудне пути от дома!

Она всё шла и шла, боясь прекратить игру на флейте. Наконец, отойдя довольно от страшного места, прервалась на миг, прислушалась, прикрыла глаза, пытаясь почувствовать раскинувшуюся вокруг бескрайнюю пропитанную влагой моховую поверхность. Ей всегда казалось, будто в такие моменты она смотрит в темноту, а над головой разгорается всё сильнее и сильнее лампа, и круг света бежит, бежит волной, смывая тени… и вот уже огонь сияет не в лампе, а в её голове, и ничто из того, что захлестнуло светом, не может спрятаться.

Волна разбегалась.

На границе воображаемого круга приоткрыли сонные золотые глаза пять больших лягух, на полдень кислым мазнула по языку куртинка красноягод, что-то темное и холодное закопалось вглубь далеко слева и позади, теплым ответил весь переплетённый мох под ступнями, словно круги по воде разбежались.

Миг прошел, волна растаяла – под веками полыхнуло – пришлось открыть глаза. У нее почти никогда не получалось сосредотачиваться надолго, но с каждым разом это становилось делать чуточку легче, а круг света был как будто бы чуточку шире.

Можно было выдохнуть и идти собирать увиденные ягоды – опасность миновала.

Возвращалась девушка второпях. Увлекшись добычей красноягод, она замешкалась по дороге. Как можно было забыть, что именно сегодня ночью Праздник ловли светлячков!

Усталость после целого дня на болотах давала о себе знать, оседая влажной тяжестью на плечах, но сознание упрямо гнало тело назад, в деревню. Вчерашний день казался бесконечно далеким, воспоминания о том, что Эй уже неделю помогает плести сети для ловли, размывались в перламутровой дали. А ведь дядя Ревус окликнул её сам, когда она уже пересекала мостик через ров с водой:

– Не забудь, Руфина, сегодня вечером, по всем приметам начнется добрый лёт светляков! Прибегай домой пораньше!

– Да, дядя, конечно! Я помню…

«Конечно, ты помнишь! – ворчала себе под нос Руфина, чуть не бегом шлепая по сочащемуся влагой мху, – Конечно, ты успеешь… Если шею себе не свернешь…»

К счастью, солнце ещё не село за дальние деревья, когда она пересекла границу деревни. Поприветствовав старенького сторожа, который дежурил нынче у мостиков, она поспешила к своей хижине.

– Руфина, ну, где ты ходишь?! – притворно сурово накинулась на нее с порога тетя Ришка, которая зашла, чтобы помочь Эй донести сетки и сачки. – Праздник вот-вот начнется! Я понимаю, конечно, он каждый год начинается внезапно, как будто за болотами полмира вспыхнуло, но это не повод для тебя каждый же год опаздывать, словно ты не помнишь совсем ничего!

У тети Ришки властный характер, пронзительный голос и черные прямые волосы, такие густые, что когда она их обрезала пару лет назад, чтобы сплести общинные обереги в свой черёд, и завязала в пучок на макушке, они так и торчали вверх, как задорный маленький фонтан. Она умудрялась говорить и суетиться так много, что одна занимала пространства больше, чем пять более молчаливых человек. Руфина знала, что Эй побаивается ту за громогласность.