Джаред был единственным христианином, но не первым, посетившим ханаку, и Тахир не скрыл удивления, что этот молодой франк, в отличие от своих единоверцев, знаком с упражнениями, которые применяют дервиши, дабы обрести над собой власть. Потому что Тахир не встречался с теми, кто прошел монастырскую школу, и не знал, что во многих ( но всех обителях) монахи разработали приемы, помогающие достигнуть полной сосредоточенности, а также побеждать слабости плоти – сонливость, голод и другие, еще более низменные. Знание этих приемов позволило Джареду вскорости догнать других учеников. Но он все равно отличался от них. Все прочие сновидцы ханаки, независимо от того, употребляли ли они для вхождения в сон снадобья, курения или ограничивались духовными упражнениями – странствовали в мире собственных видений.
Джаред проникал в чужие.
Ибн Саид не был особенно этим удивлен. Он сказал, что устная традиция сохранила память о подобных путешествиях.
– Как говорят, первой описала подобные явления некая женщина, которая жила жила примерно двести лет спустя после установления истинной веры, и носившая то же имя, что праведная дочь пророка. Эта женщина также упоминала, что с помощью подобных путешествий можно излечивать болезни. Правда, рабби Итамар рассказывал мне, что он также слышал предания о подобной женщине, но она была еврейкой и звали ее Малка. – Он усмехнулся. – А у вас, конечно, рассказывают, что она была христианкой?
– Нет, я не слышал преданий о такой женщине. Хотя… в «Лоции» преподобной святой Урсулы Скельской говорилсь о погружении в сон с помощью хрустальных зеркал. И о лечении… но это совсем другое… и жила святая Урсула много позже, чем ваша Фатима.
– Вот видишь, – сказал ибн Саид, но Джаред не понял, что он имел в виду. Но это было и неважно. Джаред понимал теперь, по какой дороге ему идти. И многому учился сам, хотя продолжал прислушиваться к наставлениям Тахира. Вероятно, Лабрайд был прав, утверждая, что дисциплина для него важнее чтения. Но и чтение Джаред оставил не сразу. Одно время он подумывал о том, чтобы заняться каббалой, и обратился с этой просьбой к Итамару а – Коэну. Но здесь он потерпел неудачу. Гость ибн Саида был не менее вежлив, чем представители старых семейств, и не более их склонен к откровению. Он сказал лишь, что для изучения каббалы необходимо в совершенстве знать святой язык[5] и язык перевода[6], все что делается без оного – либо шарлатанство, либо самообман, либо и то и другое вместе. Джаред ничего не сумел ему возразить. Однако не слишком огорчился. Жизнь в Аль-Хабрии пришлась ему по нраву. Ханака во многом напоминала монастырь, но устав ее, в полном соответствии со словами ибн Саида, был мягче, и школа жила не столь обособленной от города жизнью, чем аббатство святого Эадварда. Аль – Хабрия невелика, но все же в ней был базар – как же можно без базара! И бани, пребывание в которых, по уверению местных жителей, было подобно пребыванию в раю, и сады, в которых по вечерам играла музыка. А главное – край был совсем другой – жаркий, беспечный, и марево, колыхавшееся в синеве над песками близкой пустыни, навевало лень и расслабленность.
И всей этой благодати внезапно пришел конец.
Тахир ибн Саид, восхваляя веротерпимость единоверцев, несколько приукрасил ситуацию. Святых Трибуналов здесь действительно не было. Обходились и без них
Пророк оставил учение о народах, находящихся под покровительством – ахль аль-дима, но также и учение о войне с неверными. Какое считать более важным, зависело от того, кто находился у власти.
Эмир Зохаля Арслан Мухаммад ибн Хасан, прозванный «венцом общины», в молодости изрядно повоевавший, в годы, когда борода его покрылась сединой, оставил меч ради пиров, музыки и приятных бесед, удовольствия от которых предпочитал всем прочим. Управление он не то, чтобы забросил, но занимался им, не напрягаясь, поскольку дела, по его разумению, и так шли хорошо. Такое поведение, недостойное правителя, уязвляло начальника его гвардии Музаффара ибн Рахмана. Тот был в цвете лет, и человек весьма воинственный. Условия мира, заключенные ибн Хасаном с неверными, казались ему унизительными. Музаффар был правоверным суннитом, и полагал ересью все сверх того, чему учат факихи. А еретикам следует рубить руки и ноги.
Благодушный и ленивый эмир был зарезан на пиру, и старческая кровь испятнала бесценные рейские ковры и плиты розового мрамора. Та же участь постигла и всех его сыновей, из которых младший еще не покинул женской половины. Как это обычно бывает, ужаснувшихся преступлением оказалось гораздо меньше тех, кто восхищался благочестием нового эмира.
По всему эмирату начались преследования инакомыслящих. Долгим следствием, на манер отцов-инквизиторов, никто себя не утруждал. Правосудие было скорым и безжалостным, причем иноверцы имели даже некоторые преимущества. Они могли купить себе жизнь ценой перехода в ислам. Для еретиков это было невозможно.
Хотя цель каждого дервиша – небытие, ибн Саид справедливо считал, что достигать его лучше другим путем. Он не стал дожидаться, пока в ханаку ворвутся воины Музаффара, или ее разгромит восторженное простонародье, подстрекаемое муллами. И он бежал в сопровождении учеников на восток, в ханство Курун. Джаред за ним не последовал, но и в Аль – Хабрии не остался. Он не был особенно благочестив, но отречься от веры под угрозой смерти было для него противно. А поскольку Джаред, в отличие от многих других христиан в Зохале, покинул империю добровольно, ничто не мешало ему туда вернуться.
Сказать – проще чем сделать. Обратный путь оказался не в пример труднее. Зохаль был расположен далеко от побережья, к тому же морское сообщение снова было нарушено. На караванных дорогах стояли заставы, а одинокий путник, пробирающийся через пустыню, неминуемо погиб бы от жажды или от рук разбойников.
И все Джаред благополучно вернулся – вместе с теми, кто по мнению зохальцев, не исключая некоторых учеников ибн Саида, был хуже разбойников. Цыган эмир Музаффар счел недостойными даже казни, и повелел изгнать их. Джаред присоединился к племени, бредущему на север, и его приняли. несмотря на то, что к чужакам относились крайне подозрительно. Что-то такое они в нем разглядели, что-то, вызывавшее уважение. Возможно, они слышали о дервишах сна, бывая в Аль – Хабрии. И, сами издеваясь над глупцами, верившими в их гадания, цыгане испытывали почтение перед теми, кто по их мнению, обладал настоящим даром предвидения. Путешествие было тем опасней, что, покончив с неверными в своих владениях, Музаффар покончил и с перемирием. Южные города империи должны были испытать на себе гнев Аллаха. Пограничные войны в этих краях замирали на годы, иногда на десятилетия, но никогда не прекращались вовсе, а потому империя держала здесь воинские гарнизоны, а города были защищены. Но конница Музаффара была столь многочисленна, что порвала цепь укреплений. Но вскоре удача изменила воинам Аллаха, и волна покатилась в обратную сторону. А цыганам и Джареду, дабы избежать встречи с воюющими сторонами, приходилось применять всю возможную ловкость.
В Старом Реуте он расстался с цыганами. Военные действия и в худшие времена не продвигались севернее Эйсана, а сейчас, стоило миновать этот городок, война уже не чувствовалась.
Джаред осел в Крук-Мауре, городе небольшом, но спокойном, при том что совсем не похожем на Аль – Хабрию. Здесь неподалеку были леса и горы, а с моря приносило грозовые тучи. Никаких пальм, зато во множестве – виноградники. Но Джареда привлекали не красоты природы и не прекрасные вина ( сказать по правде, запрет на винопитие, обязательный для мусульман, а для дервишей в особенности, в доме ибн Саида соблюдался не очень строго). С помощью приобретенных им знаний Джаред предполагал употребить свой дар на пользу людям, а заодно заработать на пропитание. Это сулило определенные опасности, но война грозила затянуться на несколько лет, а разъездные судьи Святых Трибуналов не разворачивали своей благочестивой деятельности вблизи боев.
