Легкость, с какой Виктор Черномырдин и Иван Рыбкин приняли идею Ельцина о создании лево- и правоцентристских блоков, лояльных президенту, лишь убеждает нас, что идея о невозможности потери власти в умах власти присутствовала постоянно. Да, это так. Страх перед утратой власти сплотил не только чиновников, он инициировал единение частного капитала. Народившийся собственник пришел в движение. Он стал ускоренно политизироваться, понимая, что биография приобретенного капитала небезукоризненна. Он - капитал - создавался в период межзакония и правовой пустоты, когда и сами реформы, а точнее, желание таковых находились в стихийном плавании.

Нынче наши мгновенно вызревшие политики называют то время периодом политического и экономического романтизма. Подобные утверждения достаточно поверхностны и могут быть уподоблены модным благозвучиям.

Когда исчерпаны все мыслимые и немыслимые ресурсы, движущим капиталом любой власти остаются только обещания. По этой самой причине предполагаемый перелом и экономический подъем переносился с 1994 на 1995, а затем 1996 и 1997 годы. И никакого отношения это к экономическому романтизму не имеет. Романтизм ни в какие времена не являлся формой малообразованности и непросвещенности. Наоборот, он всегда был фактом прозрения общества, его самозащитной реакцией, сохраняющей пространство надежд. Без чего просто не существует движение вперед.

Реализм, а можно сказать жестче, блеф Немцова, обещающего времена благоденствия после завершения жилищной реформы, ничем не отличается от романтизма Гайдара, обещавшего, что свободные цены на внутреннем рынке подтвердят серьезность наших капиталистических намерений и страну наводнят инвестиции растроганного Запада. Не наводнили.

Сословие новых собственников в преддверии вторых президентских выборов тоже пережило минуты естественного страха. Прежде всего перед возможностью утраты собственности, обретенной на волне предреформенного хаоса. Отдавая себе отчет в непопулярности своего социального портрета в глазах подавляющего большинства обедневшего населения, нарождающееся сословие предпринимателей мгновенно отрешилось от политической апатии.

И неважно, кто они, обрушившиеся как дождь на землю отечественные капиталисты - качки с тугими затылками, раскормленным задом и золотой цепью на шее или выпускники мехматов, знающие иностранные языки, доки в компьютерных технологиях.

Увы, неприятие вызывают не столько внешний вид, невоспитанность, хотя и то и другое рельефно обозначает человека. Отторжение случается в силу немыслимого разрыва в уровне благосостояния подавляющего меньшинства перед сверхпреобладающим большинством. Прошлый, ложно равный мир поделился на очень богатых и очень бедных. И вот тогда очень богатые или почти богатые, гонимые беспокойством, оказались в числе тех, кто вместе с чиновным людом, проплаченным небезбедными согражданами, стали наперебой убеждать президента, что он, и только он, и что другого президента у России в 1996 году быть не может.

Существовали ли вообще президентская усталость и желание уйти на заслуженный покой? Разумеется, существовали. Особенно в минуты крайнего недомогания. Это и придавало естественность сомнениям. И очень скоро стало внутренней тактикой президента. И поиски преемников, в числе которых были и Черномырдин, и Лужков, и Сосковец, и Немцов, и беседы с ними. И расходящиеся, как круги по воде, слухи об этих якобы поисках преемственности. И публичные отказы якобы преемников. Все становилось приемами хорошо продуманной игры: "Я вроде как сомневаюсь. Устал. Не хочу. Но народ настаивает. Народ просит, народ требует. Останься и правь нами".

Если рассуждать здраво, имея за спиной столь сильное недомогание, которым страдал президент, идти на перевыборы было даже не риском безумием. Но натура неподвластна логике. Ельцин ревнив, и персоны, высмотренные и высвеченные как преемники, хорошо знали об этой президентской ревности. На эту ревность рассчитывало и президентское окружение, называя и подсказывая имена возможных дублеров. Окружение надеялось, что неминуемость президентского подозрения поставит крест на политической карьере каждого конкурента.

Но в этом случае мы имели дело уже не с тактикой президента, а с игрой его предвыборной команды.

Существует хорошее изречение: "Самая короткая дорога к цели - та, которую ты знаешь". Эти слова могли бы стать эпиграфом к политической жизни Ельцина.

Время летит очень быстро. Перед своим повторным избранием Ельцин начал зондировать почву за два года до выборов. И причины тому были основательные: малая удачливость реформ, серьезные проблемы со здоровьем, катастрофически низкий рейтинг популярности президента.

Ныне прощупывание началось более чем за два года до выборов. Сейчас тоже непросто сказать, что в абсолютном активе президента и его команды, а что в пассиве. И не потому, что не случилось положительных перемен. Перемены есть, однако темп решения возникающих проблем немыслимо отстает от появления новых. Проще говоря, решения власти не предвосхищают отрицательную событийность. В лучшем случае реагируют на нее со значительным опозданием. И еще одна характерная особенность момента. Крайне понизилась котировка умелости власти, произошла девальвация прогресса, теперь главенствующим успехом власти считается возвращение денежных долгов. Не долгов, допущенных прошлой властью, а своих собственных. И этот факт преподносится как демонстрация эффективности управления страной. Своевременная оплата труда не есть управленческое и уж тем более реформаторское достижение. Это элементарная норма существования любого государства.

Очень часто можно услышать: Ельцин до болезни и после нее - это два разных Ельцина. Сегодня мы имеем совсем другого президента.

Такая различимость вполне правомерна и оправдана исторически. Всякий президент, избранный на последний срок, - это в определенной степени другой президент, имеющий возможность действовать вне прошлых правил.

Но вот что интересно. Юридическая возможность, даже сомнительная, избрания Ельцина на третий срок настойчиво возвращает его к своей президентской изначальности. Следует обратить внимание, что любое решительное действие нынешнего президента вызывает ностальгические всхлипы: "Мы вновь увидели прежнего, решительного, волевого Ельцина". Образ Ельцина образца 1991 года в определенной степени - эталон и для самого Ельцина. Сейчас мы это видим особенно отчетливо.

Годы не возвращаются назад. Но возвращаются воспоминания.

Мы являемся свидетелями непростой ситуации. Полностью обновленная команда президента, сориентированная внутренне на второе пришествие президентской натуры, сталкивается с желанием Ельцина повторить себя прежнего.

Бывшее окружение сносило безропотно любые завихрения и нестандартности президентских поступков. И это было естественно, в силу их полной зависимости от президента, ибо никто из них не вправе был сказать - мы его сделали политически значимой фигурой. Все было как раз наоборот. Практически всех их в большую политику ввел Ельцин. Продуманно, вынужденно, случайно - неважно. Он их, а не они - его. Это потом, став свитой, они пытались играть короля. И во втором варианте Ельцин попытался разыграть похожую комбинацию, И опять это было естественно. Чубайс, его сподвижники тоже своей политической биографией были обязаны Ельцину. Они не состоялись бы без Ельцина, без его настырного стремления двинуть вперед молодых, но...

Социальной средой Чубайса и был тот слой нарождающегося капитализма, коридор для которого проложила приватизация. Понимая, что вне этой среды он зависает, Чубайс расширил рамки и понятие президентской команды. В команде появились банкиры. Банкиры вправе возразить - это мы сделали Чубайса эпицентром президентской команды. Они могут высказаться и более агрессивно - мы его наняли.

Сейчас не время обсуждать, разумный это был ход или ход ошибочный. Он был вынужденным - этим сказано все. Выборы требовали средств. Средствами владели банкиры. Тогда, на выборах, произошло незакамуфлированное срастание капитала с властью. Присяга банкиров на верность Ельцину была актом сугубо финансовым, а никак не эмоциональным. Шлюз был открыт, и уже на региональных выборах стала повторяться подобная схема. Но ввиду того, что 85% банковского капитала сосредоточены в Москве, а на периферии в достаточных масштабах - сосредоточие капитала криминального, то там и составляющие этого срастания оказались иными