Л.Абалкина, А.Аганбегяна, О.Богомолова, Н.Петракова, С.Шаталина многие из них называли своими учителями и патриархами. К этой же генерации они относят и Евгения Ясина, который патронировал многих из них, и по сей день оставаясь для них достаточным авторитетом. Никто из них никогда до того не руководил производством, никогда не пребывал даже в самых малых территориальных структурах управления. Это был, по сути, неповторимый эксперимент. Они числились в управлении, но не управляли страной, они пытались создать контуры рыночных отношений.

Это было очень похоже на ситуацию, когда ветеринар, поставив диагноз больному животному, будь то ваша кошка или собака, прописывает диетический корм, который ваша собака, вопреки вашим всевозможным усилиям, не ест. На что врач, выслушав ваши жалобы, отвечает: "Будет подыхать с голоду съест".

Экономика страны разваливалась, лишившись интеграционных связей, погружалась в нереальный мир. А власть вне этой экономики, параллельно ей создавала совершенно иное экономическое поле импортной страны, предлагая самой стране повсеместно искать свой путь выживания. Незнание жизни, не замешанность на ее разнохарактерных конфликтах лишало эту команду чувства страха. Руководствуясь чисто теоретической моделью мирового экономического обновления, они начали реформы. При этом надо признать, что страна не двигалась к своему экономическому краху, а уже была в состоянии краха.

Очень быстро поняв, что ни о каком быстротечном подъеме экономики не может быть и речи, они бросили все имеющиеся силы на финансовую стабилизацию. Кризис был столь обширен и глубок, что ни на какую стратегию просто не хватало сил. Кстати, стратегией они занимались бы с большим удовольствием, так как это всегда некая теоретическая отдаленность, за претворение которой, вполне вероятно, придется отвечать другим. Но весь ужас в том, что им пришлось заниматься именно практикой, сразу с колес, не имея даже малой предваряющей стадии, чтобы оглядеться, изучить, понять. Власть в их руках оказалась внезапно и, несмотря на неумение быть властью, они обязаны были действовать по ее законам. И это было правдой. Программ, как таковых, не было, да и не могло быть. Сегодня избежать голода, а завтра - остановить инфляцию. Только это, и ничего больше. Казна пуста. Золотой запас страны на нулевой отметке.

Так или иначе, реформы начались в неблагополучной стране, в неблагополучных условиях. Первое можно было бы и не упоминать. Поводом для реформ всегда является неблагополучие, иначе реформы не имеют смысла. Масштаб неблагополучия может быть разный, но это уже другая тема. А вот неблагоприятные обстоятельства - это эксклюзивное изобретение России.

Бесспорно, то, что случилось в 1991 году, можно по праву назвать третьей русской революцией. И по масштабу потрясений, и по масштабу непредсказуемости. Революции всегда совершаются сверху. Однако предшествие надлому, по сути, одинаково и укладывается в небезызвестную формулу Ильича "Верхи не могут, низы не хотят". Революция Горбачева, если использовать терминологию английских кинематографистов, была "революцией слова", когда стало возможным говорить вслух: что страна находится в состоянии кризиса и социалистическая модель, которую избрала страна, и тем более ее осуществленный вариант несовершенны, они привели страну в состояние застоя и крайнего отставания от цивилизации, именуемой капиталистическим миром.

Чуть позже был второй словесный залп. Виновниками просчетов назывались руководители партии. Социалистический путь объявлялся ошибочным, а значит, социализм реанимации не подлежит. Сил так называемых шестидесятников хватило только на то, чтобы расшатать идеологический каркас, произнести, озвучить вышеназванные истины. Этот этап можно назвать революцией массового сознания. Лимит обещаний, данных Горбачевым, Рыжковым, Абалкиным, был исчерпан. У Ельцина не было выхода, он должен был начать реформы. Возрастное обновление власти, случившееся тогда, было, конечно же, шагом вынужденным, стихийным и рискованным.

Использовать актив Горбачева Ельцин, в силу природной подозрительности, не мог. Практически в каждом из этих людей если не он сам, то его окружение старалось распознать агентов Горбачева. Надо было найти новых людей бескомандному президенту. Сделать это было трудно, помогли межрегиональщики. Их проникновение в среду научной интеллигенции было постоянным и интенсивным. Бурбулис нашел Гайдара, Гайдар привел остальных. Так случился своеобразный кадровый прорыв, не просчитанный, не подготовленный.

Ельцин дал этой генерации управленцев шанс. Такое случается раз в жизни. Гайдар определял свое отношение к президенту и в момент своего премьерства и позже, когда покинул правительство и оказался в рядах сдержанной оппозиции Ельцину, так и в моменты достаточно острых расхождений с президентом по поводу чеченской войны, всегда повторял: "К этому человеку я не могу относиться плохо. Он дал нам шанс. Мы вошли в политику. Мы начали реформы. И, что бы ни случилось на пути этих реформ, наши политические личностные биографии состоялись. За это я благодарен Ельцину. И эта благодарность будет определять все мои поступки по отношению к президенту".

Что же, достойные слова. Они - свидетельство человеческой порядочности Егора Гайдара. Но они же и некая ловушка для Гайдара, как политика, претендующего на роль конструктивной оппозиции. На этом поле ему противостоит Григорий Явлинский, и пока сальдо в пользу Явлинского.

* * *

22 мая. Четверг.

Министерство обороны России. Заседание Совета обороны. Председательствует президент. Он в своем амплуа. Старается доказать всем, что выздоровел полностью. Голос обрел волевое звучание. Частота употребления местоимения "Я" утроилась. Образ "гневающегося царя" Ельцину близок, и он старается из него не выходить. Гнев верховный, как проявление близости к бедам народным. Глас гневный - глас справедливый. Жаль, что политики забывают - "В строгостях и гневностях места уму нет".

Ожидался жесткий разговор о реформах в армии. Предполагалось, что тон задаст президент. Но его вступительная речь спутала все карты. Было такое впечатление, что характер этой речи президент изменил в последний момент. Вряд ли планировалось прилюдное отстранение министра обороны от своей должности. Да и зачем? Объявив заседание открытым и кратко посвятив присутствующих в процедуру его проведения (когда министру обороны и начальнику Генерального штаба дается по 15 минут на доклады по поводу военной реформы, после чего должны начаться прения), президент сделал небольшую паузу и с места в карьер обрушился на министра обороны. Это мало назвать резкой и жесткой речью. Президент буквально устроил разнос генералу армии, министру обороны. Разнос публичный. Эта процедура снималась телевидением, и вступительная речь в полном объеме была показана на государственном канале.

Почему президент именно такое содержание вложил в свою речь? Это только один вопрос, и вопрос не главный. Почему президент так поступил с человеком, которого восемь месяцев назад аттестовал едва ли не восторженно, назначая на этот пост. Однажды Хасбулатов в момент очередной парламентской атаки на президента, атаки сумбурной, своим подловатым и скрипучим голосом урезонивал распалившихся депутатов. Депутатский гнев обрушился на указ президента, упраздняющий службу охраны, подчиненную непосредственно Верховному Совету. "Сколько раз я вас предупреждал, - раздражение спикера было неподдельным, - не дергайте тигра за хвост". Хасбулатов часто вплетал в свою речь свободное толкование восточных мудростей. Я полагаю, что в обстоятельствах публичной казни Родионова следует вспомнить именно эту восточную мудрость.

Ничего сверхзначимого не произошло - министры приходят и уходят. Министры обороны тоже. Сорок три года Игорь Родионов отдал армии. Он числился безупречным кадровым офицером. Увы, образцовый кадровый офицер не обязательно образцовый министр, но...

Высший генералитет, да и не только генералитет, но армейское офицерство не скрывали своего возмущения по поводу последнего Совета обороны, схожего по стилю разговора с заседанием бюро обкома партии. Интересна расшифровка этого недовольства. Дело не только в этических нормах, соблюдать которые наш президент не умеет. Что правда, то правда. Президент в моменты возмущения больше думает не о правомерности возмущения, а насколько значимым оно будет выглядеть на телеэкранах.