* * *

Лидер обязан быть генератором идей, только тогда он лидер. В нашей повседневности истинные понятия начинают утрачивать смысл. Ибо исполнители главных ролей не следуют историческим предначертаниям, а творят спектакль на свой лад, подстраивая под свое недалекое умение. Глава государства, конечно же, высший чин страны, последняя вершинная ступень, но это все признаки формальной величественности. Глава государства в первую очередь его голова, а значит, разум его. И всякое вопрошение "достоин ли?" должно исходить из этого главенствующего принципа. Отсюда смещение акцентов, требование сильной руки, хотя, во-первых, во-вторых и в-третьих, потребна сильная голова.

Во второй половине июля случились три президентские частности, заставляющие нас по-иному взглянуть на целое, именуемое вторым президентством.

В Каире Ельцин еще раз как бы подтвердил мысль своего неучастия в выборах 2000 года. Но сделал это не в виде отказа. Впрочем, этот стиль "не отказности", а якобы "не разрешенности" был взят на вооружение с первых шагов интриги: "Не буду, потому что Конституция не велит". Не потому, что считаю для себя невозможным. Не потому, что России нужен другой президент. Не потому, что страна нуждается в обновлении и в прорыве. Не потому, что сумел начать реформы, доверившись заверениям о достаточности четырехлетия для обретения видимых результатов, а не получив их, не задался вопросом об ошибочности собственных действий, объяснил все недостаточностью времени и остался у власти еще на один срок. И вот теперь не будет участвовать опять же не по причине кризисной перманентности, выхода из которой не ведает. Не по причине совершенных ошибок, признать которые должно и которые - причина неучастия. Ничего подобного. Конституция не разрешает. А вот если ее истолкуют разрешительно, тогда другой разговор. Ну а разрешительная процедура - это головная боль тех, кто хотел бы остаться у власти. Уйди он - и все они превратятся в политический гербарий. И реформы, в силу их спонтанности и незнания российской действительности самими реформаторами, построенные как полуклассическая модель проамериканского образца, если и не рухнут, то просядут основательно и надолго, отобьют охоту к любым преобразованиям. Однако будем справедливы. В российской, а чуть ранее советской действительности власть плохо знала бытие собственного народа. И не важно, какого замеса эта власть была - монархического, либерального, диктатурного или демократического. Правда, нынешняя власть в своей оторванности от жизни общества переплюнула власть коммунистическую трехкратно. Во времена не столь отдаленные отправной точкой всякой значимой карьеры была собственная трудовая биография. Чем представитель власти непременно гордился, сообщая во всех анкетах и биографических востребованиях, - это не только своим рабоче-крестьянским происхождением, но и голодным детством, ремесленным училищем, токарным, слесарным или комбайнерским прошлым. И все это было правдой. Сегодняшнее ерничество по этому поводу - это ерничество слабых, а не сильных. Это ерничество якобы знающих, но не умеющих.

Реформы начала совсем иная генерация с очевидным приоритетом образования, и прежде всего экономического. И оно, это образование, по российским меркам считалось более чем основательным. Эти люди чувствовали свое превосходство перед традиционно значимыми практиками, с так называемым рабочим или производственным стажем в разнопрофильных отраслях.

Страна провалилась в реформы. Не погрузилась, не вступила в период реформ, а именно провалилась в них, как возможно провалиться в яму либо угодить в болото. Именно по этой причине общество в своем подавляющем исчислении так и не признало авторитета реформаторов ни в момент начала реформ, что было вполне объяснимо (никто не благодарит за страдания и обрушившуюся на головы неблагополучность), ни потом, так как благополучный горизонт с каждым следующим годом не приближался, а отодвигался еще на один-два года. И так все эти неспокойные восемь лет.

Почему в числе реформаторов оказались именно эти, а не другие, более умудренные жизнью и понятные обществу люди? Запоздалый вопрос, когда никакой ответ не в состоянии что-либо изменить. Ответ, представляющийся непростым, на самом деле лежит на поверхности: других не было, потому призвали этих.

Всесоюзное экономическое совещание, которое в 1988 году провел тогдашний вице-премьер академик Абалкин, обнаружило характерный парадокс: в стране с удручающей экономикой очень много экономистов, думающих и рассуждающих вполне революционно и антисоциалистически. Так что экономисты, тяготеющие к решительным переменам, разумеется, были, но... Каков поп, таков и приход. Бессменный директор головного экономического института академик Абалкин и патриарх реформаторских предположений академик Шаталин были блестящими популяризаторами реформ, удачными рассказчиками, корректными критиками существующих устоев, которым были обязаны своей научной и общественной карьерой. Они слишком щадили социализм, чтобы его изменить. Российская власть, которая пригласила команду Гайдара, была далека от понимания экономики. Она утверждалась как власть политическая. И приглашать людей уже состоявшихся попросту опасалась, так как на их фоне выглядела бы и экономически и политически малосущностно. Геннадий Бурбулис, а именно он практически сформировал новое правительство реформаторов, мог пригласить только сверстников, не способных составить политическую, общественную и властную конкуренцию, так как сами были в самом начале политического пути. Естественно, Бурбулис, в отличие от Руцкого, которому в пору его вице-президентства было поручено совместно с Бурбулисом сформировать новое правительство, собрал демократически ориентированных сверстников, которых ранее знал мало или почти не знал. Александр Руцкой, в то время уже вздыбленный ура-патриотическими поветриями, плохо переваренными философскими идеями Ильина и укладными воззрениями Столыпина, уже успевший погрузиться в антиельцинские настроения, стал собирать вокруг себя людей, как незамеченных властью предыдущей (горбачевской), так и тех, кому плохи были и Гайдар, и Явлинский, и Шаталин, и Абалкин, и Аганбегян, и Петраков. Эти люди, а я их наблюдал, впечатление оставляли недоуменно-удручающее: поистрепавшиеся, не по возрасту состарившиеся, походили, скорее, на бродячих актеров или заклинателей, но никак не на экономистов и уж тем более политологов. У большинства из них лица имели выражение зло-мстительное, а манера разговора была неврастеническая, агрессивная. Они наперебой внушали ветренно-восторженному вице-президенту маниакальную идею, что он в стране человек № 2 и в поступках своих должен исходить из этого, якобы Божьего, исчисления.

Все сказанное подтверждает главную мысль. Лично ельцинского авторства ни в кадровых, ни в политических, ни тем более в экономических идеях практически не присутствовало. Ельцину, как правило, рекомендовали, а он либо соглашался, либо отвергал. В этом стиле нет ничего необъяснимого, стиль даже не авторитарный, а, скорее, монархический, ибо авторитаризм, желаем мы того или нет, на авторстве замешан всегда. А стиль монарший стиль богоизбранности, непозволительно отстраненно вершащейся власти под девизом "Не царское это дело".

Вопрос: почему именно эти реформаторы, а не другие? - не исчерпывается одной или даже двумя констатациями. Реформаторские предчувствия России развивались на почве горбачевского многословия о необходимости реформ. Однако всякие предчувствия значимы, но они не могут заменить поступков. И весь "маэстровый" экономический пул был сориентирован на Горбачева и являлся теоретически, да и практически его сторонниками: Абалкин, Шаталин, Аганбегян, Петраков, Гавриил Попов. Ельцин, относящийся к Горбачеву неприязненно, всячески давал понять, что ничего общего с командой Горбачева иметь не желает. Однако совсем отрешиться от "горбачевцев" было опасно Ельцин мог оказаться в замкнутом пространстве, где господствует принцип "нет других реформаторов".