Теоретически Лившиц был человеком Ельцина, но врожденная интеллигентность и опасливость не позволяли ему проявлять излишнюю инициативу и уж тем более стучаться к президенту. Лившиц был доступен и любим телевидением. Его появление на телеэкране стало столь частым, что вызвало ропот среди министров и раздражение премьера. Глаза Лившица очень часто приобретают смеющееся выражение. По этому поводу однажды на заседании правительства премьер даже сделал замечание министру финансов: "Что ты все улыбаешься? В стране бардак, а он смеется". "Это нервное", - отшутился Лившиц. Телеэкран погубил очень многих политиков. Он, как правило, возбуждал ревность остальной власти, на этот экран не попадавшей. Еще одно высказывание Лившица той поры: "Чубайс это тяжелый каток. И я не завидую тем, кто под него угодит".

Чубайс покинул пост главы администрации президента и вернулся в Белый дом в ранге первого вице-премьера. Лившиц покинул пост вице-премьера и министра финансов и вернулся на свое прежнее место в Кремль. Из чего следовал вывод: прививка Лившица на стволе правительственного дерева оказалась неудачной. Лившиц бесспорно полезен, но не на посту министра финансов. Он из тех, кто советует, консультирует, а не из тех, кто принимает решения.

Это был второй министр финансов, пришедший из администрации президента. Первым был Пансков. Их даже нельзя назвать неудачниками. Они всегда могли сказать: мой предшественник был так же недолговечен. Осталась ли у Лившица обида на Черномырдина или Чубайса? Наверное осталась, хотя он никогда в этом не признается. Это даже интересно: сначала Чубайс вытеснил его из администрации и Лившиц как бы получил желаемую власть. А затем все тот же Чубайс его выдавливает из правительства. Вполне возможно, как экономисты они в определенной степени единомышленники, но как чиновники они не адаптированы друг к другу.

ЗАДУШИТЬ В КОЛЫБЕЛИ

Ненашев пришел на телевидение потому, что такова была воля Политбюро или ЦК. Кравченко, сменивший его, выполнял волю личностную. "Я пришел сюда выполнять волю президента". Президентом Союза ССР на депутатском съезде был избран Горбачев. В сфере телевидения Кравченко был более профессионален, нежели Ненашев. В предверии своего ухода, а разговор там, наверху, уже состоялся, Ненашев еще по инерции подписывал бумаги, тематические планы, сетки вещания, приказы разрешающие и дарующие. За его спиной был достаточный опыт управления этой структурой. "Наверно, я был не очень хорош для вас. Но тот, кто придет мне на смену, будет хуже. В этом вы можете быть уверены" Ненашев был прав. Он не назвал имени преемника. В этом не было смысла. Он просто знал это вечное правило: "Цените то, что имеете. Все, что приходит ему на смену, как правило, бывает хуже".

Когда мы с Лысенко узнали, что Гостелерадио возглавит Кравченко, мы, не сговариваясь, сказали одну и ту же фразу: "С этим договариваться будет еще трудней!"

Во-первых, в вопросах телевидения Кравченко, а он до этого был первым заместителем председателя Гостелерадио, был намного профессиональнее Ненашева. Во-вторых, с именем Кравченко был связан целый ряд событийных явлений на телевидении. Леонид Петрович дал жизнь программе "Взгляд". Он почувствовал потребность в сломе старых форм и старого телевизионного стиля. Кравченко обновил информационное вещание. И программа "Семь дней" явилась своеобразной мини-революцией в информационном пространстве. Мотором этой идеи, человеком, прикрывающим ее от нападок, тоже был Кравченко. В этом смысле и Ненашев, и Кравченко были логичны в своем появлении на телевидении. И тот, и другой имели полную возможность добавить воздуха из среды пишущих журналистов, синтезировать газету с телевидением. Как первый, так и второй возглавляли в недалеком прошлом крупные союзные газеты - один "Советскую Россию", второй "Труд". Просто Кравченко начал свою биографию на телевидении с должности заместителя председателя, иначе говоря, побывал в роли рабочей лошадки, а Ненашев сразу пришел руководить. Со "знающим" вести полемику всегда труднее. И если Ненашев был в прошлом руководителем Лысенко в отдалении, то Кравченко курировал команду, в которой Лысенко работал непосредственно. Я это понимал. Лысенко уже не мог переиграть Леонида Петровича на профессиональном телевизионном поле так, как он мог это сделать с Ненашевым. Следовательно, в нашем будущем диалоге моя роль как человека, который хорошо знал стилистику аппаратно-партийного давления (тем более я был народным депутатом России, а Кравченко на все эти ранговые приметности, как человек, к политике припаянный, реагировал достаточно обостренно. И неважно, с каким знаком, минус или плюс, была эта политическая биография), в этом политическом пасьянсе со сменой лидеров в телерадиомире, моя роль становилась главной. Так и получилось - ссорился с Кравченко в основном я. Лысенко играл роль сдерживающего. Хочу подчеркнуть, что эту черту я очень ценил в Толе Лысенко. Хотя мы с Кравченко были очевидными оппонентами, Лысенко никогда не говорил о нем зло или мстительно. Наоборот, он удерживал меня от излишней эмоциональности и даже агрессивности. И в этом была благодарность воспитанного человека за то прошлое соавторство в начинаниях, которое, ко всему прочему, помогло состояться Лысенко как зачинателю совершенно нового молодежного телевидения. Я не оговорился, обозначив как "соавторство" подобное отношение к человеку, разрешающему, дающему "добро" на то или иное нестандартное действо, потому что он первым принимает удар недовольной власти и отвечает на окрик - КТО разрешил!?! С лаврами сомнительно, но вот тернии этот человек всегда получает вне очереди. Впрочем, я увлекся. Слишком много розовых тонов в образе Кравченко.

Леонид Петрович меньше всего походил на ангела. И главные конфликты в момент нашего становления возникали, конечно же, именно с ним. Будучи человеком мнительным, Кравченко все время кого-то подозревал. Договориться с ним было трудно. Кравченко, конечно же, понимал, что в нашем лице он обретает конкурента. А выполнение воли президента Горбачева предписывало ему - этого конкурента ослабить, а еще лучше - задушить в колыбели. И если кто-то из его команды нам уступал, внутренне симпатизируя и Ельцину, и мне, и Анатолию Лысенко, Кравченко, узнав об этом, немедленно все возвращал на прежние места. И мы во взаимоотношениях с "Останкино" вновь откатывались назад. Я был председателем компании и одновременно, в понимании Кравченко, общественно-значимой фигурой из лагеря политического противника. То же самое правомерно было сказать и о Леониде Петровиче.

В определенной степени микшировал и сглаживал острые углы Валентин Лазуткин, первый заместитель Кравченко, которому тот очень часто поручал вести переговоры с нами. И вообще Лазуткин отвечал за контакты "Останкино" и ВГТРК. Лазуткин был наиболее рельефной фигурой, питающей к нам тщательно скрываемую симпатию.

И тем не менее в этой достаточно нервной ситуации я чувствовал себя уверенно. Во-первых, я получил карт-бланш от председателя Верховного Совета (в ту пору Бориса Ельцина). Напутствуя меня, он сказал:

- Я вам полностью доверяю. Вы человек высокопрофессиональный, демократ. Поступайте так, как посчитаете нужным. И вообще, ваши требования полной самостоятельности и невмешательства я считаю правильными. Какие у вас отношения с Полтораниным? - неожиданно изменил тему разговора Ельцин.

Я усмехнулся, понимая, что Ельцину известны наши дружеские отношения с Михаилом Никифоровичем. Это тоже, как я мог потом убедиться, было стилем Ельцина - задавать очевидные вопросы по поводу отношений между людьми, о которых он знал не понаслышке. Практически Михаил Полторанин вместе с Бэллой Курковой буквально вынудили меня согласиться возглавить компанию. И, скорее всего, именно Михаил Полторанин убедил в этом Ельцина.

Я ответил, что отношения с Михаилом Полтораниным у меня дружеские. Ельцин помолчал, а затем, едва качнув головой, заметил:

- Это хорошо!

Увидев, что я продолжаю смотреть на него, Ельцин хитровато сощурился и добавил: