На некое был послан послушанье,

Пришел я в ночь. На утро в час обедни

Вдруг слышу звон, ударили в набат,

Крик, шум. Бегут на двор царицы. Я

Спешу туда ж – а там уже весь город.

Гляжу: лежит зарезанный царевич;

Царица мать в беспамятстве над ним,

Кормилица в отчаяньи рыдает,

А тут народ остервенясь волочит

Безбожную предательницу-мамку…..

Вдруг между их, свиреп, от злости бледен,

Является Иуда Битяговский.

«Вот, вот злодей!» раздался общий вопль,

И вмиг его не стало. Тут народ

Вслед бросился бежавшим трем убийцам;

Укрывшихся злодеев захватили

И привели пред теплый труп младенца,

И чудо – вдруг мертвец затрепетал –

«Покайтеся!» народ им завопил:

И в ужасе под топором злодеи

Покаялись – и назвали Бориса.

Г р и г о р и й.

Каких был лет царевич убиенный?

П и м е н.

Да лет семи; ему бы ныне было –

(Тому прошло уж десять лет… нет больше:

Двенадцать лет) – он был бы твой ровесник

И царствовал; но бог судил иное.

Сей повестью плачевной заключу

Я летопись мою; с тех пор я мало

Вникал в дела мирские. Брат Григорий,

Ты грамотой свой разум просветил,

Тебе свой труд передаю. В часы

Свободные от подвигов духовных

Описывай не мудрствуя лукаво

Всё то, чему свидетель в жизни будешь:

Войну и мир, управу государей,

Угодников святые чудеса,

Пророчества и знаменья небесны –

А мне пора, пора уж отдохнуть

И погасить лампаду…. Но звонят

К заутренни… благослови, господь,

Своих рабов!… подай костыль, Григорий.

(Уходит.)

Г р и г о р и й.

Борис, Борис! всё пред тобой трепещет,

Никто тебе не смеет и напомнить

О жребии несчастного младенца –

А между тем отшельник в темной кельи

Здесь на тебя донос ужасный пишет:

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от божьего суда.

ПАЛАТЫ ПАТРИАРХА.

ПАТРИАРХ, ИГУМЕН ЧУДОВА МОНАСТЫРЯ.

П а т р и а р х.

И он убежал, отец игумен?

И г у м е н.

Убежал, святый владыко. Вот уж тому третий день.

П а т р и а р х.

Пострел, окаянный! Да какого он роду?

И г у м е н.

Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен; читал наши летописи, сочинял каноны святым; но знать грамота далася ему не от господа бога….

П а т р и а р х.

Уж эти мне грамотеи! что еще выдумал! буду царем на Москве! Ах, он сосуд диавольский! Однако нечего царю и докладывать об этом; что тревожить отца-государя? Довольно будет объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку Ефимьеву; эдака ересь! буду царем на Москве!…. Поймать, поймать врагоугодника, да и сослать в Соловецкий на вечное покаяние. Ведь это ересь, отец игумен.

И г у м е н. Ересь, святый владыко, сущая ересь.

ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ.

ДВА СТОЛЬНИКА.

П е р в ы й.

Где государь?

В т о р о й.

В своей опочивальне

Он заперся с каким-то колдуном.

П е р в ы й.

Так, вот его любимая беседа:

Кудесники, гадатели, колдуньи. –

Всё ворожит, что красная невеста.

Желал бы знать, о чем гадает он?

В т о р о й.

Вот он идет. Угодно ли спросить?

П е р в ы й.

Как он угрюм!

(Уходят.)

Ц а р ь (входит).

Достиг я высшей власти;

Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет моей душе. Не так ли

Мы с молоду влюбляемся и алчем

Утех любви, но только утолим

Сердечный глад мгновенным обладаньем,

Уж охладев, скучаем и томимся?…

Напрасно мне кудесники сулят

Дни долгие, дни власти безмятежной –

Ни власть, ни жизнь меня не веселят;

Предчувствую небесный гром и горе.

Мне счастья нет. Я думал свой народ

В довольствии, во славе успокоить,

Щедротами любовь его снискать –

Но отложил пустое попеченье:

Живая власть для черни ненавистна.

Они любить умеют только мертвых –

Безумны мы, когда народный плеск

Иль ярый вопль тревожит сердце наше!

Бог насылал на землю нашу глад,

Народ завыл, в мученьях погибая;

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им сыскал работы –

Они ж меня, беснуясь, проклинали!

Пожарный огнь их домы истребил,

Я выстроил им новые жилища.

Они ж меня пожаром упрекали!

Вот черни суд: ищи ж ее любви.

В семье моей я мнил найти отраду,

Я дочь мою мнил осчастливить браком –

Как буря, смерть уносит жениха…..

И тут молва лукаво нарекает

Виновником дочернего вдовства –

Меня, меня, несчастного отца!….

Кто ни умрет, я всех убийца тайный:

Я ускорил Феодора кончину,

Я отравил свою сестру царицу –

Монахиню смиренную…. всё я!

Ах! чувствую: ничто не может нас

Среди мирских печалей успокоить;

Ничто, ничто… едина разве совесть.

Так, здравая, она восторжествует

Над злобою, над темной клеветою – –

Но если в ней единое пятно,

Единое, случайно завелося;

Тогда – беда! как язвой моровой

Душа сгорит, нальется сердце ядом,

Как молотком стучит в ушах упрек,

И всё тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах……

И рад бежать, да некуда…. ужасно!

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

КОРЧМА НА ЛИТОВСКОЙ ГРАНИЦЕ.

МИСАИЛ И ВАРЛААМ, БРОДЯГИ-ЧЕРНЕЦЫ; ГРИГОРИЙ ОТРЕПЬЕВ МИРЯНИНОМ; ХОЗЯЙКА

Х о з я й к а.

Чем-то мне вас подчивать, старцы честные?

В а р л а а м.

Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?

Х о з я й к а.

Как не быть, отцы мои! сейчас вынесу.

(Уходит.)

М и с а и л.

Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница Литовская, до которой так хотелось тебе добраться.

Г р и г о р и й.

Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.

В а р л а а м.

Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил, да я грешный, как утекли из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли; всё нам равно, было бы вино…. да вот и оно!…

М и с а и л.

Складно сказано, отец Варлаам.

Х о з я й к а (входит).

Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.

М и с а и л.

Спасибо, родная, бог тебя благослови.

(Монахи пьют; Варлаам затягивает пecню: Как во городе было во Казани…) В а р л а а м (Григорию).

Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?

Г р и г о р и й.

Не хочу.

М и с а и л.

Вольному воля….

В а р л а а м.

А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку…. Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить как мы, милости просим – нет, так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ.

Г р и г о р и й.

Пей, да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить умею.

В а р л а а м.

А что мне про себя разуметь?

М и с а и л.

Оставь его, отец Варлаам.

В а р л а а м.

Да что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто, неведомо откуда – да еще и спесивится; может быть кобылу нюхал…..

(Пьет и поет: Молодой чернец постригся.)

Г р и г о р и й (хозяйке).

Куда ведет эта дорога?

Х о з я й к а.

В Литву, мой кормилец, к Луёвым горам.

Г р и г о р и й.

А далече ли до Луёвых гор?

Х о з я й к а.

Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские, да сторожевые приставы.