– Знал бы ты, Лис, как я тебя ненавижу! – она без страха, с отчаянной надеждой утопающего взглянула в его свирепое лицо, пытаясь отыскать в темных глазах хоть что-то, кроме злой пустоты.

– Зачем ты убил мальчика?

Голос ее был уставшим, полным неизбывной безнадежности.

– Он был Нюхачем. Он вел Стаю по моему следу.

Голос был холодный, совсем чужой.

– У него же молоко на губах не обсохло… ты… зверь!

И тут, сорвавшись, Лис заорал, кулаком ударив по столешнице так, что та жалобно захрустела.

– Дура ты! Да хоть младенец в люльке! Они же за тобой шли, по твою душу! Тебя убивать! Меня кончать шли! Я Закон нарушил, ты понимаешь, на Кодекс наплевал, тебя создавая! Тебя в каждом клане с потрохами съесть готовы. Пока ты без Печати. И меня четвертовать, сжечь и повесить одновременно. Тебя убить хотят, корова ты тупорогая! А ты о своих палачах печешься!

Змея подняла табурет и, примостившись на край широкого сиденья, тупо улыбнулась.

– Убить? – истерически присмеиваясь, удивилась она. – Меня убить? Да я и так издохла давно! А ты вообще уже должен в перегной превратиться! Сволочь ты! Гад! Ублюдок! На кой черт мне нужна такая жизнь, когда из-за меня детей режут!

Лис скривился и залепил ей звонкую пощечину.

– Хватит!

Олга подобрала колени к подбородку, поглаживая пунцовую скулу. Она глядела сквозь нелюдя пустыми незрячими глазами, полными жгучих слез, повторяя:

– Ненавижу, тебя. Ненавижу!

– Только не реви, – он схватил Младшую за плечо. – Не надо слез, слышишь! Хватит, прекрати! Думаешь, я хотел этого недомерка жизни лишать! Его сами Ловчие под нож бросили. Мало их было, идиотов. На меня такой мелкой Стаей не ходят. Один из них и прикрылся мальчишкой. Думал, это его спасет!

– Ненавижу, всех ненавижу, убить вас мало…

Змея покачивалась вперед-назад, не видя и не слыша ничего вокруг. По щекам, вместо солоноватых слез, текла непрозрачная жидкость травянисто-зеленого цвета. Лис, побледнев, схватился за голову, пытаясь замкнуть внутри распирающую, невыносимую боль.

– Хватит, Змея, прекрати! Пожалуйста! Умоляю, хватит!

– Ненавижу. Детей-то за что? Меня убей, их не трогай. Сволочи вы. Звери, а не духи. Даже хуже. Звери своих детей не трогают…

Странный птичий окрик, похожий на плач чайки, развеял наваждение, вырвав сознание из цепких объятий обезумевшего от ненависти духа. Олга, вздрогнув, испуганно огляделась вокруг. Лис сидел у печи, подобрав ноги и прислонившись лбом к теплому камню. На беленой поверхности расплывалось кровавое пятно. Багровая струйка медленно прокладывала дорожку через переносицу, густой каплей-слезой катилась по щеке и губам. Зачем он голову себе разбил, совсем свихнулся? Змея тронула его за плечо.

– Не хотел я его… убивать… они сами его… под нож.

Мутные глаза прояснились. Лис дотронулся до рассеченного лба, поморщился.

– Льда принеси, – приказал он, поднимаясь.

Следующим вечером, когда успокоилась вьюга, Змея сожгла тело мальчика на обрыве, где некогда бурлил небесный вулкан, и отдала его прах закату.

Глава шестая.

Право на ритуал

Олга полоскала в ручье белье. Руки постоянно сводило от холодной воды, но она улыбалась, насвистывая незатейливый мотив. А почему бы и не радоваться? Нелюдь ушел две недели назад и не спешил возвращаться. Лес перерождался, разбуженный приходом долгожданного тепла. На противоположном берегу ручья раскрыли бутоны подснежники, и теперь белыми звездами разметили свой млечный путь на черной, набрякшей живою влагой земле.

Развешивая Лисьи рубахи, Олга в очередной раз наткнулась взглядом на розовое пятно. Не могла она, как ни билась, отстирать “лиловую” кровь. Царапина, оставленная Змеей на теле Рыжего еще зимой, заживала очень долго. Рубец до сих пор не сошел. Наверное, стоит сжечь эту сорочку, чтоб глаза лишний раз не мозолила.

Она закинула пустую корзину на плечо и бодро зашагала к дому, разгоняя голыми пятками солнечные блики в лужах.

Ничего не предвещало скорой беды. Олга сидела на скамье в сенях и чистила рыбу. Сегодня на ужин она собиралась испечь знатный пирог со свежей лососиной.

Теплый ветерок, влетая через открытую дверь, приносил в своих прозрачных струях веселый птичий перезвон и сырой запах леса. Олга почувствовала неладное, когда птицы начали внезапно прерывать свои песни. Она отложила нож и обтерла руки, как вдруг в дверной проем просунулась вихрастая голова лупоглазого паренька. Он удивленно уставился на нее. Олга ответила ему взаимностью. Несколько долгих мгновений они молча изучали друг друга, после чего голова исчезла. Вместо нее в прихожую, пригнувшись у входа, вступил долговязый юноша, с темной копной тщательно расчесанных волос, обрамляющих худое болезненное лицо, на котором лихорадочно поблескивали воспаленные злые глаза. Одет юноша был весьма недурно, богатые ножны висели на добротном поясе с серебряной пряжкой, только вот брезгливое выражение, с которым он оглядел небогатое убранство комнаты, сразу не понравилось Змее, как не понравился и хлынувший невесть откуда горький, удушающий запах полыни.

Он смерил ее оценивающим взглядом, криво усмехнулся и крикнул, повернувшись к выходу:

– Я же говорил, здесь никого нет.

Змея даже обиделась слегка.

– Как это никого? Я, ты, да пятнадцать лбов, что рыщут вокруг дома, – спокойно произнесла она, глядя, как юноша лениво и уверенно достает из ножен меч и наставляет на Олгу.

– Ты бы, девка Лисья, помолчала лучше, пока я тебе язык не отрезал.

В горницу вошли еще трое, двое из них держали в руках взведенные арбалеты. Боятся, – удовлетворенно подумала Змея, – и правильно делают.

– А у йока губа не дура, – хохотнул один из стрелков, подходя к долговязому. – Дашь побаловать, а, Гвид?

Юноша, названный Гвидом, брезгливо поморщился. Олга тоже внутренне скривилась, но виду не подала, только состроила гримасу испуганного зайца, выпучив глаза в напускном страхе.

Пятнадцать человек! Я не хочу убивать этих баранов! Может, не тронут?

– Все тебе неймется, Балаш, – проговорил он, убирая меч в ножны. – Лиса здесь давно не было. Я его совсем не чую, – он повел носом, как бы доказывая свою правоту. Потом вдруг повернулся к Змее, алчно поблескивая глазами. – Моя наперво будет. Отведите ее в баню, все равно Вожак на перевале. Развлечемся пока.

– Развлечемся, – подтвердила Змея, вонзая длинные бурые когти в тонкую Гвидову шею, и выхватывая другой рукой его меч. Горячая кровь фонтаном хлынула из разорванной артерии, разукрашивая Олгино лицо в красный цвет боя. Ошалевшего арбалетчика и мечника она убила одним плавным круговым движением, достав чужим мечом сразу двоих. Балаш успел выстрелить, но уроки Лиса не прошли даром. Болт прошел мимо и, разбив стекло, ушел в небо. Олга чертыхнулась и точным ударом в сердце повалила необъятного арбалетчика. Теперь все Стая прибежит! Очередной Ловчий, сунувшийся было узнать, что происходит, получил в лоб снятым с трупа кинжалом. Четыре! Олга достала из-под лавки свой меч и, выскочив во двор, бросилась бежать. Внутри оставаться было опасно, дом могли окружить и поджечь. Мимо зло прожужжали, рассекая воздух, три болта. Змея отшатнулась, уходя из-под обстрела выскочивших из лесу Ловчих, и метнулась через плац к тропке, что вилась по южному склону. Там ее и ждали десяток мечников с острыми клинками на изготовке. Троих в диком порыве она убила сразу, охваченная жаром схватки, опьяненная соленым вкусом чужой крови на губах.

Семь!

Но потом что-то сорвалось в ней. Какая-то нить, крепко и прочно стягивающая все чувства, лопнула, не выдержав натяжения. К горлу подкатился тугой ком, мешающий ровно и глубоко дышать, ноги перестали слушаться, сделались словно ватные, руки предательски задрожали. Мечи показались неподъемно тяжелыми, норовили выскользнуть из вспотевших ладоней. В груди и животе противно заныло. Олга отбросила один клинок и принялась защищаться, неловко отмахиваясь от разъяренных псов. Даже осознавая смертельный исход такой слабости, Змея не могла побороть отчаяния и ужаса перед творящимся действом. Оттесняемая к утесу, она почувствовала, что если еще хоть немного крови обагрит стальной клинок, ее стошнит. Нет, она не умела убивать! Она не хотела этого делать! Они бы изнасиловали тебя и все равно прикончили, – холодно внушал разум, еще теплившийся где-то в черной, вязкой глубине безумия. Змея задыхалась. Да, она понимала это, прекрасно понимала. Но неведомая сила, заполнившая ее до краев и грозившая разорвать тело, не находя себе выхода, причиняла ужасную, ни с чем несравнимую муку.