На мое решение прервать договор на полгода раньше Фульвия сказала только: «Очень жаль, но я тебя понимаю». Я был потрясен, когда она с первого дня стала мне тыкать и требовала, чтобы я к ней обращался точно так же, до того я думал, что обращение на «ты» – специфическое свойство северных народов, в советское время эстонцы, подражая русским, говорили посторонним «вы», но как только обрели независимость, перешли на беспардонную финскую манеру – тыкать всем – ну, финны дикие, подумал я тогда – оказалось, увы, все кончено, Гораций, и итальянцы стали такими же хамами, как финны и мы. Демократия. Но я сейчас не об этом. В тот самый, первый день, когда мы шли от бюро недвижимости в сторону квартиры, я, Гаяне и белобрысая, с кудряшками, совсем не похожая на итальянку – наверно, потомок лангобардов – Фульвия, толкавшая рядом велосипед, я сказал ей, что приехал, «чтобы написать роман» – теперь это помогло мне оправдать скорый отъезд: роман готов (я не врал, черновик я действительно закончил), и больше мне в Ферраре делать нечего, то есть, я бы с удовольствием оставался и дальше, но денег нет, Италия страна дорогая, намного дороже моей – и привел конкретные примеры, в том числе, цену за отопление. Фульвия никоим образом не показала, что она разочарована, тем более обижена, а спросить, не замышлял ли я нечто подобное с самого начала, ей, наверно, и в голову не пришло, это была интеллигентнейшая женщина, дочь известного в свое время сенатора, и она никогда не стала бы открывать чужому свои настоящие чувства – ну а что она подумала, я, конечно, не знаю. Чтобы немного сгладить неприятное впечатление, я пригласил их с Джакомо в гости, в ее же, фульвину квартиру – тоже на cena, сварил для этого мероприятия армянский обед – бозбаш –, название которого (в переводе) понравилось гостям заметно больше самой еды[6], сдобрил столичный салат купленными в русском магазине солеными огурцами и украсил стол приобретенной там же банкой латышских шпротов, которые Джакомо сожрал до последнего. До меня в этой квартире обитал, как я уже сказал, брат Фульвии, умотавший в Рим и сделавший там сногсшибательную карьеру, став самым молодым министром, да еще каким – по культурным ценностям, то есть, по всем колизеям, микеланджелам и проч. – и вот после того, как я уже поднял тост и за Фульвию, и за Джакомо, я предложил выпить за Франческо – я уже понял, что Фульвия страшно гордится братом, что, возможно, немного раздражало Джакомо, но этим можно было и пренебречь – сказав буквально следующее: «Франческо занимает в правительстве наиважнейшую должность, потому что у вас, итальянцев, нет ни настоящего, ни будущего, есть только прошлое». Фульвии тост понравился настолько, что она попросила меня его повторить, записала на смартфон и тут же отправила брату – на следующий день я получил от него ответ, такой же обтекаемый, как любой другой из уст политика. А ведь до этого Франческо был писателем, и даже удостоился некоей международной премии! Фульвия на прощание подарила мне его роман, и он был написан на таком простом итальянском, что я понял почти все даже без словаря – в то время как в переводе романа Рипсик, несмотря на то, что оригинал я знал наизусть, разобраться мне было очень сложно. Роман Франческо рассказывал о человеке, который, решив основать собственное дело, начинает предлагать людям исполнение их мечты, например, продирижировать – естественно, за деньги – оркестром, и я сказал Фульвии, что если вдруг случится беда, то бишь, политическая пертурбация, и братишка лишится должности, не надо о нем беспокоиться, потому что бизнес-идея для новой жизни готова. Она промолчала, и я так и не понял, то ли она не уловила юмора, то ли обиделась за знаменитого брата. Но что касается тоста, то сказал я его с одной целью – наведения мостов, с прицелом на тот день, когда удастся издать итальянский перевод романа Рипсик – чтобы министр тоже почтил своим присутствием презентацию, которую я решил устроить даже в том случае, если издательство сочтет это лишним.

С этим переводом произошла странная история. Права на «Гермиону» – так назывался роман Рипсик – в свое время приобрело одно весьма известное итальянское издательство, приобрело через агента Рипсик, так, что мы с издательством вообще контакта не имели. Они выплатили аванс, не такой большой, как немцы, но тоже немалый, и мы стали ждать выхода книги. А книга все не выходила и не выходила. Прошел год, кажется, даже два, наконец, я написал агенту и спросил, в чем дело. И агент, или, вернее, агентша – не понимаю идиосинкразии российских морфологов к женским окончаниям профессий – ответила, что итальянское издательство отказалось от договора. Конечно, это было для нас ударом, аванс, правда, остался при нас, вернее, был уже растрачен, но мы-то ждали книгу… Главное, мы не могли понять, в чем дело, агентша ничего объяснить не соблаговолила, она хотела, как я понял, превратить Рипсик в рабыню, чтобы та только писала книги, при этом ни с кем не общаясь, ни с издательством, ни даже с переводчиком, наверно, боялась, что Рипсик может найти другого агента, ведь она за свои услуги сдирала жуткий процент. Так все и осталось. А потом, когда мы с этой агентшей порвали – или она с нами, трудно сказать, в один прекрасный день она просто перестала отвечать на письма, наверно, поняла, что на Рипсик не разбогатеешь – я стал искать нового агента, делом это оказалось трудным, но наконец, уже через несколько лет, я вышел на одну русскую еврейку, обосновавшуюся в Милане. Я написал ей – и немедленно получил восторженный ответ. Оказалось, что именно она в свое время рекомендовала «Гермиону» тому итальянскому издевательству (заслужило!), она тогда трудилась на них в качестве рецензента. Еврейка и сейчас оставалась при своем мнении, что это замечательный роман, и даже сделала еще одну попытку, разослав перевод, благо он был готов, по издательствам, но дело не выгорело. Проблема в том, что в Италии существует идиотский закон, согласно которому права на перевод даже при разрыве договора все равно остаются у издевательства, так что если кто-то другой заинтересуется романом, он должен для начала выкупить права у этой «собаки на сене» – а кто ж на такое пойдет, во-первых, непонятно, какую цену заломят, а, во-вторых, сразу возникает подозрение, что это «некачественный товар», раз уж однажды был отвергнут. Так что еврейке переломить ситуацию не удалось, но у нее мы хотя бы узнали, кто переводчик. До этого мы думали, что, возможно, причиной отказа был плохой перевод, однако еврейка уверила нас, что все как раз наоборот – перевод хороший, и что Антонио – так звали переводчика – даже съездил в Ереван, чтобы ознакомиться с городом, по которому шлялась Гермиона в поисках доказательств измены мужа. И когда однажды мы с Рипсик и Гаяне собрались в Рим, я написал Антонио и предложил встретиться. Он приехал за нами и отвез к себе, в какой-то странный современный поселок недалеко от Рима, странный, поскольку был расположен по периметру шоссе, без центра, без магазина и даже без церкви. В общем, нечто американское – местечко, где без машины жить невозможно. У Антонио была жена, русская, которую он очень любил, как и сына, замкнутого мальчугана лет двенадцати, и, как мы поняли, эта большая любовь в некотором смысле испортила Антонио жизнь: женившись, он должен был кормить семью, а денег на то, чтобы снять квартиру в Риме, где он закончил факультет славистики, у него не было, вот он и поселился у своих родителей, которым принадлежала часть особняка в этой дыре – именно и увы, что «часть», потому что другую половину дома занимала пиццерия, где вечно гремело то, что современное человечество считает музыкой и что Антонио, интеллигентнейшего человека, жутко нервировало. В Риме он наверняка нашел бы со временем нормальную работу, например, в каком-нибудь издевательстве, а здесь ему приходилось вкалывать в фирме сантехники – это была большая фирма, она экспортировала свою продукцию в Россию, и Антонио переводил инструкции по использованию ванн, душевых кабин и унитазов, что нам с Рипсик напомнило начало девяностых, когда мы, чтобы выжить, переводили с разных языков на эстонский и русский тоже инструкции, только кухонных комбайнов, микроволновых печей и автомобилей. Но мы от этого ига все-таки избавились, а Антонио нет, посему постоянно находился в состоянии уныния. Правда, с литературой он не распрощался и время от времени получал от издевательств заказы на переводы, но в основном это были детективы. Так что то, что случилось с «Гермионой», было ударом не только для нас, но и для Антонио. Мы провели у него очень приятный день, он показал нам Кастелли Романи – Дженцано, где он родился и ходил в школу, Неми, с роскошным видом со скалы на озеро, Гроттаферрату, где когда-то жил Стендаль, и даже Кастель-Гандольфо (хорошо, без Папы). Нельзя сказать, что мы так уж крепко подружились, в нашем возрасте это в принципе невозможно, но добрые отношения завели и стали изредка переписываться. А потом Рипсик заболела, и когда она уже лежала в Барселоне в больнице, я, чтобы ее немного приободрить, попросил Антонио прислать мне перевод «Гермионы», чтобы прочитать Рипсик несколько страниц вслух: я хотел, чтобы она услышала, как ее роман звучит по-итальянски. Но я опоздал, текст прибыл за день до смерти Рипсик, и у нее уже не было сил слушать. Однако обещание сделать все возможное, чтобы издать итальянский перевод «Гермионы», я ей дал, и, устроившись в Ферраре, стал размышлять, как это осуществить. Из писем еврейки я понял, что на этих условиях ни одно издательство заманить не удастся, поэтому и решил, что для начала надо мне самому выкупить права. Я написал «собаке на сене», но ответа не получил. Не зная, что делать, я посоветовался с еврейкой. Она к тому времени уже оставила работу агента и начала сама писать книги, в основном кулинарные, но поскольку в наше время пользуются популярностью именно кулинарные книги, то, можно сказать, свое место в жизни она нашла; однако агентство она на всякий случай сохранила, там работала ее коллега, другая еврейка, и вот к этой второй первая меня и послала – мол, она, скорее всего, сможет мне помочь. И ведь помогла: вдруг я получил письмо от «собаки» с предложением – сумма, которую они требовали, была внушительная, но я решил не торговаться, мне показалось, что это тот случай, когда нельзя думать о деньгах. И я выкупил у них права. Но что дальше? Идей на этот счет у меня не было, и я написал той самой второй еврейке и спросил, не захочет ли она заняться поиском издательства для «Гермионы», ну и вообще начать представлять Рипсик. К этому моменту выяснилось одно странное обстоятельство. Когда первая еврейка дала мне адрес второй, я сразу не сообразил посмотреть, где находится агентство, то есть, я был уверен, что оно – миланское, раз первая еврейка обитала в Милане. Оказалось, нет – мы живем в эпоху не только глобализации, но и электронной почты, и та вторая еврейка жила и работала в Барселоне. Я удивился, и даже написал ей – дескать, вы обитаете именно в том городе, где умерла она. Вряд ли именно это совпадение побудило ее согласиться стать агентом Рипсик, скорее, ее впечатлила решимость, с которой я, не торгуясь, выкупил права, да и наверняка ей просто нравилось, как Рипсик пишет, но как бы то ни было, она согласилась.