– Когда я пришла с работы, его не было.

– Может, пошел в магазин? Или в баню?

– В баню?

Тамара выдержала еще одну паузу; можно было, конечно, рассердиться, прикрикнуть, мол, что ты тянешь, почему не говоришь всего сразу – можно было, но не стоило. Тамару надо было понять, молодая провинциалка, думала, что сделала хорошую партию, солидный человек, столичный адвокат, а теперь приходится ухаживать за инвалидом.

– Он взял с собой весь свой гардероб! – выпалила та наконец и разрыдалась.

Кое-чему невестка у Эрвина все же научилась – брат никогда не говорил: «моя одежда», только: «мой гардероб».

– Что именно? – спросила Виктория мягко, почти по-матерински.

– Сорочки, белье, носки, вторую пару брюк, – перечисляла Тамара, всхлипывая. – Опустошил даже вешалку с галстуками! Паспорт и свидетельство об инвалидности, естественно, тоже исчезли. На кухонном столе оставил записку: «Поехал в Ригу начать новую жизнь.» Разве он не сумасшедший?

В этом Тамара, увы, была права.

– А Тимо не видел, как он уходит?

– Нет, он был на шахматных соревнованиях, мы пришли почти одновременно, он, возможно, минут за десять до меня. Что мне теперь делать? Где мне его искать? Я не могу поехать за ним в Ригу, у меня даже денег на это нет.

Прозрачный намек, что Виктория не внесла еще ежемесячное «пособие».

– Тебе и не надо никуда ехать, вряд ли это письмо соответствует действительности, сама подумай, что Эрвину делать в Риге, у него там никого нет. А где он взял деньги на билет?

– Исчезли его золотые часы.

– Не думаю, чтобы он стал их продавать, ты же знаешь, это подарок отца, Эрвин очень ими дорожит. Так что не волнуйся, далеко он не уехал, скорее всего, просто отправился к Софии.

– Может, ты позвонишь ей?

– Я бы не хотела ее тревожить, София будет нервничать.

– Наверно, мне следует обратиться в милицию?

Виктория напряглась.

– В этом нет никакой необходимости. Да, Эрвин не здоров, но опасности для общества он не представляет, – сказала она резко, сразу пожалела о своем тоне и добавила: – Если очень хочешь, я позвоню Софии.

– Спасибо, Виктория, не знаю, что бы я без тебя делала.

Распрощавшись, Виктория сразу же заказала междугородний разговор, и тут в дверях снова возникла Моника.

– Мама, что-то случилось?

Почему девочка так взволнована?

– Ничего особенного, Эрвин пропал куда-то, Тамара беспокоится.

Когда с Эрвином случилось несчастье, дочь была в Москве и потому восприняла все довольно абстрактно – молодежи не хватает эмпатии.

– А почему она считает, что дядя поехал в Ригу?

– Он оставил записку.

Глаза Моники за сильными очками замигали.

– Мама, это моя вина, – сказала она упавшим голосом. – Я видела его и даже говорила с ним, но не поверила, что он всерьез.

Ах вот оно что!

– Я встретила дядю на углу Тарту-маанте, я возвращалась из булочной, он был одет очень нарядно, в демисезонном пальто, в шляпе, с белым шелковом шарфом, но почему-то с рюкзаком на спине. Я спросила, куда он собрался, он ответил: «В Ригу, на балет». Я подумала, что он шутит, у него был хитрый вид, я давно не видела его в таком хорошем настроении. Вот я и пошутила в ответ, зачем, мол, в Ригу ехать, разве в Таллине нет балета? А он объяснил, что у эстонского балета уровень слишком низкий. Потом я еще поинтересовалась, не трудно ли ему будет добираться одному в такую даль, он сказал, что нет, новый протез хорош, а к костылям он привык. Мне стало стыдно, что я задала такой бестактный вопрос, и я быстро простилась.

– Почему ты мне сразу об этом не сказала?

– Вы с отцом оба были на работе, я стала проявлять фотографии и забыла, только сейчас, когда позвонила тетя Тамара, вспомнила… Представь себе, мама, я еще пожелала ему счастливого пути! Боялась, он сочтет, что я не понимаю шуток.

Дочь была явно не в себе, стесняется, подумала Виктория, это хорошо, что стесняется, стыд – самое красивое из человеческих чувств.

– Я думаю, он действительно пошутил, – сказала она. – Что ему делать в Риге, у него там никого нет.

Она отправила Монику на кухню ставить чайник и, поскольку из междугородной все не звонили, пошла в гостиную. Арнольд сидел на диване и при свете торшера читал «Рахва Хяэл». Раньше муж был малотребовательным, мог расположиться где угодно, даже если собирался работать, освободите уголок любого стола и ладно, но в последнее время он стал устраиваться поудобнее. Годы, подумала Виктория – массивный череп мужа давно блестел, широкие плечи обвисли, даже чересчур, учитывая небольшой рост, а без очков он не мог уже ни ходить, ни читать – однако же присущие ему спокойствие и хладнокровие сохранил. Виктория ценила уравновешенность мужа, его трезвость и особенно тот стоицизм, с которым Арнольд относился к ее неожиданной карьере, при его недюжинном уме муж тоже мог бы многого добиться, но в свое время ему пришлось бросить университет, после войны, правда, он поступил на заочное отделение, закончил его и даже начал писать диссертацию, но вдруг понял – поздно! Успеху Виктории он не завидовал, наоборот, радовался, что поступления в бюджет семьи все растут, теперь, когда сыновья отправились учиться, это было немаловажно.

– Хрущев опять едет на сессию ООН, читала? Как я понимаю, он окончательно решил повернуть Америку на социалистический путь, – сказал Арнольд, подняв взгляд от газеты и заметив жену.

У Виктории, однако, не было настроения подтрунивать над Хрущевым.

– Эрвин исчез. Уложил, как выразилась Тамара, весь свой гардероб, галстуки в том числе, в рюкзак, надел шляпу и оставил записку, что отправляется в Ригу начинать новую жизнь.

– В Ригу? – тихо засмеялся Арнольд. Казалось, новость его всего лишь забавляет, теоретически, возможно, это и было забавно, надо же, что опять натворил безумный шурин, но Виктория знала, что на самом деле у мужа доброе сердце, возможно, даже слишком доброе для мужчины. Вот он уже и посерьезнел, сложил газету и сменил очки.

– Тамара в милицию не сообщала?

Виктория села на стул – рядом стоял диван, но ей не нравились мягкие сиденья, они убаюкивали, расслабляли, разрушали рабочее настроение.

– Хотела, но я отсоветовала.

– Почему?

– Эрвин не настолько болен, чтобы с ним могло случиться нечто серьезное.

Сказав это, она сразу поняла, что сама своим словам не верит; вот и Арнольд мгновенно нашел слабое место в ее утверждении.

– Однажды, по-моему, уже случилось.

– Для того, чтобы повторить случившееся, необязательно пускаться в дорогу.

Виктории не нравилось, когда сомневались в ее аргументах, даже, если сомневался муж, поэтому последнее предложение прозвучало – она и сама это услышала – резче, чем стоило бы.

– Я вообще не думаю, что эта записка правдива, – продолжила она миролюбивее, – что ему делать в Риге, у него там нет ни друзей, ни знакомых.

– Может, он поехал к Софии?

Викторию порадовало, что мужу пришла в голову та же мысль, что ей.

– Я тоже на это надеюсь. Уже заказала междугородний, скоро выясним.

Пришла Моника, сказала, что вода кипит, Виктория поднялась и пошла накрывать вместе с дочерью на стол. Все время ужина она была рассеянна, в голову лезли всякие мысли про Эрвина, даже воспоминания детства, как они в Москве, во время гражданской войны, собирали по дворам куски досок, дабы было, чем топить плиту. Словно брат умер! Конечно, некоторые основания так считать она имела, человека делает таковым его разум, и с этой точки зрения Эрвин, действительно, был уже не тот, что раньше. Нет, и сейчас с ним можно было обсуждать самые сложные темы, от литературы до мировой политики, только вот в какой-то момент брат мог ляпнуть нечто такое, чего здоровый человек никогда не сказал бы. И это он, один из самых умных, самых образованных людей своего поколения! Кого в этом винить, Сталина или судьбу, Виктория не знала, возможно, Сталин и был судьбой их всех, тех, кто когда-то мечтал о лучшей жизни.