И еще этот вдумчивый читатель должен был сообразить и то, что, если Иов, потрясенный видением бога, подавив в себе остатки протеста, умолк "в прахе и пепле", то ведь сам автор, чьи мысли, очевидно, излагал Иов в дискуссии, бога не лицезрел и, значит, так и остался со своей скорбью и сомнениями. И эти чувства не могли не передаться вдумчивому читателю поэмы. Бог рисовался в этой книге так противоречиво и неблаговидно. Современный американский библеист К.Фуллертон, отметив ряд противоречий и недоговоренностей в Книге Иова, попытался дать им свое объяснение. В диалоге, ядре книги, считает Фуллертон, автор излил свою душу, высказал то, что он думал, с удивительной храбростью. Его симпатии постоянно с Иовом против его друзей, иными словами, против ортодоксов его дней. Но если бы он опубликовал один диалог, то его дерзость, или, с точки зрения ортодоксов, богохульство, заставила бы многих читателей со страхом отвести глаза от книги. Автор этого не хотел. Но он не хотел также и смягчить диалог великая проблема страданий слишком глубоко затронула его этическое чувство. И он придумал другой способ дать звучание своей работе. Он окружил свой диалог "каркасом" из пролога, речей Яхве и эпилога, и в этом "каркасе" он постарался смешать свои скептические инсинуации с такими положениями, внешняя видимость которых давала возможность благочестивым истолковать их по своему желанию и вкусу. Если благочестивый читатель этой книги мог понять из пролога доказательство, что страдание идет от бога, и мог удовлетвориться этим, то вдумчивый неминуемо должен был задаться вопросом: а почему добрый бог должен был послать это страдание праведнику и верному ему рабу Иову? Небесный спор между Яхве и сатаной? Но это, конечно, не было для такого читателя ответом, и автор, конечно, не мог думать, что он будет принят всерьез теми, кто думает глубже. Если благочестивый читатель мог увидеть в речах Яхве упрек Иову в его критике бога, то вдумчивый должен был увидеть в них тезис о необъяснимости Вселенной в целом, причем необъяснимость страданий человека есть только часть этой всеобщей проблемы. Наконец, если благочестивый читатель мог увидеть в покаянии Иова отход от прошлого скептицизма после божественного упрека, то "думающий должен был увидеть в этом признание автора, что он не может разрешить проблему, которая неразрешима"*.
______________ * Fullerton К. The original conclusion to the Book of Job. Zeitschrift fur die alttestamentliche Wissenschaft. 1924. S. 130-131.
Но только ли забота о том, как обеспечить своей книге большее число читателей как "благочестивых", так и "думающих", владела умом автора Книги Иова? И только ли желание подвести своего "думающего" читателя к безотрадному выводу о невозможности решить проблему страданий человечества, как и постичь тайны Вселенной в целом? Думается, не только.
Грек Эпикур считал страх перед богами величайшим злом для людей. А последователь Эпикура римский поэт и философ Тит Лукреций Кар усматривал величайшую заслугу своего учителя в том, что Эпикур изгнал этот позорный страх из человеческой души:
Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою
попрана, нас же самих победа возносит до неба.*
______________ * Тит Лукрецкий Кар. О природе вещей. М.; Л., 1945. Стихи 78-79.
Можно думать, что автор Книги Иова, имя которого мы не знаем и, наверно, никогда не узнаем, придерживался того же мнения о страхе перед иудейским Яхве и поставил перед собою ту же благородную цель. Обвинение, которое "друзья" в диалоге предъявили Иову - "ты страх перед Богом рушишь",автор поэмы, думается, мог не раз слышать адресованным ему самому от ортодоксально настроенных современников. И все же он решился написать свою книгу, которая дошла до нас через тысячелетия и века как отзвук древнего свободомыслия и памятник свободы духа.
Таким образом, М. Ястров был совершенно прав, определяя позицию автора поэмы о Иове как тенденциозную, и мы теперь выяснили, что это была за тенденция. Идейным противникам поэта, ортодоксальным иудейским богословам типа трех друзей и Элиу тоже не нужно было быть чрезмерно проницательными, чтобы рассмотреть этот тайный смысл поэмы и разгадать замысел и истинное лицо автора. Он, конечно, так же как и его герой, был из числа "обличающих Бога" и "разрушающих страх перед Богом", из тех, кто сомневался в божественном промысле и, похоже, даже в самом существовании бога; впрочем, для отцов церкви, как древних, так и современных, отрицание божественного промысла всегда было равносильно отрицанию самого бытия божия,- вспомним оценку, которую дал Лактанций учению Эпикура. Может быть, в те же послепленные годы другой иудейский ортодокс, сочинивший псалом 52, написал о людях такого образа мыслей, как автор поэмы о Иове, свое знаменитое: "Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога!"
При всем том надо полагать, что религиозный скепсис автора поэмы о Иове был весьма специфичным. Он, этот автор, мог, как мы видели, сомневаться в существовании бога, которого проповедовали жрецы и пророки,- всемогущего, всеведущего и вместе с тем всесправедливого бога-промыслителя; но в то же время верил в бытие бога-творца, даже в существование каких-нибудь полевых духов, в реальность страны мертвых - Шеола и его обитателей - бесплотных теней умерших людей (рефаим), в то, что небесные созвездия влияют на земные дела, и т. д.
Понятно, что даже такого рода свободомыслие в Иудее (как в Древней Греции или Риме) было уделом очень немногих. И, конечно, независимо от того, произносили они свое "нет Бога" открыто и прямо или в завуалированной форме, они не могли быть поняты народом и вызывали негодование древнееврейских ортодоксов. Может быть, именно с этим связана одна очень характерная особенность Книги Иова.
Автор поэмы о Иове - в общем бесстрашный и по отношению к своим идейным противникам - друзьям-оппонентам не стесняющийся в выражениях полемист далеко не всегда стремился сражаться с открытым забралом. Можно себе представить, что открытые и резкие нападки на господствующую религиозную доктрину в Иудее конца V или начала IV в. до н.э. были делом отнюдь не безопасным. Вспомним обстановку в стране этого времени. В Иудее утвердилась иерократия и было полное засилие жрецов Яхве под покровительством персидских властей. Обработанное жрецами Пятикнижие Моисеево стало отныне Торой Законом, руководящей нормой жизни для всех иудеев, где бы они ни находились, и нарушение его предписаний влекло за собой не только кару Яхве, но и преследование со стороны властей. Жестокие и фанатичные меры, предпринятые в свое время (середина V в.) Ездрой и Неемией для очищения "избранного народа" от всякого рода иноземных элементов и влияний*, еще, наверное, не совсем выветрились из памяти народа. То, что произошло с Протагором в Афинах, могло в еще худшем варианте постичь вольнодумца и "безбожника" в Иудее. Может быть, именно этим и следует объяснить тот факт, что ряд мест в Книге Иова носит странно неопределенный, двусмысленный характер, на протяжении свыше двух тысячелетий нарушая душевный покой ортодоксальных комментаторов. Ограничимся лишь парой примеров.
______________ * См.: 1 Езд. гл. 10 и Неем. 9, 13: 23-25.
Первый, пожалуй, наиболее поразительный,- это уже приведенный выше стих 9:24 из третьей речи Иова: "Земля отдана в руку злодея, лицо ее судей он закрывает". Еще древние талмудисты ломали себе голову относительно этого места. Судя по контексту, "он" во втором полустишии - это бог. Но кто "злодей" в первом полустишии? И в то время как одни раввины объявили слова Иова прямой хулой в адрес бога, другие предпочли увидеть в "злодее" сатану: "Иов упрекал Бога в том, что последний передал в руки сатаны власть над землей" (Баба-Батра, 16а). А ученый комментатор Нового времени А. Эрлих с удивлением и даже некоторой озадаченностью пишет: "Под "злодеем", хотите-верьте, хотите-нет (man mag es glauben wollen, oder nicht), следует понимать не кого иного, как самого Бога!"* Еще более решительно трактует этот стих Ф. Линдстром: "В 9:24 "Земля отдана в руку злодея" (criminal), контекст показывает, что "злодей" должен быть Бог"**. И в голову невольно приходит мысль: не облек ли сознательно древний вольнодумец столь резкий выпад против бога в такую двусмысленную: форму, чтобы хоть немного завуалировать его вызывающий святотатственный характер?
