– Можешь передать ей, что я всегда успею это сделать, – говорю я, и мне совсем не до смеха.

Нэнси же, наоборот, долго хохочет.

– Почему ты не спрашиваешь, кто этот счастливчик? – говорит чуть позже Нэнси.

– Потому что мне решительно все равно, – отвечаю я, глядя в окно, – в любом случае они все тебя недостойны.

За окном едва заметно темнело, солнце осторожно собирало с земли последние лучи.

Я постаралась обратить внимание на ближайшие деревья.

– Это Билл, – говорит Нэнси.

От неожиданности я не сразу понимаю, что к чему.

– Какой Билл? – спрашиваю я.

– Страшила Билл.

А мои деревья неплохо смотрятся в надвигающихся летних сумерках.

– Какой Страшила Билл? – спрашивает кто-то вместо меня.

– Билл Корриган, – отвечает Нэнси и тоже начинает смотреть в окно.

– Билл Корриган? – Я прихожу в ужас. – Ты собираешься выйти замуж за одного из Корриганов?

– По крайней мере, мы – одного круга.

– О чем ты?

Нэнси вздыхает.

– Еще никому из Корриганов не удалось толком даже школу закончить, – говорю я.

– Что такое два плюс два они прекрасно знают, – заступается за бездарных Корриганов моя любимая племянница, – и бизнес у них неплохо процветает.

– Ты собираешься им помогать?

– Нет, я собираюсь сидеть дома с детьми.

– С их детьми? – уточняю я.

– Нет, со своими.

– И как долго?

– Пока им не надоем.

– Кому? Корриганам?

– Нет, своим детям.

– А как же Корриганы?

– Корриганы будут сами по себе, а я – сама по себе.

– Но ты же собираешься стать их частью.

– Значит, наверное, я их, в конце концов, полюблю.

– Что, всех сразу?

– Ну, может быть, некоторых из них, – размышляет моя любимая племянница.

– Нэнси, разве ты об этом мечтала?

Нэнси замолкает и опять отворачивается к окну.

– Ты же хотела учиться, – говорю я, – еще не конец света, тебе только восемнадцать лет. Зачем выходить замуж за неизвестно кого? А как же Толстой, Достоевский, Сэлинджер, Фицджеральд, Пруст? А как же все, чему я тебя когда-либо учила?

– Не беспокойся, тетя Анна, все это всегда будет жить в моем сердце.

– А как же любовь? – спрашиваю я тогда.

Нэнси замолкает.

– О чем ты, тетя Анна, – тихо говорит Нэнси, – любовь даже не знает о том, что я существую.

И я наблюдаю, как Нэнси опускает глаза.

– Любовь прекрасно знает о твоем существовании, – говорю я, – только один человек об этом пока не догадывается.

– Я это и имею в виду.

– Но еще не поздно что-нибудь придумать или немного подождать. Совсем не обязательно по этому поводу выходить замуж за каких-то там страшил.

Нэнси сокрушенно пожимает плечами.

– Что мы можем придумать? Я жду этого человека всю жизнь. Сколько себя помню, где бы я его ни встречала, я забывала обо всем на свете, застывала на месте и начинала смотреть на него, раскрыв рот. А он ни разу на меня так и не взглянул.

– Значит, нужно придумать что-нибудь другое, а не застывать при виде него, раскрыв рот.

Нэнси улыбнулась.

– Ты предлагаешь мне как-то действовать? – говорит она.

– Пока не знаю, надо подумать.

– Он всегда в обществе каких-то девиц.

И не таких, как я, а нахальных, красивых и роскошных.

– Если он всегда в обществе каких-то девиц, это говорит только о том, что он еще не встретил ту, одну-единственную, на поиски которой у иных людей уходит вся жизнь.

– Да, но этой одной-единственной вряд ли когда-нибудь буду я, – вздыхает Нэнси, – любовь так немилосердна.

– Любовь очень милосердна. Но только то, как она милосердна, ты поймешь не сейчас.

– А когда? – поднимает на меня Нэнси свои печальные глаза.

– Гораздо позже.

– Когда будет уже слишком поздно?

Я улыбаюсь.

– И тогда, – говорю я, – ты поймешь, что слишком поздно не бывает никогда.

Под конец разговора я вижу, что Нэнси действительно гораздо легче.

– Я пока тебе ничего не скажу, – говорит она, прощаясь со мной у порога, – но, кажется, я уже что-то придумала.

– И что же?

– Пока не скажу.

А затем она целует меня и уходит. После ее ухода я еще несколько раз вижу по телевизору, как умница и красавец Мэл Рэндон спускается по трапу самолета и терпеливо отвечает на глупые вопросы хорошеньких журналисток.

Но уже слишком поздно, и я ложусь спать. Я укрываюсь разноцветным одеялом и думаю о том, что завтра нужно встать пораньше и, пока весь город будет спать, полить мой экзотический сад. А то дождя в этом месяце, по всей видимости, не предвидится.

А когда я уже почти сплю, мне начинает сниться огромный самолет и трап, по которому спускается удивительный человек Мэл Рэндон. В руках у него огромные белые лилии, он улыбается и подмигивает кому-то, кто стоит внизу и ждет его у трапа.

И я вижу, что это я стою внизу и жду его у трапа, и я тоже улыбаюсь ему и прикрываю рукой глаза от утреннего солнца.

Так потихоньку и закончился этот день, и город, не спеша, отходил ко сну. И только в одном из домов праздник еще продолжался.

И этот дом был домом Рэндонов.

Бесчисленные друзья и родственники Рэндонов были от всей души рады очередному поводу для праздника. А потому, казалось, и не собирались до утра покидать только сегодня прибывшего и уставшего после двух перелетов известного и популярного актера.

В самый разгар веселья папа Мэла Рэндона Тим Рэндон самый старший даже позволил себе встать на стул и произнести длинный монолог о красоте жизни, о знаменитом сыне и о себе любимом.

– «Как ты можешь встречаться с парнем по имени Тим?» – спрашивали мою тогда еще будущую жену ее подруги, – откровенничал папа Тим. – Но мы с моей милашкой Ирмой прекрасно знали, – и тут он подмигнул своей милашке Ирме, а она подмигнула ему, – мы знали, что из нашего брака должно выйти что-то путное. И вот, посмотрите, – папа Тим Рэндон самый старший вдохновенно обвел одной рукой вокруг себя, а другой рукой погладил свой добротный живот, – посмотрите, – повторил он, – у меня все хорошо. У нас, то есть, все хорошо, – вспомнил он об остальных членах семейства, – у нас есть прекрасный дом, у нас есть прекрасная фабрика, у нас прекрасный сын и у нас прекрасный внук. А так же у нас прекрасные друзья и родственники, – вспомнил он о друзьях и родственниках. – А еще наш брак с моей милашкой Ирмой продолжается умопомрачительно долго и счастливо, и наша жизнь идет по плану, и больших неприятностей мы пока не испытывали, и крупные камни под колеса нашей жизни судьба нам еще не закидывала.

Папа Тим Рэндон самый старший, чтоб не сглазить все вышесказанное, постучал себя кулаком по голове, и все ему закивали и зааплодировали. А колоритная мама Ирма, пока никто не видит, поглощала, не могла остановиться, белоснежно-сказочный воздушный торт.

Закончив праздничную речь, папа Тим Рэндон молодецки спрыгнул со стула, и все ему опять зааплодировали. А его внук Стив Рэндон, окруженный в углу комнаты неизвестными девицами, которых он успел натащить сюда даже в двенадцать часов ночи на сугубо семейный праздник, восторженно сказал:

– Ну ты даешь, дед, в твои годы вредно так прыгать со стульев.

– Твой дед – еще молодец, – заявил внуку Тим Рэндон самый старший и направился к милашке Ирме, чтобы помогать ей поедать вкусный торт.

Жена Мэла Рэндона Амалия Рэндон возлежала здесь же, в гостиной, полной народу, на белоснежной праздничной кушетке и периодически подносила к носу огромную бутыль с лекарством. И вряд ли она сама помнила, от каких болезней было то лекарство.

Но Амалии Рэндон нужно было быть бдительной в любых обстоятельствах и показывать окружающим, а знаменитому мужу – особенно, какая она больная и беззащитная, а то бы он ее давным-давно бросил. О, в этом Амалия Рэндон была больше чем уверена, она это знала наверняка.

И собравшиеся гости, согласно неписаному в этом доме этикету, периодически останавливались около ее кушетки и спрашивали бедную-несчастную Амалию о том, как она себя чувствует. На что бедная-несчастная Амалия недовольным голосом отвечала: мол, неужели и так не видно, что, конечно же, неважно и не так, как хотелось бы.