Нас разделял небольшой столик, инкрустированный разными породами дерева. Через секунду я оказалась возле Жанны.

– Жанна, добрый день! – Я включилась в обстановку, но быстрота воплощения моей мысли в действительность, меня ошеломила. – Все сказанное тобой – это так необычно, включая волшебный способ твоего появления.

– Для меня все происходящее тоже парадоксально. Мое появление. И я говорю на русском языке. Каким образом это возможно?! Хотя зачем мне знать такие тонкости. Все возможно. Ведь я – специальный посланец Высших сил для тебя. – Жанна смотрела на меня, словно проверяя, понимаю ли я сказанное ею. Она сделала паузу, ожидая моей реплики. Но я молчала, находясь под впечатлением от всего происходящего. – К сожалению, я не знаю конкретного плана моих действий. Но ведь это хорошо – полная свобода действий для нас с тобой. Какое доверие к нам проявляется, небывалое! Правильнее сказать, к тебе. Я как подмастерье. Все станет ясно в процессе! Ника, что ты замерла на месте. Не бойся. Ты должна радоваться. Ведь Высшие силы хотят тебе помочь, а значит, обязательно помогут. А более всего для меня загадочно то, что я – живая! И я … ощущаю голод!

– Специальный посланец Высших сил для меня? – не сон ли это? Да нет, я не сплю. Но происходящее – реальность. Здесь и сейчас. Тогда я буду в ней жить и прочь все сомнения! – уверенно сказала я себе. – Жанна, чувствовать голод – это прекрасно! Это – быть живым не столько внешне, сколько внутренне. – В этом мире действительно все возможно. А Жанна Самари – очень мила. Как будто, услышав мои мысли, Жанна ободряюще улыбнулась мне. – Подожди, секундочку, сейчас утолим твой голод. Я знаю, с чего я начать. С того, что будет созвучно с твоим внешним обликом.

– О, как интересно, – воскликнула Жанна, всплеснув руками. Что же это?

– Прежде всего, антураж. Льняные салфетки с бутонами роз, зелеными листьями и с … шипами на стеблях. Все, как сама жизнь.

– С шипами? Как сама жизнь, – повторила Жанна. Все равно она прекрасна. Жизнь, – сказала она протяжно. Слово-то, какое, волшебное. Дальше она стала повторять слово жизнь с разными интонациями. Видишь, к моему платью приколота живая роза. Она с шипами, чтобы не забывать, что жизнь изменчива. В моей жизни много шипов, несмотря на то, что я стала известной актрисой. Но все меня знают благодаря моим портретам Ренуара, на которых я изображена как олицетворение всего прекрасного, что только есть в Женщине. Огюст – обессмертил меня. Но … шипы. Они вонзаются в меня. Мое замужество… началось с укола родственников мужа. Мы с Полем Лагардом полюбили друг друга. Он из респектабельного семейства. Сын биржевого брокера. Я из творческой актерской семьи. Но моя актерская среда была не по нраву его родителям, и они не пришли на нашу свадьбу. Представь, какую неловкость я ощущала. Возникло чувство, что меня отвергают, не хотят знать. А ведь моя бабушка знаменитая актриса – Сюзанна Броан, обе тети – актрисы, папа играл на виолончели в Парижской опере. А мои братья – выдающиеся люди, старший – виолончелист, как и отец, а младший – актер. А потом случилось страшное горе … моя дочь …. она прожила всего полгода. Хотя у меня есть еще две дочери, я никогда не могла забыть об этой трагедии в моей жизни. И Жанна тихо заплакала. Я не останавливала ее плач. От неожиданности я замерла. И не могла сказать ни слова. Что можно сказать? Разве можно сказать, что не надо плакать, все давно прошло. Ведь я вижу, что это не так. Каждая клетка моего тела ощущала эту трагедию Жанны. Время идет – чувства не проходят. Они живы. И любое воспоминание выплескивает их на поверхность. И они рвутся изнутри с неимоверной силой. Сокрушающей. Как можно уменьшить значение горя матери, которое по-прежнему жило в ней. Я осторожно взяла Жанну за руку и ощутила …частый-частый пульс. – Теперь ты понимаешь, почему я – воплощенное горе, – спросила меня Жанна. А кто знает о моем горе, а ведь оно никуда не делось, так повсюду и сопровождает меня. Меня знают только как актрису, а в гораздо большей степени как актрису, портреты которой писал Огюст Ренуара. Я обняла Жанну и почувствовала вздрагивание ее тела. – Ты прости меня – не оправдываю я роли горя, наверное, а ведь так хочется помочь тебе разобраться в ситуации, – несколько успокоившись, сказала Жанна. Она обняла себя за голые плечи и быстрыми движениями стала их тереть. В моей голове вихрем пронеслось: надо срочно не дать разыграться этому нервному ознобу у Жанны.

– Разверни, – я протянула Жанне яркий пакет.

– Что это? – она прижала его к груди, пытаясь представить содержимое. – Это… что-то мягкое и легкое. Открыв пакет, Жанна вытащила из него шаль.

– Это мне? И в ее глазах зажглись тысячи маленьких звезд. – Какое чудо! Шелк! Она уткнулась носом в шаль, как будто хотела до краев ощутить прохладу шелка. Наконец она очнулась. Плавным движением накинула на себя шаль. Розово-жемчужные тона шали с тонким восточным орнаментом пейсли – турецких огурцов окутали фигуру Жанны, придав ей еще большую загадочность. Шаль удивительно ей шла.

– Какая красота эта шаль! – продолжала восхищаться Жанна. Она – из Турции, Китая, Индии?

– Это шаль из России. Из города, находящегося в полутора часах от Москвы, со сказочным названием Павловский Посад. А шаль авторская – художника Елены Жуковой и имеет название – «Восточные сладости».

– Точно, восточные сладости! – воскликнула Жанна, окинув себя взглядом с ног до головы. О, вспомнила… Танец «Pas de chele». Жанна вспорхнула с кресла. Она изящно полукругом держала шаль в руках. – А теперь представь, что на мне платье в стиле … античной Греции. Жанна стала в медленном темпе вращаться передо мной. Поворачивалась то спиной ко мне, то лицом, поочередно поднимая то левую, то правую руки, в которых находился кончик шали. Казалось, что сейчас шаль выскользнет из ее рук и взлетит вверх. И в это самое мгновение Жанна подбросила шаль вверх. Повинуясь, шаль легким куполом взлетела ввысь и ее бахрома трепетно задрожала. – Самое прекрасное в этом танце то, – продолжала Жанна, что он – сплошная импровизация, полет фантазии. Жанна вновь и вновь подбрасывала шаль, ловила ее, демонстрируя грациозность движения рук и тела.

Я каким-то новым взглядом посмотрела на Жанну. Что-то знакомее промелькнуло в ее взгляде, но я никак не могла уловить что именно. Жанна явно мне кого-то напоминала. Интересно, кого?

– Жанна, Ренуар ведь писал несколько твоих портретов. А какая ты на первом портрете?

– Такая, какая я была тогда. Счастливая. Синеглазая. С огромным красным бантом. Но Огюсту портрет не понравился. И он написал второй портрет, на котором я вот в этом самом платье.

Жанна все продолжала свой танец с шалью, а я подошла к книжному шкафу и стала перебирать альбомы художников. Я почувствовала, кого мне напомнила Жанна.

– Ника, ты, что хочешь найти, альбом картин Ренуара?

– Да, альбом картин, но не Ренуара. Сейчас увидишь. Найдя нужный альбом, я открыла его на портрете молодой девушки. – Смотри.

На картине была изображена сидящая за столом молодая темноглазая девушка в розовой блузке с черным бантом в белый горошек. В залитой светом большой комнате особое привлекали внимание четыре бархатных персика, один из них девушка держала в руках.

– О, а эта девушка напоминает меня тех времен. Она тоже – сама жизнь, только такая совсем-совсем юная жизнь. Мне было двадцать, когда Ренуар писал мой портрет, а сколько ей лет, этой девочке … с персиками и кто автор?

– Автор картины – Валентин Серов, а девушке – Вере Мамонтовой на картине двенадцать лет. А картина действительно так и называется, как ты сказала «Девочка с персиками», ты очень тонко заметила. Этот портрет художником написан на десять лет позже, чем твой портрет, написанный Ренуаром. Внезапно мне стало как-то не по себе. Я вспомнила еще об одной общности между Жанной и Верой. Они прожили практически одинаковое количество лет, ушли из жизни молодыми. Жанна в 33 года, а Вера в 32. Я вышла на кухню, прогоняя мысль о совпадениях в жизни людей, и вернулась с блюдом персиков.