Когда мы выходили с Красной площади, уже возле Василия Блаженного, я вдруг осознала, что ору вместе с толпой… Можете себе представить такую ситуацию? Я ведь знала, кто такой Сталин и что он творил. Я его не чтила. Однако, сама того не ощущая, поддалась массовому психозу. Хорошо, что только кричала – а могла ведь, сама того не понимая, стать участницей линчевания, убить человека. Вполне возможно.

Демонстрация на Красной площади стала одним из самых страшных опытов моей жизни. Весьма проницательно писал о массовой психологии Элиас Канетти[107], но одно дело книжки читать, а совсем другое – ощутить это на себе и понять, что и тобой могут манипулировать.

Может, я несколько отклоняюсь в сторону, но я часто думаю, что манипуляциям поддалась и часть этнических литовцев, особенно в том, что касается еврейского вопроса. Антисемитизм – серьезная зараза… Я долго недоумевала, почему в послевоенной литовской литературе так мало говорится о трагедии евреев. Ведь литовцы видели, как забирают, мучают и массово убивают их соседей, как уничтожается весь существовавший в Литве еврейский мир! Да, я знаю, Сигитас Гяда издал сборник «Смерть, речитатив и синий мотылек»[108]. В журнале «Пяргале» был напечатан рассказ Антанаса Йонинаса (отца А.А. Йонинаса) «В колодце»[109]. Упоминает о трагедии евреев Йонас Авижюс в романе «Потерянный кров»[110], прекрасную поэму «Юрек» написал Альгимантас Мацкус[111]. Есть и другие примеры, но в принципе тема Холокоста в Литве доныне остается маргинальной для литовской литературы[112]. Я понимаю, что виновата отчасти антисемитская политика компартии, и все же… А ведь, говоря о таких вещах, не только историки, но и писатели могли бы учить людей состраданию, учить их сопротивляться злу… Но как мало говорится об этом в дневниках даже лучших наших писателей и литературных критиков. Как верно заметил историк Эгидиюс Александравичюс – Холокост не остался «в коллективной памяти литовского народа».

Писали о Холокосте Григорий Канович и Ицхокас Мерас, но, по-моему, очень важно, чтобы эту трагическую страницу литовской истории помнили и пытались осмыслить прежде всего сами литовцы[113].

Я тоже литовка, только еврейского происхождения. Поэтому меня всегда можно обвинить в тенденциозности. По этой причине я чаще всего избегаю разговоров о Холокосте и сама никогда не поднимаю этой темы, пока не спрашивают.

Мне показалась очень важной Ваша мысль, что в разговоре о трагедии евреев и литовцев многое определяет работа не только историков, но и художников.

А мне особенно дорого и важно то, как вы сказали: что это была общая трагедия евреев и литовцев. В связи с этим хочется вспомнить книгу диссидентки, писательницы, матери Василия Аксенова Евгении Гинзбург «Крутой маршрут», которая в свое время произвела на меня огромное впечатление[114].

Гинзбург с мужем были идейные коммунисты, но в 1937 году, когда начался сталинский террор, муж был арестован[115]. Будучи уверена в его невиновности, Гинзбург, как Йозеф К. из романа Кафки «Процесс»[116], ходила по инстанциям, объясняла, что произошла ошибка, что ее муж не враг народа. В конце концов арестовали и ее и на долгие годы отправили в Гулаг. Рассказывая о своих и чужих муках, она делает вывод (цитирую по памяти): «Какое счастье, что я стала жертвой, а не палачом»…

О том, что я понимаю Холокост как общую трагедию, за которую чувствую себя некоторым образом в ответе, свидетельствуют мои противоречивые эмоции во время нашей последней встречи. Более того: думая об этом, я не всегда могу однозначно ответить на вопрос: «А что сделал бы я? Может, тихо стоял бы в стороне?»

На такой вопрос никто не может однозначно ответить. Я тоже не знаю, как поступила бы. Но главное – вы ни в коем случае не стали бы на сторону палачей[117].

Но не является ли немое наблюдение своего рода поддержкой?

Я глубоко убеждена, что вы слишком остро ставите вопрос. Как я уже говорила, главное – не множить зло и не стать убийцей. Я знаю, что в здравом уме, сознательно, никого бы никогда не убила, я очень стараюсь не умножать зло в мире. Помните тот случай, когда я стояла в очереди за хлебом? Кто тянул за язык ту женщину, которая бросила мне: «Вон отсюда, жидовка!»?

Я очень хорошо понимаю, в какую ситуацию попала Литва. Советская оккупация и депортации 1941 года были огромным шоком для всех. Однако, как я уже говорила, для этнических литовцев и для евреев ситуация сложилась принципиально по-разному, и это необходимо учитывать, говоря о 1941 годе. Для литовцев немцы явились как освободители, а для евреев они означали смерть. Отсюда и разница в оценке событий.

А притом еще глубокая традиция антисемитизма и успешная пропаганда Йозефа Геббельса и ЛФА[118]. Не хочется никого осуждать, но есть грань, которую не перешагнуть. Иначе уничтожишь сам себя. Не знаю, может, вам известна счастливая судьба кого-то из тех, кто убивал евреев?

Слава Богу, вам не пришлось сталкиваться в жизни с такими дилеммами.

Вы правы: думая о кровавом 20-м веке, я постоянно благодарю судьбу, что мне не пришлось разделить судьбу дедов и решать мучившие их вопросы. В то время как большинство моих знакомых сомневались и иронизировали по поводу решения Нобелевского комитета присудить премию мира 2012 года Евросоюзу, я оцениваю ее совсем иначе.

Да, Евросоюз далеко не идеальное политическое сообщество, но благодаря ему мы уже семьдесят лет живем в мире. И Литва как член Евросоюза ограждена от военной агрессии и опасности оккупации. (Хотя сейчас ситуация несколько изменилась.) Я не понимаю людей, которые только и делают, что ругают Евросоюз, вместо того чтобы приложить усилия к его совершенствованию. В конце концов необходимо понять, что по своему географическому положению и культурной традиции мы и сами принадлежим к Европе.

Говоря о том, какими моральными императивами Вы руководствовались в жизни, Вы не раз подчеркивали, что нельзя поддаваться жажде мести. Это очень важно, когда мы говорим о таких вещах, как Холокост и способность жить с подобным опытом.

Месть – ужасная вещь, она ведет только в тупик, в нескончаемое, постоянно растущее кровопролитие. Меня от этого заблуждения спасало мамино напутствие. Никогда не ощущала потребности мстить кому-то за пережитые невзгоды. Между прочим, не раз приходилось говорить об этом с людьми, которые эту мою позицию не принимали. «Как ты можешь прощать Холокост? Какое ты имеешь право? Простить могли бы твоя мама или твой дядя, которые были убиты. Но не ты!»

Не думаю, что говоривший это был прав. Простить, особенно по прошествии определенного времени, и строить будущее – обязанность живых.

Мне кажется, если бы предо мной предстал убийца или мучитель моей мамы, и он раскаивался бы в содеянном, я бы его наверняка простила. Нельзя, наверное, простить того, кто не раскаивается в своих черных делах. Но мстить ему тоже бессмысленно.

Вспомните, как поступил папа Иоанн Павел II с турком Мехметом Али Агджа, покушавшимся на его жизнь[119]. Папа простил его, но не освободил от ответственности.