– Мужик, дай сигарету!
Он посмотрел вниз. Некоторое время он просто разглядывал меня. Наверное, по моей красной куртке и кроссовкам он сразу понял, что я издалека. Затем мужик скинул мне сигарету «Прима». Я поймал её налету, закурил, присел на корточки у столба и продолжил наблюдать за тем, как он возится там наверху. Шел мелкий дождь, воздух был свежий, вокруг горы. За двести долларов нам продали столетний дом в деревне недалеко от поселка. Нижние венцы бревенчатого сруба подгнили, но отчим был очень доволен. Деревня располагалась на отшибе, вдоль дороги. С одной стороны ее были горы и лес, с другой, – быстрая холодная река Колва. В этой деревне было около шести жилых домов, и во всех жили работники окрестных лагерей. Остальные дома были заброшены и полуразрушены и своими заколоченными окнами напоминали обиталища призраков, особенно в белые ночи, которые здесь длились довольно долго. Когда мы впервые вошли в дом, весь пол был усеян пустыми бутылками и собачьими черепами, попадались старые почтовые открытки и письма бывшему хозяину. Сосед – дядя Коля, – всю жизнь проработавший охранником в зоне, теперь был на пенсии, чинил старый «Москвич» и пил. Он сказал, что бывший хозяин дома – хороший мужик, который после отсидки остался здесь жить, а потом откинулся.
– Ехать ему было особо некуда, вот он и пил, а собак ел с голоду, – дядя Коля показал на тополь между дорогой и домом: – Думаю, на нем и повесился.
Теперь это место считалось не очень хорошим, но мои родители были лишены подобных предрассудков. В первый же день они поручили мне отмывать стеклотару и закапывать собачьи кости. Потом мы с отчимом чинили ворота и забор, а он рассказывал мне, что у русских плотников после того, как они ставили сруб, было заведено в первое время отливать на нижние бревна: «Дерево от этого крепчает» – что мы регулярно и делали. Маму это раздражало, и она часто говорила, что это больше похоже на то, как собаки метят территорию. Когда я закончил с черепами и бутылками, кроме отливания на сруб, занятий у меня не было. Я уходил гулять в горы, компании у меня не было, но, как говорили местные, все медведи были в тайге, за рекой – все, что было за рекой, называлось тайгой. Мне было не страшно – встретить можно было только поселенцев, которые дотягивали последние сроки в колонии рядом с деревней. Такую возможность администрация предоставляла только тем, у кого не было дисциплинарных взысканий. Условия там были приближены к вольным. Зэки этим не рисковали, их можно было не опасаться, хотя спрятаться, если завидишь их издалека, будет не лишним. Так мне сказал дядя Коля. Еще он рассказал мне историю про одного зэка. Срок его заключения подошел к концу, и ему нужно было только добраться до причала в поселке. Он шел по лесной дороге к своей цели, а навстречу ему – молодая Валюша, любимая жена Коли, с которой он живет по сей день. Зэк давно не видел женщин, к тому же красивых. Он встал перед ней, загородив ей путь. Валя испугалась и побежала в лес наискось, в сторону деревни. Зэк забыл про причал и про катер и бросился за ней, Вале удалось убежать – она хорошо знала эти места. Вечером дядя Коля, тогда еще молодой и сильный, нашел этого зэка пьяного в деревне. Он приволок его в свой сарай и там изнасиловал. Все деревенские мужики стояли снаружи. После чего зэк, сильно хромая, уехал домой. Когда дядя Коля рассказывал мне эту историю, он смеялся. Я видел добродушного седого старика в дурацкой кепке, худощавого и сильно боявшегося своей огромной жены. Его здоровье уже было подорвано ежедневным потреблением некачественного алкоголя. Мне наш сосед, в общем-то, нравился своей простотой и разговорчивостью, вызванной, как правило, водкой. Но мне было неприятно смотреть на его сарай и думать, что там он изнасиловал мужчину. Когда я рассказал эту историю дяде Сереже, самому громадному мужику в округе, жившему на холме и работающему надзирателем в изоляторе, он только улыбнулся, пригладил усы и сказал:
– Да… Дядя Коля…
Дядя Сережа, когда выяснил, что мой отчим занимается реставрационным бизнесом и приехал на Урал с целью изучения народного уральского зодчества, перестал относиться к нам как к подозрительным московским гостям, которых здесь в качестве вольных никогда не было, и постепенно начал пить с моим отчимом. Вскоре к ним присоединились и остальные мужики, так как дяде Сереже все в деревне доверяли. С отчимом их объединяло то, что пили они каждый день и помногу. Дядя Сережа, Юра, Миша – все они служили в ВДВ и прошли по две войны: Афганистан и контрактную службу в Чечне, обладали недюжинным физическим здоровьем и большим запасом историй, например, про то, как три дня лежали на сырой земле под Грозным, когда над головой свистели пули, потому что трое суток без перебоя палили пулеметчики. Но война кончилась, у них ордена и медали, теперь каждый день с жуткого бодуна они исправно ходят на работу в зону, где на вышках с автоматами стоят их жены. Ко мне эти мужики относились хорошо, даже по-отечески, – им нравилось, что я каждый день ходил гулять в горы и мог даже в самый сильный жар пересидеть всех в бане по-черному, которую дядя Сережа топил по выходным. Все уже выходили, а я сидел – мне это был несложно, я воспринимал это как своего рода соревнование. Сережа сказал однажды: «Парень выносливый», – и это многое значило. Мог и целыми днями сидеть на сеновале, на чердаке нашего дома, и просто смотреть на дорогу. Почти каждый день, рано утром, отчим ездил на единственном автобусе в поселок, на котором и возвращался часа в четыре. В поселке был магазин – всего один, и, поскольку продукты привозили раз в неделю на барже, а иногда и не привозили вообще, в этом магазине было довольно пусто. Зато там почти всегда было сгущенное молоко и вафли с джемом, которых я ждал. Отчима интересовала только водка, мне всегда хотелось сладкого, которого там было много, вот я частенько и сидел на чердаке, глядя на дорогу, по которой два раза в день проезжал автобус и два раза – автозаки, больше почти ничего. В автозаках привозили на работу и увозили с работ зэков. Синие грузовики с небольшими зарешеченными окошками в кузове. Зэки очень быстро реагировали на все изменения в окружающей их действительности, и они сразу заметили, что старый дом на отшибе деревни заселен новыми людьми. Проезжая мимо на скорости примерно 60 км в час, через небольшие окошки в кузове они глядели на меня. Я тоже смотрел на них, но мы никогда не обменивались какими-либо знаками или словесными приветствиями, и это повторялось изо дня в день. По отдаленному шуму мотора я уже знал, какая приближается машина. В иные моменты стояла абсолютная тишина, слышались только редкие всплески быстрой и вечно холодной реки Колвы. В один из таких дней, услышав шум двигателя автобуса, я спрыгнул с сеновала во внутренний двор нашего дома. Я проделывал это много раз, но в тот день мне не повезло. Ржавый гвоздь, валявшийся в траве, пробил резиновый сапог и вошел глубоко в ступню. Я сел на землю и выдернул его, затем хромая вошел в дом, снял сапоги. Мама, как всегда, побледнела – я вообще часто заставлял её нервничать. Так было, например, когда я сдружился с цыганскими детьми подо Псковом. Мы бросали старые охотничьи патроны в костер и бежали по полю врассыпную, чтобы сигануть в овраг до того, как взорвется капсюль. Или каждый раз, когда приходил домой с разбитой рожей, когда ей звонили матери других детей и говорили, что напишут на меня заявление в милицию, когда убежал из дома и заявил, что не намерен возвращаться. Теперь это происходило все чаще – я взрослел. Но с гвоздем – это был пустяковый случай. Пришел отчим и, набрав в шприц водки, промыл мне рану. Затем десантник Юра, квадратный и покрытый вытатуированными черепами в беретах, которые он наколол себе сам, сказал, что неплохо было бы, чтобы я еще накатил полстакана. Он рассказал историю, как в детстве босиком играл в футбол с гвоздем в ноге и довольно долго этого попросту не замечал:
– А потом думаю, чего-то бегается как-то хреново… Смотрю, а у меня гвоздь в ноге, ну, достаю, естественно, и дальше.
