– Что?

Я низко наклонилась и взглянула ему прямо в глаза.

Он посмотрел в мои ответно. Зрачки были нормального размера, а глазные мелкие мышцы не имели свойственного нервозности подрагивания.

– Только лишь если слышала, что я кричал так, как ненормальны.

Мы снова засмеялись.

Он говорил сейчас чистую правду. Даже тогда, когда душевно здоровые люди вокруг меня врут примерно три раза за десять минут практически любого рассказа, мой пациент действительно видел демона.

– Зачем проверять меня? Не лучше ли проверить саму Лукрецию?

Я сомкнула руки сзади и, большими шагами прогуливаясь по палате, произнесла:

– Вы знаете, что такое какодемономания?

– Мой диагноз?

Только сейчас я отметила его чувство юмора и ужимистую, но приятную улыбку.

– Нет, – я непроизвольно улыбнулась в ответ. – Но это может быть диагнозом Лукерции. Больные какодемономанией искренне верят, что в них вселился дьявол. Они реагируют на святыни, предметы христианства, угрожают от имени бесов и Люцифера, меняя голоса и мимику. Бьются в припадках, услышав чтение молитв, имитируют конвульсии и спазмы. Нередко нападают на священнослужителей, нанося себе и другим увечья.

– Но если Лукреция не будет знать о том, что вода в ее стакане святая, а к стулу снизу прикреплен серебряный святой крест?

Я опустила голову и принялась машинально копаться в своих каштановых волосах. За время моей практики в психиатрии я видела массу вещей, которые никак не входили в рамки чисто научного объяснения, и каждый раз я их туда насильно впихивала. Так поступают все психиатры, я не была исключением. В нашем нелегком деле не принято оставлять вопросы. Мы зачастую заставляем себя поверить, что все необъяснимое не что иное, как неизвестные постсиндромы уже известной нам болезни.

Мы зашли в зал заседания. Просторная и светлая комната была неприветливо затемнена. Одна из прозрачных белых занавесок в углу металась от сильных порывов ветра, знаменующих начало грозы. А круглые люстры на увесистых цепях медленно раскачивались, как только кто-то входил и давал разгуляться сквозняку. Я поздоровалась со следователем, лысоватым грузным мужчиной, и направилась к отдельному от комиссии и пациента столу. Не успев присесть, я впервые после выписки увидела Лукрецию, спокойно заходившую в зал. Ее темные тонкие волосы были аккуратно собраны на затылке, а невыразимо бледное лицо выдавало глубокие переживания.

«Что я делаю? – пронеслось в моей голове. – Она больной человек…»

По моему указанию завтрак этой девушки с утра был пересолен, а вода нечаянно разлита санитаром. Торопливо зашагав к своему месту, она потянулась дрожащей рукой к прозрачному стакану, полному живительной влаги, но не смогла до него дотронуться. В двух сантиметрах от него худая рука девушки, испещренная вздутыми венами, внезапно остановилась. Ее брови заметно опустились вниз, а из-под них тупой чернотой расползлись еле заметные тени. Она оперлась двумя руками о стол и по кругу исподлобья осмотрела всех присутствующих. Я нервно заторопилась занять свое место, изображая занятость. Лукрецию привели всего на несколько минут. Ей необходимо было ответить на простые вопросы: как она относится ко мне, как к лечащему врачу, испытывала ли она гнев и ярость после встреч со мной, и о чем мы разговаривали, когда записи на диктофон не велись. В зал зашла комиссия и опекуны девушки. Все сели.

– Садитесь, – прозвучал стальной голос главврача. Он указал выпрямленной рукой на единственно стоявшую Лукрецию.

Она потупила взгляд в стул. Ее рука автоматически поднялась к голове и принялась медленно царапать правый висок. Жест нервного напряжения, отвлечения внимания, решения второстепенной проблемы. Возможно, именно сейчас она слышит голос.

– Я не могу, – буркнула девушка.

– Почему? – с задержкой оторвав свой взгляд от бумаг, спросил главврач.

– Мое тело невыносимо болит.

– Вас что-то беспокоит? Вы хотите пройти обследование?

Я все еще не поднимала глаз, желая не выдать себя. Всего пятнадцать минут назад я прошла в этот зал и примотала скотчем к обратной стороне ее стула серебряный крест, что был изъят у Станислава, когда тот поступил к нам. Там же я нашла святую воду, которой наполнила стакан Лукреции.

Она все еще молчала, пауза затянулась. Тогда я подняла глаза, отображая на лице, что с трудом отрываюсь от ужасающих подробностей последствий ее тяжелой болезни. Она смотрела на меня в упор. Ее чайные глаза полностью растворились в нарастающей черноте. Остальные черты лица расплылись, исчезнув вовсе. И только темный, как бездна рот, растянулся в угрожающей ухмылке. Время вокруг замедлилось. И боковым зрением я видела, как тяжелые лампы замедлили свое раскачивание, а прозрачная белая штора театрально развилась, впуская в зал вместе с ветром что-то зловещее. Это видение полностью парализовало меня. Что сказать, я была отличным психиатром, но никудышным экзорцистом. Уже в следующую секунду черные дыры глаз сжались в темные блестящие точки, а лоб неимоверно вытянулся, давая возможность различить два возвышения, словно удлиненные шишки. Нос превратился в заостренный отросток, а губы вовсе растворились, обнажив ряды заостренных зубов. Меня бросило в холодный пот, и я опустила глаза в бумаги. Но следующее, что я услышала, заставило мое тело фактически дрожать.

– Надо мной здесь издеваются, – раздался ее голос. – Из ночи в ночь я терплю унижения, санитары насилуют меня, а мой лечащий врач, Мария Павловна, за этим наблюдает.

Я мигом взглянула на комиссию и ответила им немым жестом «нет». Собрание было прервано. Лукрецию сразу повели в кабинет на обследование. Я вышла из зала, ощущая невыносимую ломку всего тела.

– Почему не привели Станислава? – обратилась я к стоявшей у стены коллеге.

– Мария, он умер этой ночью.

– Что произошло? – Голова закружилась, и мне всерьез показалось – я сейчас упаду.

– Остановка сердца. Время смерти три тридцать.

Не помню как, я обнаружила себя стоящей перед его палатой. Дверь была открыта. Внутри послышался шорох, и, войдя, я буквально наткнулась на санитара Олега. Он держал в руках покрытый пятнами полосатый матрас и выглядел слегка растерянно. Мы поздоровались, и я прошла к стулу, на котором еще вчера вечером сидела, беседуя с больным. А был ли он болен? Либо же я была слишком слепа, чтоб узреть реальные причины его болезни.

– Еще вчера Станислав был жив. Он был не только моим пациентом, но и глубоко верующим христианином, – обратилась я к уходящему санитару.

– Да, очень жаль. Стас был болен не только душевно, – обернулся он в дверях.

Уголки его рта слегка подрагивали. Олег был однозначно доволен собой, стараясь всеми силами не выдать улыбку. Этой минуты вполне хватило, чтоб сосредоточиться и постараться узреть его беса. Человеческое лицо словно расплылось, уступая место прозрачному серому очертанию. Так уверенно начав, я вдруг перевела взгляд на пустую панцирную сетку кровати. Увидеть за час более трех демонов грозило мне в один прекрасный день засесть в одной из таких палат, надев серую пижаму вместо белого халата. Я закрыла рукой глаза и произнесла:

– Олег, простите меня. Слишком много смертей за последнюю неделю. Вы можете идти, я еще минуту задержусь.

Он молча вышел. В мыслях ожил образ Стаса. Белесые волосы и не по возрасту отросшая борода. Сейчас он сидел передо мной, словно святой. Вчера мне как женщине было комфортно в его окружении и как-то по-особенному спокойно.

«Если б при других обстоятельствах…» – пронеслось в голове.

Меня отстранили от врачебной практики на несколько недель. Заявление Лукреции не подтвердилось, но я, само собой, отказалась от ее дальнейшего лечения. Предположительно в ней было около пяти бесов, согласно истории ее болезни, и, прочитав невероятные рассказы по их изгнанию, я не решилась предложить столь альтернативный вариант ее опекунам. Я предпочла забыть о ней, Олеге и даже Станиславе, но если кто-нибудь когда-нибудь спросит меня, видела ли я в лицо настоящего демона, то моя физиогномика выдаст ложь, если я произнесу в ответ «нет».