Владимир Шаров (1952–2018) был тем писателем, каждая книга которого меняла представление о том, что такое русская история и какая литература может ее освоить. Трудно найти другого такого автора, который сочетал бы столь радикальный художественный эксперимент с философским традиционализмом. Сочетание это производило и производит ошеломительный эффект, подрывая любые читательские ожидания и создавая каждый раз новую систему координат.

Как личность и как автор он вобрал в себя несколько интеллектуальных и культурных традиций, без которых нельзя понять Россию ХХ, а возможно, и XXI века.

Он был внуком евреев-революционеров, его ближайшие родственники прошли через ГУЛАГ, а многие и сгинули там. Рассказы о ГУЛАГе он слышал с раннего детства. Независимо от того, писал ли Шаров впоследствии о Новом Иерусалиме XVII века или же о Восточной Сибири века XIX, его главная цель состояла в рефлексии и свидетельстве об этом «горячем» не прошедшем прошлом, а шаровские художественные тексты полностью соответствовали его собственному определению «настоящего романа» – они были «детьми катастроф», «цветами зла», выраставшими из «поразительного по ужасу и трагизму опыта, который Россия пережила в ХX веке»1 и полная история которого еще не написана. Причудливые, так часто приводящие в изумление читателей размахом и неожиданностью воображения исторические фантасмагории Шарова направлены на подрыв всякой попытки под(от)редактировать, цивилизовать, «причесать» и перекроить по более комфортабельной мерке неудобное тоталитарное прошлое, окончательного расставания с которым в России так и не произошло – в современной русской культуре оно, напротив, угрожающе часто становится предметом ностальгических воздыханий.

Шаров писал свои тексты, задаваясь прежде всего вопросом об истоках и причинах русской революции и советского террора. Те преемственные связи, которые были всегда важны для него на уровне семьи, он выявлял и восстанавливал в перспективе философско-религиозных корней русского террора. И в этом смысле Шаров, не причисляя себя ни к христианам, ни к иудеям, но прекрасно зная Ветхий и Новый Завет, явно наследовал традиции религиозного осмысления русской истории. Библия для Шарова – главная книга человечества, и каждый его роман представляет собой так или иначе (один из любимых шаровских фразеологизмов) комментарий к Священному Писанию.

Володя воспитывался в кругу либеральной советской интеллигенции, к которой принадлежали его родители, и прежде всего отец – писатель и журналист Александр Шаров. Живя в московском писательском доме у метро «Аэропорт», Володя хорошо чувствовал эту культуру, с ее самоироничной этикой и непочтительным фольклором, любил ее, хотя и не растворялся в ней. Тем скандальнее прозвучал разрыв с, казалось бы, родной ему интеллектуальной средой. Разрыв этот произошел довольно рано, в 1993‐м (недаром многие статьи в нашем сборнике обращаются к этому эпизоду), когда «Новый мир» – постоянным автором которого был еще его отец – сначала опубликовал один из лучших романов Шарова, а затем резко раскритиковал его.

Число его верных читателей росло с каждым новым романом, но его популярность была подобна закрытому клубу: сюда допускались только те, кто научился наслаждаться трудным чтением и пониманием Шарова, посторонним вход был воспрещен.

Цель настоящего сборника, в котором академические исследования соседствуют с эссеистическими и мемуарными текстами, – приоткрыть двери «закрытого клуба»; помочь тем, кто уже любит и знает творчество Шарова, и тем, кто хотел бы узнать о нем больше; понять этого замечательного автора, написавшего девять романов, две книги эссеистики и две книги стихов и ставшего, возможно, самым оригинальным прозаиком в современной русской словесности.

Шаров произвел революцию в жанре исторической прозы. Причем не только русской. Созданный им тип исторического романа не вписывается ни в одну из известных жанровых рамок. Роман Шарова не является ни реконструкцией прошлого, ни сочинением в жанре альтернативной истории, ни приключениями на фоне исторических декораций, ни иллюстрированием историософских абстракций. Хотя в его романах можно найти и то, и другое, и третье – и что-то еще, с трудом поддающееся определению. Авторы статей, включенных в раздел «История: поэтика и эстетика», разгадывают тайну созданного Шаровым типа исторического письма – одновременно фантастического и документального, философского и пародийного, трагического и до слез смешного. Авторы же тех статей, которые вошли в раздел «История: философия и политика», ищут ответы на вопрос о том, как шаровское небывалое историческое письмо изменяет наше понимание России и как его идеи соотносятся с мыслями его предшественников и учителей, от Толстого до Платонова.

Володя повлиял в той или иной степени на всех, писавших для этого сборника. Для одних он был ближайшим другом, наполняющим жизнь смыслом. Для других встреча с ним стала яркой, надолго запомнившейся вспышкой. Но для всех очевидно одно – масштаб и неповторимость его личности. Помимо блестящей образованности, изумительной памяти, провидческой прозорливости, помимо глубины и серьезности мысли, работа которой не прекращалась в нем ни на секунду, в Шарове гармонично сочетались обезоруживающая и всеобъемлющая доброжелательность к окружающему миру, беспредельная открытость жизни и не наигранная, а простодушно-искренняя внимательность по отношению к Другому, редкий дар собеседничества. Все это замечательное обаяние личности моментально обволакивало своим согревающим и умиротворяющим теплом каждого, кому посчастливилось с ним познакомиться, и закладывало основу для того, что встречается не так уж и часто, – уникальности общения. Озарявший Шарова внутренний свет сохраняется и теперь, в воспоминаниях о нем. Об этом – раздел «Мемуары и эссе».

Нам очень хотелось, чтобы в этой книге зазвучал голос самого Володи. Поэтому разделы, посвященные анализу его романов и воспоминаниям о нем, соседствуют здесь с разделом, в который включено никогда ранее не публиковавшееся по-русски развернутое интервью с Володей, записанное болгарским поэтом, издателем и журналистом Георги Борисовым.

Краткая биографическая и библиографическая хроники жизни Шарова, составленные молодым исследователем Марком Белозеровым, завершают наш сборник.

Мысль об этой книге возникла в дни прощания с Володей. И поэтому каждый текст в ней – дань любви и попытка понять, что Володя значил для каждого из нас и что он внес в наши жизни. Как редакторы-составители мы хотим сказать спасибо всем авторам этой книги. Но особая благодарность – Ольге Дунаевской, вдове, ближайшему другу, первому читателю и редактору Шарова, которая отнеслась к этому сборнику с теми же заботой и тщанием, с какими она работала над рукописями романов и других Володиных книг.

В заключение позволим себе переиначить слова отца Сергия Булгакова, сказанные об одном из любимых шаровских героев: «Радостно думать, что в мире был Федоров». И так же радостно думать, что в этом мире был Шаров.

Мы познакомились в компании. Володя был высокий, давно не стриженный, в рваном свитере и красивых иностранных туфлях с острыми носами. Стоял февраль – туфли были летние. Одна бровь у него была черная, другая – белая, и белая прядь волос с той же стороны. Продолжения наше знакомство сразу не имело, но летом мы случайно встретились в Исторической библиотеке – с того и началось.