Усталость можно отложить на старость,

Любовь на старость отложить нельзя.

Он вкладывал в это четверостишие какой-то тройной, одному ему понятный смысл, как будто знал, что жить осталось недолго и надо успеть отдать всю свою огромную любовь к сцене зрителю.

Одним из самых мощных атрибутов культурной жизни "застоя" были правительственные концерты. Попасть на сцену Большого театра, а в дальнейшем Дворца съездов была огромная честь и жуткая ответственность. Страшная голгофа как для участников концерта, так и для организаторов был выбор репертуара, его редактирование и цензурирование... Самый большой ужас подстерегал так называемых "разговорников", ибо если "Аппассионату" и "Умирающего лебедя" прослушивали и просматривали по нескольку раз, дабы не проникла туда неожиданная крамола, то уж актерское словоизвержение на сцене после пленума ЦК таило огромную и роковую опасность. Текст гулял из МК в ЦК, в Управление культуры, оттуда в Министерство культуры, опять к авторам, опять в ЦК, и так до бесконечности, ибо ни один из отвечающих за концерт чиновников, начиная с вечных "правительственных" режиссеров Туманова, Ансимова и Шароева и кончая зав. отделом ЦК Шауро, не мог, не в силах был сказать окончательное "да", а нести миниатюру на просмотр к Брежневу не полагалось.

Но обязательно в концерте должен был быть "юмористический отсек". Добрый, оптимисти-ческий, позитивный, никого не задевающий. Волнения с текстом продолжались до последней секунды, на каждой репетиции что-то убиралось и какое-то слово заменялось. А репетиций этих была масса, и волнений, естественно, столько же. Поэтому речевики с черной завистью смотрели на лежащий на полу в предкулисье Ансамбль песни и пляски Советской Армии, который был уже проверен раз и навсегда с "Песней о Родине". Они привычно лежали группами по четыре на полу и ждали сигнала: "Ансамбль Армии, на сцену", чтобы гаркнуть: "Партия... это!.."

Я долгое время не понимал, зачем у каждого певца ансамбля, находящегося за кулисами, были полурасстегнуты штаны и из них на белой тесемочке болтался небольшой матерчатый мешочек, подобно тем, в которых дети оставляют свою сменную обувь на вешалке в школах. Только однажды я понял назначение этого атрибута. Дело в том, что, лежа и сидя на полу в течение изнурительного репетиционного дня с тремя-четырьмя прогонами концерта, славные воины-певцы резались в домино (неудобно, говоря о правительственном концерте, употребить словосочетание "забивали козла"). К моменту команды по радио: "Александровцы, на сцену" - партия (домино), как правило, была на середине розыгрыша, и, чтобы не возобновлять игру заново и не начинать расстановку костяшек на полу, певцы смахивали свои костяшки в мешочек, засовывали в штаны и, гремя домино, бежали на сцену, врубали "Партия", а затем ложились снова и, расстегнув ширинки, продолжали увлекательную игру до следующего призыва к творчеству.

Для пущей наглядности хочу показать тебе, Боря, текст одного их моих правительственных опусов в исполнении известных тебе и любимых нами артистов.

Миронов. Позвольте мне с точки зрения Театра сатиры...

Ширвиндт. С сатирой рано еще!..

Миронов. В связи с этим я бы хотел как представитель Театра сатиры...

Ширвиндт. Куда вы торопитесь? Придет время, вас вызовут! Москва всегда рада предоставить свои сцены и экраны нашему многонациональному искусству. В связи с этим актерам часто приходится преодолевать языковой барьер. И очень радостно, что сегодня среди нас присутствуют актеры-полиглоты, которые за свою творческую жизнь сыграли представите-лей всех национальностей нашей Родины. Народные артисты РСФСР Владимир Этуш и Армен Джигарханян, к микрофону! Вам дается контрольная фраза: "Добро пожаловать в Москву!" Азербайджан!

Этуш. Хош гяльмишсиниз!

Ширвиндт. Эстония!

Джигарханян. Тере тулемаст Москвассе!

Ширвиндт. Белоруссия!

Этуш. Кали ласка у Маскву!

Ширвиндт. Киргизия!

Джигарханян. Куш келипсиз Москвага!

Ширвиндт. Таджикистан!

Этуш. Хуш омадед!

Ширвиндт. Латвия!

Джигарханян. Лайпны луудзам Маскава!

Ширвиндт. Казахстан!

Этуш. Кош кельдиниз Москвага!

Ну и так далее... Оба. Ух!..

Ширвиндт. Тяжело?

Этуш. Тяжело.

Джигарханян. Но приятно.

Миронов. Значит, так! Долго вы еще будете зажимать мою критику?

Ширвиндт. Почему? Давайте вашу критику. Андрей Александрович Миронов, представитель Театра сатиры, заслуженный артист республики.

Миронов. Меня вот тут зажимали, не давали говорить, но должен честно, нелицеприятно, со всей прямотой и резкостью, даже если кому-то это придется не по душе и покажется горьким, но я, как сатирик, не могу молчать! И пусть меня осудят, пусть косо посмотрят, но истина дороже всего, и, ничего не приукрашивая, не преуменьшая, не закругляя острых углов, не боясь последствий, я заявляю: нет, товарищи! Мне все нравится! И наши прекрасные театры, наши талантливейшие актеры, плодовитейшие драматурги, чуткий московский зритель и мой потрясающий художественный руководитель! В общем, у нас все хорошо, а остальное прекрасно! Извините за резкость!

Ширвиндт. Это вся ваша критика?

Миронов. Вся.

Ширвиндт. Ну что ж. И на этом спасибо... (Возникает музыка из кинофильма "День за днем".) И наконец, наши неувядаемые ветераны, наставницы молодого поколения, народные артистки СССР Нина Сазонова и Татьяна Пельтцер!

Сазонова. Выходи, подружка!

Пельтцер. Запевай, товарка!

Сазонова (запевает).

Стоим в искусстве рядышком.

Пельтцер (подхватывает).

Уже играем бабушек.

И часто вспоминаем о былом.

Сазонова. И жизнь идет, как водится,

И мне играть приходится,

И роль за ролью, будто день за днем.

Вместе. И роль за ролью, будто день за днем

Сазонова. Смотри, стоит отличная

Девчоночка столичная.

Таких теперь не сыщешь днем с огнем.

Пельтцер. Ты подойди к нам с ласкою,

Да загляни-ка в глазки нам,

Так мы еще и спляшем и споем.

Вместе. Так мы еще и спляшем и споем.

(Перепляс)

Сазонова. Что было - не забудется,

Что было, то и сбудется.

У всех нас в жизни главное одно:

Пельтцер. Пускай театры разные,

Москвой навеки связано

Судьбы нашей актерской полотно.

Вместе. Судьбы нашей актерской полотно.

(Подхватывают все участники приветствия и со словами последнего куплета покидают сцену.)

Вот такая была милая, елейная простота, что хуже воровства. Но все же лучше, чем вранье, что никто из актеров, в той или иной степени, этим не занимался. Занимались, еще как занимались...

Но хватит самобичевания, перейду к святому - моей педагогической деятельности - и задам риторический вопрос:

ЗАЧЕМ МНЕ ЭТО НУЖНО?..

Я сравниваю свое пребывание в Училище с формой заболевания неизвестной болезнью. Я плохо помню школьные азы театрально-учебного процесса, я стесняюсь теоретизировать на уроках, меня "допускают" только до дипломников - я запоздало получаю ученые степени, но... люблю, и все тут. А тут еще твой брат критик.

Когда серьезный театральный журнал начинает интересоваться твоими соображениями в педагогике, вдруг остро и очень лично ощущаешь страшное отставание в деле изучения челове-ческой психики вообще и психики педагога театрального училища в частности. Действительно, сидишь себе беззаботно, с привычным профессорским ощущением собственного достоинства, и вдруг подходит к тебе милая девушка с умными серыми глазами и бесхитростно говорит: "Здравствуйте!" Другой бы растерялся, но мы, вооруженные до зубов театральным образовани-ем, моментально находимся и отвечаем, даже слегка привстав, а это уже само по себе обескура-живает: "Здравствуйте... чем могу..." - хотя где-то подсознательно понимаете, что это лишь фраза, а на самом деле, если подумавши, вы ничем не можете... но так уж мы привыкли к бессмысленным словообразованиям... Итак, вы говорите: "Чем могу?" И слышите в ответ, что думающие глаза присланы из журнала "Театр" и что журналу остро необходимо задать вам несколько вопросов как педагогу. Столь резкий поворот застает врасплох, но вы, как всегда, прячете непосредственную реакцию за хорошо отработанную маску человека, неспособного на проявление чувств... и говорите: "Да, слушаю вас!" - и по-доброму, устало улыбаетесь...