4

Дорога шла вниз, теряясь среди тропических рощ. Листья манговых деревьев, усыпанные в это время года крупными пахучими плодами, омытые многочисленными ливнями, умиротворяюще шелестели над головой. По сиреневой дымке, окутавшей раскидистые кроны, было ясно, что приближается ночь. Вечера на Мартинике как такового не было, и ночь не наступала, а просто падала на землю, мгновенно погружала природу в сладостную дымку сна.

Я сидела молча, предаваясь приятным мечтам. У меня будет ребенок, и будет очень скоро… Страшно, конечно, немного, но я согласна поволноваться и потерпеть. Через несколько дней я снова стану стройной и красивой, моя походка приобретет прежнюю легкость, а фигура – грациозность и изящество. Может быть, в меня кто-нибудь влюбится, и я влюблюсь в него…

Меня клонило в сон, но мадемуазель Дюран не давала мне забыться. По какой-то причине она подробно рассказывала мне о своем прошлом, в частности – о том, как ей довелось служить сиделкой у смертного одра Вольтера, и о том, что ни за какие сокровища мира она больше не согласится присматривать за безбожником. Агония Вольтера будто бы была ужасна. Его крики разносились по всему кварталу; в предсмертном ужасе он хватал за горло своего врача и обещал ему половину состояния, если тот продлит ему жизнь хотя бы на полгода, чтобы дать ему возможность исправиться, – иначе его ждет ад, кромешный ад! Когда же до его сведения довели, что продлить жизнь никак невозможно, Вольтер решил отказаться от Причастия, чтобы, дескать, не наживать себе в аду еще одного врага – дьявола.

Я слушала это вполуха, потому что Вольтер был мне сейчас безразличен, но когда она в третий раз повторила, как важно для меня быть послушной дочерью своего отца и загладить грехи, которые я перед ним совершила, я решила отреагировать.

–– К чему вы ведете такие речи, мадемуазель Дюран? Кто возложил на вас обязанность поучать меня?

– На меня возложено много обязанностей, мадемуазель де Тальмон, – отвечала она, – о некоторых из них вы даже не знаете.

– Какие же это обязанности? – все еще беспечно поинтересовалась я.

– По уходу за вами.

– А точнее?

Она обернулась ко мне, воинственно расправив плечи.

– Я должна буду позаботиться о вашем ребенке, если вам угодно точнее.

– Вы? – Я улыбнулась, но щемящая тревога уже завладела мной, и я невольно прижала руки к животу. – Каким же образом?

– Ваш отец поручил мне пристроить его в подходящую семью.

Мне показалось, что эта странная дама лишилась рассудка. Она несет какой-то вздор. Или, может быть, я неправильно ее поняла?

– Что значит «пристроить»?

– На воспитание.

– Вы, наверное, сошли с ума, – сказала я. – Мой ребенок не сирота, и только я буду его воспитывать.

– Это совсем не так, мадемуазель де Тальмон. Вы вернетесь в Париж.

– А он? Ребенок?

– Он останется здесь.

– Не понимаю, как это может быть.

– Ваш ребенок останется на Мартинике. Ваш отец не допускает даже мысли, что вы вернетесь во Францию с незаконнорожденным ребенком на руках.

– Вы… вы хотите сказать, что разлучите нас?

– С того мгновения, как он родится. Ваш отец дал мне предписания, которые не допускают двойных толкований. Есть даже семья, готовая принять ваше дитя на воспитание.

У меня во рту все пересохло. Я вздрогнула, пытаясь осмыслить то, что услышала.

– По какому праву? – воскликнула я. – Вы не посмеете прикоснуться к моему ребенку!

– Если вы будете упрямиться, то…

– Что «то»?

– Мне поручено просить помощи или у Воклера, или у солдат в форте.

– Ах вот как! – прошептала я в ужасе. – Так вот почему вы везете меня туда!

Я поняла, что попалась в ловушку. Подлая мадемуазель Дюран, она одурачила меня и лишила поддержки даже Маргариты!

– Вот черт! – воскликнула я в негодовании. – Остановись сейчас же!.. Стой!

Вместо ответа она хлестнула лошадей, и от неожиданного рывка я упала на спину, больно ушибив плечо. Внутри меня словно что-то надорвалось.

– Проклятая старуха! – вырвался у меня возглас. – Заставить меня родить раньше времени тебе тоже приказано, да?

Я понимала, что с ней не справлюсь: она была выше и сильнее меня, к тому же я была на сносях. Но радостное, почти торжествующее восклицание сорвалось у меня с губ, когда я вспомнила, что у нее вывихнута нога. Как вовремя случилась с ней эта беда!

Я не размышляла более. Изловчившись, насколько это позволяла мне раздавшаяся фигура, я соскользнула с повозки – благо, что моя спутница еще не выжила из ума и опасалась погонять лошадей слишком сильно. Спотыкаясь и прижимая руки к животу, я побежала к лесу.

Мадемуазель Дюран, очевидно, не ожидала такого маневра с моей стороны: я успела углубиться в лес на добрых тридцать шагов, прежде чем услышала сзади отчаянный крик старой девы:

– Стойте! Принцу де Тальмону все станет известно!

– Можно подумать, этим ты меня испугаешь, – отвечала я громко, лихорадочно пробираясь между деревьями.

Потом я вспомнила, что Дюран идет очень медленно, и мне пришла в голову мысль беречь силы, потому что от ходьбы я очень уставала. К тому же внутри меня от толчка и бега было что-то нарушено, надорвано. Я чувствовала, что это так.

Я не могла сейчас ориентироваться на местности и лишь предполагала, что ферма Шароле находится где-то в западной стороне. Там, где совсем недавно садилось солнце… Я рассчитывала добраться туда пешком и подобрала юбки, чтобы они не цеплялись за колючки.

– Стойте, – стонала сзади мадемуазель Дюран, – из-за вас я лишусь вознаграждения. Как я тогда оплачу дорогу во Францию?

– Да хоть бы ты тут и навсегда пропала, мерзавка!

Мы шли так десять-двенадцать минут, до тех пор, пока я, обернувшись, не заметила с испугом, что расстояние между нами значительно сократилось. Я побежала вперед, опасаясь, что она меня схватит.

– Мадемуазель! – закричала она, ковыляя следом. – Сейчас станет совсем темно. Вас здесь съедят дикие звери!

Мороз пробежал у меня по коже, но я ничего не ответила и не остановилась.

Куча поваленных бурей деревьев преградила мне дорогу. Осторожно пробираясь через бурелом, я поняла, что здесь мадемуазель Дюран пройти не удастся. Вскорости, проковыляв еще какое-то время, я перестала слышать позади себя стоны и возгласы.

– Эй! – осторожно крикнула я в непроглядную темень. Мой крик замер на кронах деревьев, оставшись без ответа.

– Ну, – прошептала я, стараясь отдышаться, – эта старуха, кажется, отстала. Надеюсь на это…

Какое-то время я простояла в нерешительности, растерянная и подавленная. Я ощущала, как что-то струится у меня по ногам, и знала по рассказам Маргариты, что это околоплодные воды. Что же будет? Потом я сообразила, что мадемуазель Дюран может вернуться и привести помощь. Надо идти вперед…

Было темно, как в аду. В воздухе слышался странный жуткий свист, шипение, шуршание, повизгивание, даже старческое кряхтение, и от этих звуков мне становилось тошно. Здешние места мне были незнакомы. Я уже осознала, что возвращаться в усадьбу для меня так же опасно, как и ехать в форт, и теперь брела куда глаза глядят, сама не понимая, что делаю.

Корявое раскидистое дерево, ветки которого я заметила слишком поздно, впилось колючками мне в платье, больно оцарапало щеки. Я вскрикнула.

– Ах, Боже мой! – сказала я сквозь слезы. – Это невыносимо!

Одежду мне так и не удалось отцепить, и я в сердцах рванула платье, оборвав себе весь подол. Заплакав, я побрела дальше. Какое ужасное положение! Где я найду приют в эту ночь?

Мне встретился водопад, ниспадающий со скалы. Я не столько увидела его в темноте, сколько услышала его шум; наощупь, скользя руками по заросшим мхом камням, я нашла холодную струю воды и умылась. Затем напилась, глотая воду с какой-то судорожной жадностью. Я бы пила еще дольше, но мне было страшно долго стоять в одной позе: в это время кто-то мог напасть на меня сзади. Кроме диких животных, на Мартинике было полно всяких злых духов – по крайней мере, рабыни в Шароле без конца судачили об этом.