На языке вертится несколько "подходящих слов", но я сдерживаю свой законный праведный гнев и цветистый словарных запас. На мужике просто нет лица. Еще миг, и правда, не дай Бог, свалится у кровати, как подкошенный. Интересоваться, как он вообще вошел в мой номер, глупо – уже вошел. Я предельно миролюбиво подвигаюсь, уступая место на и так узкой кровати.

Вот уж мечта "электората", – лежу в постели с Жириновским! Это даже не авантюра – трагедия городского значения. Лихорадочно пытаюсь найти выход из щекотливого положения. Спать хочется обоим, но в этой ситуации сна не может быть в принципе. У меня даже нет сомнений, что создавшееся положение несет угрозу. Не в этом дело. Но, для того, чтобы заснуть, надо расслабиться. А как тут расслабишься? Не философствовать же нам?

Он сопит рядом так напряженно, что я начинаю подозревать, что приперся неспроста. И, словно бы в подтверждении этих мыслей, Жириновский глубоко вздохнул.

– Вы меня еще раз простите, но можно обратиться с просьбой?

– Еще с одной? – Я едва сдерживаю иронию.

– Знаете, у меня затруднения… то есть… короче…

Он долго и мучительно подбирает слова, чтобы рассказать мне – посторонней женщине – о своей проблеме. Где-то в далекой Италии живет его любимая. Они встретились случайно, и с тех пор он не может ее забыть. Он уверен, что и она его любит. Это истинное и самое главное чувство. Все в жизни, что у него есть, не стоит этой последней отрады. Он написал письмо, но боится, что его желанная ничего не поймет. Не могу ли я помочь? Он протягивает мне листок, вырванный из простой школьной тетрадки в клеточку.

Крупным корявым детским почерком путано и трогательно политик признается в любви. Он описывает свои чувства и мечты косноязычно, но так искренне, что мне становится жаль этого большого и несчастного мужчину. Как ребенок, он заглядывает в глаза: "Ничего? Она поймет?" Я одобрительно советую чуть-чуть отредактировать текст и исправить грамматические ошибки.

Депутат облегченно вздыхает, закрывает глаза и… начинает громко храпеть, как выполнивший долг усталый воин. Вот дела! В возмущении стою над спящим политиком. А он лежит на кровати, как и пришел – в пальто, ботинках и кепке. Можно, конечно, поскандалить, но меня сотрясает смех. Как там было в кино, – "В постели… не то с Мадонной, не то с врагом"? Кому рассказать – не поверят! Соображаю, что теперь делать? Растолкать и выставить, конечно, можно. Но жалко. Политик – не политик, а испереживался сильно. Нечто мы не люди, не понимаем?

Решительно открываю дверь. В холле за небольшим столиком трое шахматистов напряженно обсуждают следующий ход. Один из играющих – мой папа. Все обернулись в мою сторону.

– Пойду, погуляю, – обращаюсь я к папе.

– Пойди-пойти, – папа "понимающе" кивает головой, а мужики молча ухмыляются.

Быстро выхожу, спиной чувствуя выразительные взгляды. Стыд заливает краской лицо, противно горят уши, словно совершила какой-то предосудительный поступок. Из гостиницы почти выбегаю.

Впереди совершенно другой вид. Нет никакого городишка. Я стою на высоком пригорке. Внизу – огромный луг с темнеющим вдали лесом. Осторожно спускаюсь вниз. Только на лугу замечаю, что лето кончилось: трава пожухла, цветы местами завяли, местами облетели. Ищу хоть один живой цветок, чтобы сорвать его для… А, собственно, для чего мне нужен этот цветок? И какой? Я хочу его понюхать, подарить? Кому? Зачем?

Изнутри начинает возникать слово. Я пытаюсь его узнать. Но слово, как бы распадается на отдельные звуки. Явственно вижу только букву Ы и с радостью выдыхаю – ЛЫБЛЯДЬ. Какая же прелесть? Что за слово, такое говорящее! Клад, а не слово! Куда же вставить, как применить, чтобы все красоту и емкость его передать? Судорожно начинаю конструировать сюжет, в котором ЛЫБЛЯДЬ – станет королевским призом. Но все получается не смешно. И тогда я… советую себе проснуться. Ведь на бумаге мне много легче "конденсировать" мысль.

В полусне еще делаю несколько изобретательских попыток, но понимаю, что бессмысленно оттягивать время, и окончательно просыпаюсь.

Сон закончился. Вялыми и негнущимися пальцами быстро начинаю записывать… Читаю записанное и начинаю хохотать. Здорово! Но ничего похожего на то, о чем я думала там – во сне на лугу.

2 приятеля, потягивая пиво, рассматривают окружающих женщин и делятся впечатлениями.

– Была у меня знакомая лыблядь: лицо куклы, нутро – шалавы, – поставил кружку на стол 1-й приятель. – Мимо мужика пройти не могла – нравственность не позволяла. Одна беда – страдала герпесом на губах. Бывало, выскочит такая дрянь, а тут мужик навстречу попадется такой, что хоть наждачкой по языку, – так целоваться охота.

– Ну, – сверкнул глазом 2-й приятель.

– Она в таких случаях "философствовать" начинала, говорила: "Пойду" спущу пар". И принималась бешено готовить.

– И что?

– Я тогда отъедался за двоих – за себя и за того, который ей не достался.

– Интересная у тебя подружка.

– Жена, – мечтательно произнес 1-й приятель и, помолчав, добавил на невысказанный вопрос, – бывшая.

– А теперь ты как?

– Сам готовлю. – 1-й приятель залпом допил пиво и резко поставил кружку на стол. – Разносолы вредны.

Это было сказано таким тоном, что и без уточнения понятно, какие "разносолы" имелись в виду.

ПОСЛЕСОНИЕ

Главное! Яркость и реальность переживаний и испытываемых чувств по отношению к событиям сновидения не заслоняла важнейшего – полного осознания того, что все происходит именно во сне. Это объясняет совет самой себе проснуться, чтобы по горячим "следам" записать не только увиденное – причину, но и – "следствие".

Юмор во сне – удивительное явление. Правда, он был не явным, не сформулированным, но отчетливым. Интересно, что первым порывом было желание записать именно продолжение сна в виде анекдота. Не знаю, означает ли это какой-то новый этап в моем романе со сном. Сюжет, выходящий за пределы сна, это не банальный фунт изюма, а самая настоящая изюминка.

Впрочем, вернусь ко сну.

Сначала не было никакого желания "копаться". Но привычка – второй характер. Опять же, разобраться с таким персонажем, как Жириновский, все-таки лучше до того, как он разберется со мной. Владимир Вольфович, конечно, муж видный, но не до такой же степени, чтобы нагло вторгаться на мою территорию. Это ему не Индийский океан, где удобно "сапоги мыть". В мою кровать, кстати, он лег, даже не разувшись. О, ужас! Чтобы это значило? Выбор у меня велик. В смысле вариантов:

1. Анекдот, как выход за пределы сновидения, был не простым продолжением, а, вероятнее всего, уже родился «наружу» еще до начала самого сна. Но "под ручку" он мог выйти только таким образом – через сон, как реакция на необычное "сонное" приключение. В этом случае могу только поаплодировать подсознанию, – знает оно меня, как облупленную! Что называется, получай ответ на вопрос об идеях, сюжетах и писательстве вообще.

2. Поиск цветов – самый понятный образ. Перед сном смотрела "Новые времена" Чаплина. Явная трансформация облетающей розы в финале фильма. Хотя, если углубляться, можно найти "оцветание" определенных жизненных установок или надежд. Осень, дорогая! Осень твоя пришла. Не рыпайся, веди себя, сообразно возрасту. А за ромашками милости просим – в магазин.

3. Появление папы. Этот факт совершенно непонятен. Обычно папа приходит или тогда, когда я прошу помочь мне с решением некой проблемы, или в ответ на какие-то тяжелые мысли и переживания, или с целью предупредить или рассказать о будущем. Но в этом сне папа – не просто персонаж второго плана, он – почти лицо из массовки. Может быть, он хочет меня предупредить о том, что впереди маячит ситуация, из которой надо не просто бежать, а быстро сматываться? Сдается мне, что присутствие папы может быть знАком стыда, который я уже пережила, или который мне только предстоит пережить. Конечно, постараюсь учесть предупреждение. Попробую не вляпаться. Поживем, увидим.