– Миленькое платье, – промурлыкала однокурсница, ощупывая кружево и заглядывая в изнанку.
– Где взяла? В Италии? На Бурано? – допытывалась она. – Нет, больше на бельгийские похоже…
Я удивленно наблюдала за Верой, напоминавшей в этот момент охотничью борзую, почуявшую след.
– Нет, не бельгийские… Это что-то на заказ… А цвет какой… глубокий.
Тут Вера очнулась и вновь напустила на себя равнодушный взгляд.
– Хорошая вещь, хвалю. Колись, где взяла.
– Я сама его связала, – тихо прошептала я.
Вера как-то совсем по-деревенски воскликнула:
– Даа лаадно… гонишь, – и, словно очнувшись, поправила себя:
– Я в полном восхищении! Это очень изящно и тонко!
С этого момента Вера стала приглядываться ко мне, приглашать попить кофе, интересоваться моей замкнутой жизнью. Я поначалу была шокирована таким вниманием, но у Веры был безусловный талант общения. Она умела убедить любого человека в его важности, значимости и необыкновенности. Постепенно я и сама рассказала о своём увлечении, потом и показала рисунки, образцы вязки кружева, первый станок и краски необыкновенных, на мой тогдашний взгляд, оттенков. Вера очень интересовалась моим хобби, но никогда не просила связать для неё что-нибудь. И когда я сама, смущаясь, предложила моей новой подруге связать кофточку, в глазах у Верки промелькнуло самодовольное торжество, но она быстро среагировала:
– Ну, не знаю… Это очень мило с твоей стороны, но это несколько…эээ… не мой стиль…
Я расстроенно вздохнула:
– Да, знаю, прости, что навязываю, это же не те известные итальянские марки, которые ты предпочитаешь…
– Дурочка! – почти искренне возмутилась Вера. – Это очень красиво! Я с радостью надену твою вещь!
Я трудилась несколько месяцев, а когда закончила, позвала на примерку Веру. Я удивилась, когда та пришла ко мне домой с пакетом, в котором лежала юбка и жемчужное ожерелье.
Когда она переоделась и вышла, я ахнула. Случайно или нет, но блузка цвета шампанского, которую я вязала долгими ночами, необыкновенно сочеталась с шелковой кремовой юбкой и ниткой жемчуга такого же оттенка.
– Нравится?! – спросила Верка, и в её голосе слышалось больше утверждение, чем вопрос. – Да, стиль – это в крови. Какая же я тонкая штучка! – приговаривала Вера, крутясь перед зеркалом. Я всё ещё продолжала сидеть в полном восхищении и не заметила даже, что на самом деле подруга ни разу не сказала мне ни одного слова благодарности, не отметила тонкость работы. Она просто нахваливала свой вкус, сочетание оттенков, материалов и подобранных аксессуаров. Ей даже в голову не пришло предложить мне деньги за кропотливый труд. Через несколько минут, так и оставаясь в моей блузке, она выпорхнула из квартиры, быстро чмокнув меня на прощанье.
Правда, на следующий день Вера пригласила меня на чашечку кофе и подарила красивую и очень дорогую ручку. Непонятно, зачем нужен был мне «Паркер», но тогда я была тронута…
Вспоминая это сейчас, сидя в машине, я ухмыльнулась про себя: «Сперла у какого-нибудь из своих любовников. За ней не залежится».
Воспоминания отвлекали от нудной дороги.
После случая с блузкой Вера стала чаще заходить ко мне домой, несколько раз оставалась ночевать. Про себя она рассказывала мало, всё больше расспрашивала меня про семью, погибшего отца, про мать-затворницу. Особенно интересовалась происхождением такой хорошей квартиры и дачи.
Я рассказала, что папа был летчиком-испытателем, он старше мамы на 15 лет, и я у них поздний ребенок. Это всё, чем я могла поделиться с посторонними людьми. Как я могла рассказать им, что папа был мне не просто близким человеком, он был частью меня, или я была частью его? Не знаю. Я до сих пор могу расплакаться, вспоминая его. Наверное, в мире не было людей ближе нас. Он чаще был на испытаниях самолётов и учениях, чем дома. И поэтому я помню каждый день, проведённый с ним. Поговорить с Дедом Морозом было для меня не так важно в детстве, как провести день с папой. Он был лучшим другом, наставником, учителем. Каждый миг, проведённый с ним, наполнял меня. Мне казалось, что я всемогущая волшебница, столько силы и знаний папа мне дал. У нас не было конфликтов, что случаются у подростков с родителями. С мамой – да, я повоевала. За короткие волосы, косметику, современную и дикую, на её взгляд, музыку, за пирсинг. Но с папой я не помню ни одного эпизода. Он мог улыбнуться, когда я выходила из своей комнаты с боевым раскрасом или адским начёсом. И в глазах его были и любовь, и удивление, и добрый смех. Не задевая моих чувств, одним только взглядом, он убеждал меня, что это не моё. Когда он погиб, мой мир рухнул. Я не могла найти утешения и у мамы. Она замкнулась в своём горе, а выйдя на пенсию, переехала на дачу. Мы не могли с ней говорить об отце. Мы вообще не могли с ней говорить. От глупых и отчаянных поступков меня остановили воспоминания об отце. Как человек военный, он и мне привил трезвое и рациональное мышление и умение держать свои чувства под контролем. Я редко плакала, я стыдилась своих слёз. Моё увлечение искусством и потом кружевами спасло меня. Но я замкнулась, полностью ушла в свой мир. И только Вере удалось растормошить меня. «Мышка стала показывать носик из норки», – шутила она надо мной.
Я даже и не заметила того момента, с которого подруга практически переехала ко мне в квартиру. Сначала это были случайные ночевки-девичники, потом звонки: «Привет, подруга, не спишь? Я тут в театре поблизости, могу заскочить».
Я, как старая затворница, которая вечерами любила сидеть над своими кружевами и ломать голову над усовершенствованием станка, не очень радовалась неожиданному наскоку подруги, но та и не нуждалась в общении: заваливалась спать в свободной спальне матери. В какой-то момент Вера чаще стала ночевать у меня, чем не бывать. У меня самой же язык не поворачивался попросить подругу приходить реже. Отдавая Вере должное, она старалась быть полезной и благодарной за приют: выхватывала из моих рук бланки с коммунальными платежами и оплачивала их, покупала продукты, заменила старую стиральную машину, завела красивое постельное белье не только для себя, но купила мне пару наборов и пышное немецкое одеяло.
По выходным я все чаще старалась уезжать к маме на дачу, а когда возвращалась, то стала замечать следы присутствия мужчины в доме.
– У тебя был гость? – не выдержала и спросила я Веру.
– Да, – нисколько не смущаясь, ответила она. – Ты не волнуйся, это мой старый друг, реально СТАРЫЙ, – подчеркнула она с усмешкой, – очень серьезный и влиятельный.
– Хорошо, Вера, но мне неприятно, что в моём доме происходят твои встречи. Прошу тебя, не делай так больше, – выговорила я, но в глубине души я понимала, что Вере совершенно наплевать на мою просьбу. После этого разговора я старалась заранее звонить и предупреждать Веру, прежде чем вернуться домой, чтобы не попасть в глупую ситуацию и дать возможность подруге замести следы любовного свидания.
Однажды Вера пришла поздно, когда я уже спала. Она открыла дверь своим ключом и тихонько постучалась в мою комнату.
– Мышка, – Вера упорно называла меня этой кличкой за мою любовь к серому цвету, затворничеству и, как я подозреваю, миниатюрную фигурку, – Мышка, ты спишь?
– Уже нет, – простонала я, – ты что так поздно?
– Мышкин, хи-хи, Нарушкин, я замуж выхожу…
– Да ладно, – подскочила я на кровати. – Поздравляю! А кто он? Почему не знакомила? – я забыла про сон и закидывала вопросами подругу. И только теперь я заметила, что Вера пьяна.
Вера медленно сползла вдоль стены и засмеялась сквозь слёзы.
– Кто он? – пьяно засмеялась она, – щас описаешься от смеха, его фамилия Нарушкин! Ты – Мышка! А я – Нарушкина! Слушай, у тебя выпить есть? Тошно как-то, – простонала Верка, с трудом поднялась и, шатаясь, держась за стену, пошла на кухню. Открыла холодильник, нашла початую бутылку водки, неизвестно сколько времени стоявшую в холодильнике, налила большой стакан и залпом выпила. Я стояла на холодной кухне в тонкой ночной рубашке, и моему удивлению небыло предела. Я никогда не видела Нику пьяной. Та даже шампанское не пила. Просто брала в руки бокал, если ей предлагали на вечеринке, так и ходила с ним весь вечер, ни разу не прикоснувшись губами к его краю.
