Я постоял под душем, постепенно понижая температуру падающей на меня воды; когда ощущение холода стало непереносимым, я оставил ручку крана в покое. Затем с удовольствием вытерся.

Этим пасмурным апрельским утром нам с Инной предстояло ехать на свадьбу Марины и Петра; в назначенный час, когда дождь немного поутих, мы выехали. Георгий Петрович, отец Инны, бывший военный летчик, уже был там, на месте.

И вот наконец свадьба.

Здесь было что-то вроде авансцены, причем отнесенной достаточно далеко. Бравые упитанные молодые люди сделали представление о «жизни и деяниях Петра» (в танце); было хорошо. Затем три сестры Льва Ефимовича – отца Марины – спели песню Анны Герман «Один раз в год сады цветут».

Я говорю – упитанные, на самом деле они, пожалуй, были нормальными, это я был чрезмерно худощав.

– Я Лев, но не Толстой, Эренбург, но не Илья. Поэтому запомнить меня легко, – сказал Лев Ефимович, полковник медицины в отставке. Он был довольно худой и несколько согнувшийся.

– Он Лев, а моя фамилия Медведь, так что подружимся, – подхватил отец жениха.

Слово взял тамада.

– А это моя жена. По отчеству Марксовна, а фамилия в девичестве была Старая. Алла Марксовна Старая.

Жена его сидела рядом, неподвижно, и на лице ее было что-то похожее на полуулыбку.

Что касается Льва Ефимовича, то он когда-то давно жил по соседству с Георгием Петровичем, и они дружили; он часто помогал всей семье как врач. Впрочем, Лев Ефимович отлично понимал и в иных вопросах; Валентина Николаевна, покойная мать Инны, когда нужно было разобраться с какой-то проблемой, приходила к ним, и Евгения Моисеевна, жена Льва Ефимовича, говорила:

– Валечка, посиди немножко, сейчас придет Лева.

Вот Лев Ефимович пришел и тотчас же разобрался во всех вопросах: такое-то постановление, такие-то решения – и все стало ясно.

Я тоже обратился к нему, когда у меня возникли проблемы со здоровьем.

Сегодня Лев Ефимович подошел ко мне и спросил:

– Как дела, Сережа?

– Лучше, хотя бывает еще всякое, но уже не то, что было. Вы здорово помогли мне, Лев Ефимович.

– Очень хорошо, великолепно!

К нам подошел Георгий Петрович и сказал:

– Лев Ефимович, ты сделал чудо! А не мог бы ты подсказать? Вот после моего падения на льду пошумливает что-то иногда в голове.

– Прекрасно, замечательно! – кивнув мне, сказал Лев Ефимович, и они с Георгием Петровичем отошли в сторону.

Да, подумал я, замечательно; Алла Марксовна продолжала сидеть со своей непонятной улыбкой. Мне было почти хорошо; сегодня воскресенье, а завтра понедельник, и мне не идти на работу, я отпускник.

Давным-давно, в один из первых мартовских дней, мы с начальником сектора Лыковой шли по коридору, и она радостно говорила, что все будет в порядке, что есть машина для вычисления нужных параметров, и все здесь замечательно, и если я захочу сделать работу – тут она со значением посмотрела на меня, – то сделаем. И мое настроение было прекрасным. Мы пришли в комнату, где располагался сектор, и я стал потихоньку знакомиться с сотрудниками; первым ко мне подошел Батурин. Он был лет на двадцать старше меня, одет в светлый костюм; должность – ведущий инженер, руководитель группы. Он положил руку на серый прямоугольник с клавишами, лежавший на столе.

– Ну вот, вычислительная машина. Знаешь, Сережа, я просто рад, что у нас есть такое вычислительное средство. У нее память двести пятьдесят шесть кубиков, и туда мы помещаем наши программы.

– Отлично, – сказал я.

– Сейчас я покажу тебе одну программу.

И мы стали разбираться; как только я немножко понял, что это такое, Батурин сказал:

– А вот наши сотрудники, – и представил меня Вале и Володе. Мы обрадованно улыбались.

– И вот сейчас к нам подойдет ведущий инженер Горбовский. Мы должны получить от него всю информацию по изделию.

Горбовский был небольшой, седой, и на носу его, на самом кончике, было несколько длинных волосинок, они все время требовали внимания. Смотришь на него, а глаза постоянно соскальзывают на волосинки; так в конце концов и завершился первый день.

Вечером я вышел из института и направился к метро, минут десять идти пешком, пересечь улицу Солянку, и вот площадь, где люди поднимаются или спускаются к подъезжающим поездам. Я обернулся и посмотрел назад, дорога к институту шла наверх; если идти на работу рано утром, ты как будто штурмуешь этот путь.

Дома был Георгий Петрович.

– Ну, как дела? – спросил он.

– Ничего. Начал разбираться.

– Когда ты работаешь, надо знаешь как? Делай как будто бы все, что только начальство ни прикажет. Но совсем все делать нельзя. – На лице его появилась улыбка. – Понимаешь? Надо, чтобы что-то как бы не совсем было сделано. Как бы игра была. Но чтобы нельзя было тебя ухватить. Понимаешь?

– Да, – сказал я, – понимаю.

Нашей тематикой занимались военные; прочитав их книги, я понял, что путь расчета, который предлагает их институт, неправильный.

– Владимир Михайлович (так звали Батурина), – сказал я, – по-моему, их теория ошибочна.

– Ты знаешь, мы уже думали об этом, но как тут быть, не знаем. Их институт является головным по нашей тематике. Может, лучше сидеть спокойно и делать по их методике?

Я обратился к Лыковой, высказал ей свои сомнения.

– А рассчитывать надо как? Берем объект и смотрим: если он мал – то делаем приближение как к малым объектам. А когда он велик – то рассматриваем его как полубесконечный.

– Да-да, – сказала Лыкова. – Здесь что-то есть. Попробуй, Сережа.

– Хорошо.

Я посидел пару дней и нашел приближенные решения для малого и большого объектов; что порадовало, так это то, что результаты для большого объекта не стремились бесконечно расти, а приближались к некоему пределу.

И мы стали вычислять по новому методу.

В начале осени в Ленинграде проходила встреча разработчиков по нашей тематике, и Лыкова, собираясь на нее, взяла меня. Батурин некоторое время был обижен: он все-таки являлся руководителем группы, но что же тут сделаешь? Я написал статью по методам вычислений, и повезли ее на конференцию.

Конференция проходила в большом и серьезном НИИ. Собралась масса гражданского и военного народа; военные, чтобы не привлекать ничьего внимания на подходе к НИИ, были одеты в гражданское. Тут оказались Пудов и Картанов – представители головного института; Пудов был маленький, уже в летах, полковник, лицо рябое, а Картанов – большой и красивый, капитан, автор тех теорий, что заставили нас задуматься. Тут было множество людей из гражданских институтов; со всеми Лыкова была накоротке – смеялась и перебрасывалась шутками.

Я сдал статью, но слова мне никто не предлагал; выступали Пудов, Картанов и другие солидные сотрудники. Лыкова выступила с большим докладом по своей тематике, в другом помещении; она занималась несколько иными, родственными, делами, а мы с Батуриным были в ее секторе.

И вот конференция закончена, мы едем домой, в Москву.

Я поднимаюсь по улочкам, ведущим к нашему институту предзимний воздух вливается в мои легкие. Я подхожу к длинному зданию в семь пятьдесят восемь; если я опоздаю на пять минут, то меня ждет испытание. Одна из старых женщин, сидящих за стеклянными окошками, заставит писать объяснительную записку, и далее эта записка пойдет по всем верхам. Начальник сектора проведет с тобой беседу; на первый раз это все. Если же опоздаешь во второй раз – тебя лишат квартальной премии; квартальная премия равна твоему окладу. Поэтому никто никогда не опаздывает; если уж случилось опоздание, ты должен остановиться, звонить своему начальнику сектора и дальше ходить вокруг да около института час или два. И уже после хождения подходить к старым женщинам с выражением спокойной уверенности на лице.