– А ведь, если подумать, – обстоятельно продолжал незнакомец. – Любой подлинный успех есть следствие реализации заложенных в нас способностей. Такой успех никак не повторить и не сымитировать. Будь то способности к спасению жизней, или передаче определенного заряда, или выравниванию искажений в чужой энергетике. И невозможно определить, что из этого является более важным, ведь зачастую одно не может существовать без другого…

Говоря все это, он продолжал сверлить Макса глазами, будто пытаясь отследить, насколько его слова достигают цели. Какое-то время тот честно пытался переварить услышанное, потом тряхнул головой и непонимающе спросил:

– Что вы от меня хотите?

– Вот, мы и подобрались к сути, – с облегчением произнес собеседник, как будто радуясь, что предисловия наконец-то можно закончить. Он повторно протянул Максу половину булки, сопроводив этот жест настойчивым:

– Бери.

Макс почему-то послушался и стал методично крошить булку в воду, отчего утиная стая тут же проворно метнулась в его сторону. Незнакомец одобрительно усмехнулся и продолжил:

– Дело в том, что у тебя есть очень важная способность, которая многим может помочь. Ты о ней наверняка знаешь и даже иногда используешь – но, к сожалению, сейчас почти всегда вхолостую.

Макс слушал, затаив дыхание.

– Между тем, стране очень нужны такие люди, как ты, Макс. На сегодняшний день вас очень мало, – он болезненно поморщился. – Если не сказать, единицы. А в Москве – так и вовсе только ты. Вот потому я и обращаюсь к тебе с просьбой о помощи.

Он снова повернулся и теперь испепелял Макса пронзительным оценивающим взглядом из-под шляпы. Макс подумал, что, пожалуй, на просьбу о помощи это похоже меньше всего, а вслух недоверчиво сказал:

– Но я ничего не умею, я простой водитель. Вы же сами знаете… Каким образом я могу помочь стране?

– Вот и отлично! – почему-то несказанно обрадовался собеседник. – Тебе и не надо больше ничего уметь. По сути, ничего не изменится. Ты и дальше будешь водителем, будешь продолжать делать все то, что делал на «Скорой»… – на этом месте он заговорщически подмигнул. – Только теперь все то же самое нужно будет делать не для всех подряд, а только для одного человека.

– Для какого?.. – Макс ощутил внезапную слабость в ногах.

– Для важного, Макс, – взгляд собеседника из лукавого вмиг сделался крайне серьезным. – Для очень важного. Если все получится, он выведет нашу страну на новый уровень. И в нашей с тобой зоне ответственности сделать так, чтобы все получилось.

– Я не смогу… – пробормотал Макс, чувствуя, как голос предательски подводит. – Я никогда ничего такого не делал. Честно, вам лучше выбрать кого-то другого. Я не гожусь для этой миссии. Я даже не могу съехать от матери. Ни одно дело в своей жизни не довожу до конца. У меня просто не хватит сил.

– Не волнуйся, – Макс почувствовал, как на его плечо легла и успокаивающе похлопала неожиданно тяжелая рука. – Ты будешь не один. У тебя будет помощница, – собеседник многообещающе ухмыльнулся. – Уж у нее-то точно хватит на все сил.

– Какой-то он хлипкий совсем. Думаешь, потянет? – долговязый мужчина с глазами альбиноса с сомнением взглянул на своего низкорослого спутника.

– Еще как потянет, – тот усмехнулся и, бросив в воду остатки булки, отряхнул руки от хлебных крошек. – Он для нас настоящее сокровище, и он как раз сейчас входит в силу. Просто ему об этом еще никто не говорил.

–Ну-ну, – альбинос усмехнулся и сунул руки в карманы, будто желая защититься от подувшего с реки морозного ветра. – Смотри, как бы не запартачил нам все дело.

– Не бойся, не запартачит, – в тон ему отозвался собеседник. – Смотри, как бы Лиза твоя не запартачила. Она ведь еще даже не согласилась, насколько мне известно?..

– И ты, и я знаем, что согласится, – альбинос беспечно пожал плечами. – Причем совсем скоро. Буквально со дня на день.

– Конечно, – хохотнул мужчина в шляпе. – Что ты там за чушь ей наобещал? Про небывалый успех и головокружительную карьеру в стриптизе? Не стыдно было врать хоть? Вот что ты за человек, Давид…

– Во-первых, не чушь, – резко перебил альбинос. – Это называется «мотивация», и она для каждого своя. Если твоего можно вдохновить спасением мира, то с моей только так. А во-вторых, кто сказал, что это неправда? Ведь в конечном счете, все зависит от них…

– Вот это-то и пугает, – человек в шляпе достал из кармана зажигалку и стал нервно крутить ее между пальцами. – Как, думаешь, у них получится?

– Да пес их знает. – Альбинос вытащил сигареты, бесцеремонно забрал у собеседника зажигалку и закурил. – Если мы все верно рассчитали, то должно и еще как. А если нет…

– «Нет» быть не может, – твердо перебил спутник. – Никого другого искать уже нет возможности. Мы не имеем права на ошибку, поэтому только они.

Помолчав минуту, он попросил:

– Дай закурить.

– Ты же бросил, – усмехнулся альбинос, но все-таки вытащил из пачки сигарету и протянул человеку в шляпе.

– Бросил, – кивнул тот и жадно затянулся. – Но ты заставил меня занервничать. Слишком многое поставлено на карту.

– А ты не нервничай, Фарид, – альбинос слегка прищурил белесые глаза и со вкусом выпустил дым аккурат над головой собеседника. – В конце концов, а мы здесь для чего? Это и наша задача – сделать так, чтобы у них получилось. Все будет хорошо.

Часть 3. Москва

Самолет стремительно набирал высоту. Взлетная полоса, чуть тронутая наледью, унеслась куда-то вниз и очень быстро превратилась в едва различимую точку, которая затем вовсе исчезла из виду, растворившись в ландшафте.

Он пристально вглядывался в иллюминатор. В каждом полете это было его обязательным ритуалом – до последнего смотреть вниз на землю, словно договариваясь с ней о следующей встрече. Нет, он не боялся летать, но свято верил в незыблемость традиций, и экипаж почтительно разделял с ним эту веру.

Он давно потерял счет полетам, и, насколько прочно они вошли в его жизнь и стали частью его повседневности, настолько же неотделимо вошли в нее и эти люди. Они точно знали, что он любит есть на обед, завтрак или ужин, через какое время после взлета ему нужно подать воду без газа и зеленый чай, а в какое лучше не беспокоить, потому что он погружен в работу.

На борту Ил-96 он уже давно был дорогим и важным гостем. О нем заботились, как о Главном пассажире, и он ценил эту заботу, потому что знал: в любом деле надежный и преданный экипаж – это половина успеха. Сейчас успех был нужен ему, как никогда.

Огни Санкт-Петербурга остались позади, теперь за иллюминатором медленно проплывали кучевые облака. Он отстегнул ремень безопасности, и к нему тут же подошла бортпроводница – ее даже не надо было звать. Лена обслуживала пассажиров Ил-96 много лет и точно знала, что и в какое время для них нужно делать.

– Чаю, Вадим Вадимович? – уточнила она с неизменно искренней и заботливой улыбкой.

– Да, – он вежливо кивнул и благодарно улыбнулся в ответ. – Спасибо.

Бросив на нее короткий, отточенный до автоматизма взгляд, он с неожиданной теплотой подумал, как было бы здорово, если бы все могли относиться к своей работе так, как она – как к призванию. Кто знает, может, тогда меньше было бы закулисных интриг, подковерных игр и прочих тщательно продуманных комбинаций… Если бы все работали, как слаженный экипаж самолета, каждый выполнял свою задачу и не лез в чужую ипостась – бортпроводники ведь не вторгаются в зону ответственности пилотов, а те не вмешиваются в процесс организации обслуживания и питания… Жаль, что такая простая и эффективная схема в мире большой политики оказывается совершенно нежизнеспособной.

Когда-то он попал сюда совершенно случайно, это не было мечтой или Великой целью. Если бы не Шеф, которому он обязан всем, который поверил в него и открыл перед ним двери – все это было бы невозможно. Да, если бы не Шеф, он бы сейчас здесь не сидел.

Воспоминания давались нелегко, и, чтобы не погружаться в них, он открыл дипломат и разложил бумаги на широком столе из темного карельского дерева. Лена принесла чай, заваренный ровно так, как он любил, и аккуратно поставила чуть в стороне, чтобы не мешать. Под равномерный гул турбин он поудобнее устроился в просторном кожаном кресле и взял в руки первый документ, однако тут же поймал себя на том, что плохо понимает, что в нем написано. Буквы кружились в затейливом хороводе, но в слова и предложения никак не складывались. Почему-то перед глазами настойчиво всплывал далекий 1990-й год…