Он глядел на этих рыскающих тварей и не видел в них Евы, она не сквозила ни в их облике, ни в их повадках - Ева была совсем другой, она была уже как бы не ксеноморфом, выпавшей из их плотных рядов. Ева Браун более не вставлялась в строй чужих, Людцов её очеловечил, сделал из неё кого-то другую - Другую, не Чужую. И было совсем не факт, сможет ли она, после Людцова, вернутся к своим, в свою естественную среду обитания и снова, как ни в чём не бывало, стать рядовой, профессионально испражняющейся, хищницей - знатоком фекалий и убийств. Но не только Людцов воздействовал на Еву Браун, Ева Браун также и в той же мере воздействовала на Людцова, она также его изменила - оксеноморфила. Ева не была больше просто чужой, также как Людцов не был больше просто человеком, помимо воли произошла некая диффузия внутреннего вещества, всё перемешалось в их бедных сущностях, и оба они превратились в Других: не в ксеноморфов и не в людей - в третье промежуточное звено. Как вам такое: они оказались и не там и не там - нигде, вне границ своих законных видов. И также как Ева, которой навряд ли удалось бы вернутся в общественную структуру ксеноморфов, точно также и Людцов: при случае он навряд ли сумел бы вписаться в общество людей, стать стандартным его членом без того чтобы наступить своей арии на оригинальное горло. Путь назад к человечеству Людцову был заказан.
Сам Владислав за эти дни очень сильно опустился, оксеноморфился вконец, причём оксеноморфился в худшем смысле этого слова. Без сомнений: Людцов постепенно терял человеческий облик, налёт человеческого, словно плесень, постепенно стирался с его натуры. Уже не стесняясь, позабыв о своей игре в аристократизм, он порой останавливался в каком-нибудь тёмном закутке и, ничтоже сумящеся, справлял нужду. Сначала стравлял только по маленькому, втихомолку мочеиспуская, но потом, лиха беда начало, начал ходить и по большому, срать самым непринуждённым образом. А хули делать: с чужими жить - по-ихнему, по-чужому выть. Кого здесь стесняться-то - да, действительно, стеснятся здесь было некого. И если на первых порах кибернетик искал закуток потемнее и боязливо оглядывался, то через неделю от прежней "вежливости" не осталось и следа: он стал опорожняться на самых видных местах, где только чувствовал позыв. Людцов быстро потерял свой лоск, перестал мыться, отпустил кабанью щетину, от него воняло, как от закоренелого бомжа: днём с огнём было уже не отыскать его прежней французской претенциозности. Встретив такую особь в тёмном помещении, ну как в нём было не угадать чужого - чужим, до некоторой степени, Людцов и стал. Ни дать ни взять - ксеноморф собственной персоной.
Иногда двигаясь по коридору, Людцов разговаривал с Маман. Тогда он что-то бормотал себе под нос, точно умалишённый, ведущий бесконечный диалог с самим собою. Маман продолжала функционировать, но лишь отчасти: большинство гнезд сенсорного контура ксеноморфы уже успели заляпать дерьмом. Маман постепенно глохла и теряла зрение, становилась всё более неадекватной. С каждым днём ей делалось всё труднее поддерживать разговоры с Людцовом на должном профессиональном уровне. Маман невольно сдавала позиции, можно было подумать что она стареет и впадает в возрастной маразм. Было странно слышать как этот совершенный ум время от времени начинал пороть чепуху, запинаться и выходить за рамки здравого смысла. Это было похоже на атрофию умственных способностей. Маман теряла бразды правления: ранее во всём подвластный ей, космический корабль превращался для неё в слепую зону. Очень скоро её мозг перестал существовать в режиме реального времени, диапазон его функциональных возможностей таял на глазах. От Маман более ничего не зависело, почти всё оказалось пущенным на самотёк; все службы жизнеобеспечения постепенно выходили из строя - звездолёт неотвратимо отдавал концы.
Но кое-что Маман ещё вполне могла сотворить: красная кнопка самоликвидации до сих пор находилась в её дрожащих руках. Во власти электронной машины было устроить большой-пребольшой ба-бах, для этого сенсорный контур не обязателен. С такой задачей она могла бы справится даже на ощупь, не хватало только устной команды Людцова. Но вопреки очевидному, Владислав подобного разрешения не давал: всё тянул резину, тормозил, проявлял нерешительность, рефлексировал. Чего сомневаться-то, жми на кнопочку и дело с концом - хуже уже не будет.
Но вместо этого Людцов отдал другой приказ: был возобновлён контур питания и Еремей воскрес как по мановению волшебной палочки. Его изваяние не тысячелетие стояло, а гораздо меньше, оно так и не дождалось холодной смерти Вселенной. При этом никаких жутких последствий: оживший андроид быстренько очухался, как ни в чём не бывало зафункционировал и тут же занялся какими-то своими неотложными делами, о которых кибернетик ни слухом ни духом. Неподотчётный больше Людцову, он решал свои эзотерические проблемы, ходил туда-сюда по кораблю, полному призраков чужих, как одни из фантомов царства мёртвых. Что за траблы теребили бедную душу андроида - тайна за семью печатями: не голову, а именно бедную заблудшую душу. За всё время Людцов и Еремей не обменялись ни единым словом, очевидно, каждый считая другого в чём-то виноватым. Иногда, случайно встречаясь в загаженных лабиринтах "Экзиса", они, не останавливаясь, и не преуменьшая скорости, молча кивали друг другу головами, как люди избегающие более близкого знакомства; формальная субординация вполне устраивала и того, и другого. Надо сказать, что контакт с внеземной цивилизацией Еремея так и не состоялся, никто особо и не настаивал. Каждая из них, и цивилизация Людцова и цивилизация Еремея, двинулась своим отдельным путём, не обращая внимания на соседнюю. Обделывая свои сокрытые делишки, андроид вёл себя вполне самостоятельно, бесповоротно выйдя из подчинения людей. Теперь Людцов был ему не указ. Андроид отпочковался от ствола человечества в независимую, сам себе на уму-ветвь. Не мыслящий тростник, конечно, но всё же... Чем занимался Еремей, кибернетика не слишком волновало, как ни волновала его жизнь совершенно постороннего человека. Замышляй он хоть всемирный потоп - плевать. Другие совсем проблемы обуревали Людцова, совсем другие траблы теребили его душу, ему было явно не до андроида.
Глава 23
Порой во время своих прогулок по омерзительному кораблю, Людцов вдруг останавливался на месте, замирал, как вкопанный, и долго прислушивался к себе. Он как будто прислушивался к музыке сфер, звучащей глубок в его естестве. Чутким, третьим ухом Людцов ловил всё что происходило внутри него самого. Никакое шевеление, никакое мелкое ёрзанье не могло скрыться от внимания кибернетика - тот всегда был на чеку. С некоторых пор он постоянно держал ухо востро, да и как тут расслабишься, когда внутри тебя, от тебя независимая, произрастала чужая жизнь - жизнь чужого. Да, всё обстояло именно так: Владислав был беременным. Случилось это тринадцать дней назад: под неусыпным контролем свидетелей кибернетик заглянул внутрь свежего яйца. Только что на глазах у всех яйцо развернуло свою мясистую скорлупу, словно залупилось для соответствующих нужд. Склонённый кибернетик так и не успел ничего рассмотреть. Лицехват натренированно выпрыгнул из яйца, как чёртик из табакерки, и прочно схватился за физиономию Людцова, тот даже пикнуть не успел. Лицехват поцеловал его нагло в губы, просунув в глотку Владиславу длинный трубчатый отросток - французский поцелуй в модифицированном исполнении. Вот и верьте после этого, что от поцелуев, даже с языком, не бывает детей: бывает, ещё как бывает.
