– Орел!

И действительно, в безразмерных безднах космоса перед ним возникло нечто похожее на великого орла, заполонившего собой бесконечность. Черные крылья обнимали все три мира, а белообразная грудь ослепительно сияла. И в это сияние душу Федора властно тянуло, словно железную пылинку к могучему магниту. А надо всем этим вращался и ворочался, подобно гигантскому колесу, огненный глаз, обозревающий – шаман ясно осознавал это – все сущее во всех закоулках всех миров.

Федор знал, что это такое – Великая пустота, о которой толковали ламы в дацане, сатана, которого проклинали русские попы. Для Федора же это был Хальги, противник духа жизни Сэвеки – питающаяся душами нежить, абсолютное небытие и вечный ужас, неописуемый, несущий окончательную смерть.

Шаман понял, что совсем пропал, и приготовился исчезнуть. Ни милости, ни снисхождения от этого существа ждать не приходилось.

Однако тут от сияния на груди чудовища отделилась яркая песчинка и понеслась по направлению к шаману. Когда она приблизилась, Федор увидел, что это светящееся яйцо, состоящее из ослепительных, все время двигающихся жгутиков.

Шаман понял, что видит своего противника и испытал облегчение, поскольку сражаться придется все же не с Орлом, бой с которым совершенно бесперспективен.

Сияющее яйцо подплыло совсем близко, и контуры Орла растворились в его свете.

Теперь перед Федором был огромный полуголый бронзовокожий человек в накинутой на плечи пятнистой шкуре какого-то зверя – вроде рыси, только больше. Оскаленная голова чудовища служила незнакомцу шлемом. В руке он сжимал длинную плоскую палицу, края которой матово отблескивали зазубренной стекловидной кромкой.

Лицо противника ничего не выражало, глаза были совершенно неживыми – словно узкие щелки в космическую пустоту. Но Федор знал, что через эти щелки его внимательно рассматривает Нечто.

Шаман не знал, каким оно его видит. Возможно, тоже сияющим яйцом – так выглядит любой человек в особом зрении видящего. Или молодым охотником с длинной острой пальмой в руках. Это не имело значения – на таких уровнях существования битвы происходили без помощи мускулов и оружия, которые здесь были лишь фантомом.

– Зачем ты здесь? – прорычал Федор.

– Я пришел к мальчику, – ответил незнакомец.

Голос его был сильным, но монотонным, словно вещал покойник. И по-прежнему раздавался отовсюду, хотя был не настолько устрашающим, как у Орла – все-таки, в нем угадывалось нечто человеческое.

– Ты хочешь забрать его?

Федор выставил пальму. Он не мог отдать мальчишку – иначе, какой же он шаман…

– Я хочу только поговорить с ним, – бесстрастно ответил противник, но тоже взмахнул палицей, приготовившись к броску.

– Нет! – заревел Федор, атакуя.

Его удар был мощным и беспощадным. Пальма должна была прошить противника насквозь. Но – не прошила. Тот отскочил, одновременно взмахнув своим оружием. Федора словно могучий порыв ветра отбросил.

– Нам незачем драться, – произнес незнакомец. – Я поговорю с ним, а потом уйду.

– Ты хочешь его забрать! А я не дам! – крикнул Федор, вновь атакуя.

На сей раз пальма проткнула плечо чужого, хлынула кровь. Она так же, как кровь Федора, лохмотьями висла в здешнем невероятном пространстве, но была не красной, а иссиня-черной.

Похоже, противник начал свирепеть. Он схватился за рану. Сила перестала истекать.

Поглядев на Федора еще более сузившимися глазами, он прошипел:

– Я сильнее. Тебе не выстоять.

Федор и сам знал это – он до того потерял слишком много силы. Кроме того, был стар, утомлен и напуган Дябдаром. Но он почему-то обязан был продолжать сражение. Сам не зная почему, был уверен, что от этого никуда не уйти, иначе все будет очень плохо.

Он вновь атаковал, пытаясь на сей раз разрубить противника. И тут пальма в его руках обратилась в совершенно неожиданный предмет. Народ Федора называл его локоптын и вешал на нем жертвы духам. А луча называли его кирэс, и на нем висел их Бог.

Федор, хоть и был крещен заезжим попом, до сих пор не понимал, как это Бога можно повесить на дерево и убить. И почему он после этого Бог. Он чувствовал важность этих обстоятельств, но они были для него непостижимы.

И он никогда не видел русского Бога в своих скитаниях по верхнему и нижнему миру. Хотя других богов видел немало – и не только богов эвенков, но и многих других, о которых порой и не слыхал.

Но теперь в руках его – может быть, в самом важном поединке за всю его жизнь – был кирэс вместо оружия. И Федор ударил противника им.

Тот страшно закричал. Его крик пронесся по всем мирам, и духи с богами вновь сжались от ужаса. Лицо чужого исказилось от безумной ненависти. Кирэс вошел в его тело, и оно начало распадаться.

Федора переполнило злобное торжество победителя. Он глумливо расхохотался и поднял кирэс для еще одного удара. Но тот снова обратился в пальму, которая вдобавок переломилась посередине.

А распадающийся противник, бившийся в конвульсиях, взмахнул своей палицей – и просто перерубил Федора.

Треть тела шамана с головой, плечом и рукой, все еще сжимающей сломанное древко, плавно отделилась от остального и поднялась. Хлынувшие потоки крови заполнили собой пространство, подобно чудовищным гирляндам – так густо, что Федор, с удивлением разглядывавший свой обрубок внизу, больше не видел своего противника.

Федор вдруг оказался в безграничной заснеженной тундре. Теперь он был здоров, не ранен и предстал в своем обличии среднего мира – невысокого худощавого старика с морщинистым лицом, большим лбом и пронзительным взглядом из-под густых сросшихся бровей. Он стоял, кутаясь в старый плащ, выменянный у русского геолога за пыжиковую шкуру. Распущенные длинные седые волосы бились по ветру.

Он пребывал посередине бесконечной пустыни и понятия не имел, что делать. Стоял страшный холод – Федор был привычен ко всяким морозам, но такого не испытывал никогда. Его волосы очень быстро заиндевели и образовали над его головой что-то вроде прозрачной переливающейся короны.

Он очень хорошо знал, куда попал – в загробный мир буни, возврата откуда нет и быть не может.

Федора охватило отчаянье.

Издалека донеслось побрякивание бубенца – кто-то ехал на олене. Федор до боли вглядывался в белую равнину, но не замечал никого – хотя бряцание становилось все ближе.

Вот оно, казалось, заполонило все вокруг, и Федор понял, что едет какой-то могущественный и, может быть, опасный дух. А то и бог.

Грохот был совсем близко, Федор слышал уже и храпы оленя – очень сильного молодого оленя. Но по-прежнему не видел никого.

И тут на него накатило понимание, что он никого и не увидит, что для него, шамана в девятом колене Федора Копенкина, зрелище это запретно. Но понимание это было почему-то мирным и радостным. Неожиданно сам для себя Федор упал на колени и опустил голову в снег.

Мимо промчался олень – шаман ясно слышал это. Некий порыв все же заставил его поднять лицо. И снова поспешно опустить и стоять на коленях до тех пор, пока бряцание бубенца не растаяло в снежных далях.

Но он на всю недолгую оставшуюся жизнь запомнил, что увидел он за тот краткий миг.

На него смотрел Сэвеки. Сэвеки был русским Богом – таким, каким его рисовали на иконах, висевших в церквах. Лицо Бога было спокойным и мирным. Федор ясно почувствовал, что Бог знает про него все, и будет судить его за все, что сделал он в своей странной жизни. Но произойдет это еще не сейчас.

Бог прямо сидел на олене и, казалось, быстрый ход зверя нисколько не влиял на Него. А в руках Его была маленькая трепещущая птичка, и Федор знал, кто она.

– Сэвеки Иисус Христос на оленчике везет душу мальчика обратно, – прошептал Федор и очнулся лежащим на земляном полу своего шаманского чума.

– Вставай, все самое интересное проспал, – расталкивал тоже приходящего в себя мальчика старый ученый луча. – Говорил же – не жри ты эти мухоморы.

Диким взглядом посмотрел Федор на уходящих из чума гостей, а потом пал в черную бездну безмолвия. Помощники, привыкшие к его обморокам после камлания, не беспокоили его до вечера. Потом все же забеспокоились и вернулись в чум. Федор был без сознания, стонал и метался. В таком состоянии он провел весь следующий день, очнувшись лишь к вечеру.