Меня возмутило, что Азиз по какой-то неведомой причине выбрал меня в исповедники.

— Ты так хотел стать другом Юсуфу, сделаться незаменимым союзником альморавидов… Что, не получилось?

— Ты о чем? — Азиз недоуменно уставился на меня. — А-а-а-а… вспомнил. Ты же был рядом с нами, когда Ефрем посоветовал мне воспользоваться столь удачной возможностью. Он вроде именно так сказал, да? Ты решил уязвить меня? Ну что ж, правильно делаешь. Я был наивен. А что, другие чем-то лучше? Мы все считали, что в лице Юсуфа обрели благородного героя, который защитит Андалусию. Так думал и аль-Мутамид, и Абдулла, и другие эмиры, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Альморавиды совсем на нас не похожи. Они чужие. Да, они правоверные мусульмане и при этом весьма благочестивые. Постоянно цитируют Коран. Они бы пришлись по душе верховному факиху. И молитвенные коврики они расстилают столь же ловко, как владеют оружием. Но их Бог… Он какой-то другой… Они называют Его так же, как и мы, выполняют такие же, как мы, обряды и ритуалы, и все же… Их Всевышний — совсем не тот милостивый и милосердный Аллах, которому я поклонялся всю свою жизнь. И уж тем более Он не похож на твоего Бога-Перводвигателя. Их Аллах — суровый, безжалостный, не способный на прощение Бог войны, Бог ревнивый и нетерпимый, требующий самоотречения, повиновения и жертв.

Азиз помолчал, собираясь с мыслями, а потом продолжил:

— Два года мы сражались с ними бок о бок. Братались ли они с нашими солдатами? Ни разу! С альморавидами невозможно разговаривать. Лица у них замотаны, и видишь только глаза: они смотрят на тебя сурово, оценивающе — словно ты явился в лавку к ростовщику и он прикидывает, что у тебя за душой. Они нас презирают, ненавидят и даже не считают нужным этого скрывать. Юсуф ни в грош не ставит наших эмиров. И это не только потому, что мы пьем вино, любим поэзию, слушаем музыку. Альморавиды считают, что мы слабы и когда-нибудь станем их добычей. Все эти два года я чувствовал себя мышью, которая явилась на прием к коту и теперь трепещет, разглядывая его когти.

— Возможно, король Альфонсо испытывает схожие ощущения, когда ему приходится иметь дело с крестоносцами и церковниками, которых он призвал на помощь. Я говорю о людях вроде Элдрика, — сказал я.

— Не думаю, — покачал головой Азиз. — Альфонсо их просто использует. Он умнее нас, а его положение в своем государстве крепче нашего. Странное дело, но порой мне кажется, что он ближе нам, чем альморавиды. Он андалусец, он часть нашего мира. Ты знаешь, я даже начал его уважать. Да, он наш враг, но он понимает нас, мыслит как мы. Я слышал, что он весьма пристойно обращается с мусульманами Толедо. Не препятствует им молиться в мечетях. Украшает церкви в нашем стиле. Он даже открыл академии, чтобы приобщить своих подданных к нашим знаниям. Альморавиды совсем другие. У них нет культуры, лишь голый фанатизм. Они меня пугают. Юсуф затеял с нами игру, но я не понимаю, чего он хочет. Мне страшно, Самуил, страшно за Мишкат.

Повисло долгое молчание. И тут я не сдержался. Да разве мне это было по силам? Рвавшиеся наружу слова наконец слетели с моих губ:

— И ради этого Юсуфа ты пожертвовал Айшой! Чтоб тебя черт побрал, Азиз. Гори в аду.

Лицо Азиза окаменело. Он сделал три шага вперед, остановился и, не поворачиваясь ко мне, глухим голосом произнес:

— Я же сказал, что не жду от тебя прощения. Мои преступления, мне и расплачиваться за них. Я не желаю говорить об Айше.

— А о Саиде? А о Паладоне? — Слезы брызнули из моих глаз. — Ты ведь их тоже погубил!

Азиз повернулся ко мне и ледяным тоном произнес:

— Паладон жив, хотя лучше бы он и вправду погиб. Он сбежал, хотя я не знаю, каким образом ему это удалось. Отгадай, где он в итоге объявился? При дворе герцога Санчо! Помнишь того юношу, который приезжал сюда, в Мишкат, вместе с христианским посольством? После того как его отец погиб в битве при Заллаке, Санчо упросил Альфонсо выделить ему феод в южной части королевства, чтобы воевать с мусульманами. Паладон теперь с ним у рубежей Мишката, замышляет месть. Если хочешь, проклинай меня за Саида! Проклинай меня за Айшу! Но не смей упрекать меня за Паладона. Он отрекся от ислама. Он вероотступник. Более того, теперь он еще и крестоносец. Он присоединился к франкским наемникам Санчо. Знаешь, в чем сейчас одна из главных моих бед? Мои соглядатаи доносят, что Санчо назначил его своим советником и прислушивается к тому, что Паладон говорит, — принц ударил кулаком по ладони — в точности так же, как это делал Паладон, когда его переполняли чувства. — Запомни, Самуил, я никогда его не прощу. Никогда. Теперь он мой заклятый враг. Знаешь, что он натворил? Он обесчестил мою сестру. Когда — понятия не имею, она отказалась раскрыть мне эту тайну. Айша выставила меня на посмешище перед всей Андалусией, когда я предложил Юсуфу сочетаться с ней браком. Юсуф отправил знахарку осмотреть мою сестру, а на следующий день на званом пире перед всеми андалусскими эмирами Юсуф с предельной вежливостью поднял тост в мою честь. Когда мы опорожнили кубки с этим мерзким верблюжьим молоком — ничего другого альморавиды не пьют, — Юсуф поблагодарил меня за щедрость, после чего отказался взять мою сестру в жены, поскольку у них, мол, в Африке, невеста эмира непременно должна быть девственницей. Представляешь, какой поднялся хохот? Когда же после этого унижения я направился к Айше и призвал ее к ответу, она мне тоже рассмеялась в лицо. Сказала, что уже не первый год любовница Паладона! — Принц содрогнулся и закрыл руками лицо.

«Ах, Айша! — подумал я. — Неужели тебе до такой степени опостылела жизнь?!» С ужасом я понял, что моя прежняя догадка о судьбе несчастной была не совсем верной. Да, можно сказать, что она покончила с собой, но при этом Айша не стала сама накладывать на себя руки. Вместо этого она стала насмехаться над братом, намеренно довела его до неистовства, и он воспользовался правом, дарованным ему шариатом. Она осрамила его перед всеми, а он смыл с себя позор. Абу убил брата, Салим — отца, а Азиз… Азиз… Я рухнул на колени.

— Чудовище! Да как у тебя поднялась рука? Как ты мог?..

Азиз устремил на меня взгляд. Он словно хотел сказать что-то, но потом передумал. Немного помолчав, он прошептал:

— Повторю тебе еще раз. Я не желаю о ней говорить. Что сделано, то сделано. — Он снова принялся мерить шагами двор. Неожиданно он опустился передо мной на одно колено и посмотрел прямо в глаза. — Самуил, я знаю, что былую дружбу не вернешь, и не смею ничего от тебя требовать, однако прошу, вернись во дворец. По крайней мере, подумай о моем предложении. Эмир скучает по своему Иосифу. Джанифа тебя любит и тоскует по тебе. Ну а я… мне нужен твой совет. Ты единственный человек, в честности которого я не сомневаюсь, и… Если ты меня ненавидишь, так даже лучше. Я буду уверен в том, что ты не станешь мне льстить.

Он подался вперед, быстро поцеловал меня и поспешил прочь, накинув на голову капюшон.

А я остался в залитом лунном свете дворе, мечтая о мраке, который скрыл бы ото всех мою печаль.

Через некоторое время я сдался. Разлука с Азизом была для меня невыносима. Как же я презирал себя за слабоволие! Увы, я ничего не мог с собой поделать. Я не простил его — нет-нет, однако я все еще любил его. Кроме того, несмотря на те жестокости, что сотворил Азиз, он оставался единственным напоминанием о Братстве Талантов и рае, в котором прошло мое детство и отрочество.

Поначалу меня терзала мысль о том, что я бросил своих душевнобольных пациентов, но они остались в надежных руках. Я поручил их заботе лекаря Али, весьма одаренного врачевателя, который некогда был помощником Исы. После того как я вернулся в больницу, Али стал моей правой рукой. Мы договорились, что я время от времени буду навещать его и обучать тому, что знаю сам. Надо сказать, что в больнице я не был желанным гостем. Да, Азиз объявил о снятии обвинений со всех пострадавших в ходе былых преследований, а власти непрестанно твердили, что всем нам следует жить в мире и дружбе. И все же многие из врачей не забыли, что я водил дружбу с Исой, и ненавидели меня, помня о том зле, которое они ему причинили. Я знал, что стоит мне уйти из больницы, и они вздохнут с облегчением.