Хоть и противно, но пила, цедила сквозь зубы вязкую белую жидкость, пахнущую козой, чтобы как Андрюша быть.

Бабаня с баб Маней с утра стояли в очереди у магазина, прихватив с собой внуков. Тотального дефицита ещё не было, но сахар в вареничный сезон уже выдавали по спискам. Женщины толпились у деревянного домика, обмахивались сложенными газетами, лениво перекидывались деревенскими сплетнями. Жарко, муторно, пыльно в деревне. Солнце прилипчивое, поджаривает со всех стороне, спрятаться охота.

Дети сидели на бетонной приступочке, ковыряли палочками в спёкшейся от зноя грунтовой дороге. Запасаться сахаром дело ответственное, они это знали, как и странное слово «посписка» (по списку).

– Зинаида, – окликнула баб Маня толстую продавщицу. Та гремела здоровым амбарным замком, отворяя обшарпанную дверь сельпо. – По сколь сегодня?

– По пять, – не оборачиваясь, басовито ухнула Зинаида.

– Мои-то северяне послезавтра приедут, на их положено.

– Тёть Маш, разнарядка у меня. На мальца выдам, ни грамма больше.

– А кудай-то сахар весь подевался? – ехидно спросила баб Маня. Вероятно, она была одной из первых в стране, кто осмелился задавать такие вопросы. Бабаня шикнула на неё сердито.

– Поезжай в область там и спроси, – огрызнулась Зинаида, с силой потянув тяжёлую дверь.

– О, какая!.. Да, ладно, ладно тебе, – пошла на попятную баб Маня. – Андрюху-то отметь, маются на жаре.

Продавщица что-то пробубнила и вплыла в полумрак сельпо. Очередь, как пылесосом, втянулась следом.

– Всё, дуйте домой, – сжалилась Бабаня над детьми. – За руку, Андрюша, держи. Да не озорничайте там.

Они припустили со всех ног. Андрюша бегал быстро, Злата еле поспевала за ним, клещом уцепившись в мальчишескую ладонь. Торопились закачаться водой от пуза и в жаркой истоме завалиться на старую железную кровать под разлапистой яблоней. Бабаня целую миску печенья дала, с вечера напекла. Они-то взяли только по одной, остальное так и дожидалось на кровати, прикрытое полотенчиком. Нет ничего лучше в мире, чем хрустеть печенюшками, пальцем выковыривать нитки из узорчатого покрывала и задумчиво смотреть на небо сквозь перекрестье веток. Если повезёт, выхватить взглядом завитки облаков и наперебой сочинять «облачные сказки». Андрюша так придумал.

Муська грелась на солнышке вместе с выводком, развалилась на вытоптанном пятачке у крыльца. Котята прилепились к мамке и мягко переминали лапками проваленный животик. Дети присели рядом. Муська, видимо, была в хорошем настроении, глянула на них, снисходительно зажмурилась и отвернулась.

– Тощая, всю высосали, всю, – сокрушённо покачала головой Злата, копируя бабкины интонации и ладошкой оглаживая впалый кошачий бок.

– Молока ей надо.

– Ой! А я всё выпила.

– Сейчас подоим, неси ковшик.

Злата пулей метнулась в дом, схватила алюминиевый ковш и бегом назад. Коза у Бабани была серая, бокастая, с меланхоличными зелёными глазками и кочками маленьких рожек над крутым лбом. Своенравная, вёрткая и имя у неё странное – Марта. Злата побаивалась одна подходить к ней, только с Бабаней, ну а с Андрюшей-то не страшно.

Ничего не подозревающая Марта безмятежно паслась за домом на привязи, шустро ворочая челюстями. Подкрались, Андрюша похлопал по спине козочку: Хорошая, хорошая! И Злата осмелилась, провела ручкой по жёсткой шкурке: Хорошая, хорошая!

Сели на корточки возле козы, Андрюша подсунул ковшик и сказал:

– Я держать буду, а ты дои.

– За ти-итьки? – прыснула Злата, прикрыв рот ладошкой.

– За что ещё? Вымя это. Не видала, что ли, как Бабаня доит?

Покрасневший Андрюша задрал козе заднюю ногу, Злата перевела взгляд на болтающееся вымя, снова посмотрела на брата.

– Дои, чего сидишь?

Она с опаской ткнула в вымя пальчиком. На удивление, оно оказалось тёплым, мягким, с нежным пушком. Со всей силы дёрнула за тёмный сосок, Марта вздрогнула, но никаких молочных рек не выдала, ни одной капельки.

– Держи, только двумя руками, – сказал Андрюша.

Злата быстренько перебежала и примостилась позади козы, со страхом ухватилась за ногу. Марта почуяла неладное, не в курсе была, что Муськино здоровье напрямую зависит от неё. Попыталась высвободиться, мышцы напряглись, копытце замаячило перед Златкиными глазами. Страшно-то как! Сердечко ёкнуло, обвалилось куда-то в живот, и хотелось бежать подальше от этой ноги в серых волосках. Но нет, нет!.. Там же высосанная Муська, так нуждавшаяся в полезном молоке! Злата опасливо приподнялась, чтобы не видеть серый пенёчек, крепко вцепилась в козью ногу и старалась не смотреть, но глаза косились сами по себе. Андрюша двумя руками потянул за соски, и… бадамс! Марта взбрыкнула и копытом припечатала Златке в плечо. Она отлетела в высокую траву, рёв её взметнулся ввысь, туда, где одинокое лёгкое облачко принесло новую сказку. Но какие могут быть сказки, когда ты ревёшь белугой?

Андрюша приземлился рядышком, ободранные коленки утонули в пыльной зелени. Сквозь слёзы видела Злата васильковые глаза, огромные и круглые, загнутый виноватой скобочкой рот. Андрюша неуверенно погладил её руку и забормотал:

– Больно, да?.. Больно? Не плачь, не пла-ачь, Рыжуха….

Плечо ноет, себя, бедненькую, жаль, Муську тоже, Андрюшу жальче некуда, потому как его таинственное ухо опять пострадает. Хоть разорвись – кого жалеть сильнее?

Разумеется, от Бабани влетело. Андрюша до конца дня простоял в углу за сервантом, обмазанная вонючей мазью Злата пристроилась рядышком. Иногда она выбегала на кухню и быстренько возвращалась назад, в наказание. Украдкой подсовывала Андрюше печеньки.

– Подиж ты, не разлей вода, прямо. Да выходите уже, ладно, – смилостивилась бабка.

В этот день Андрюша впервые остался ночевать. Сначала Бабаня разрешила поиграть с рыбками, только это не настоящие рыбки, а синенькие блестящие, с открытыми ротиками. Жили они на полированном серванте вместе с мамой рыбиной. У неё изо рта шарик золотой торчал, так хотелось его вытащить, но Бабаня не дала, сказала:

– Вон, мальки есть, ими играйте. Осторожно только, поколотите ещё.

Они из детской леечки наливали водичку в раззявленные рыбьи рты, а потом пили из них, обпились. Это намного интереснее, чем просто из кружки и ничего не разбили. Потом вдвоём забрались на огромные полати (почему так называлась обычная кровать – неизвестно). Шушукались, шушукались, хихикали, хихикали, пока заспанная Бабаня не выросла в дверях и не прикрикнула:

– Быстро, быстро спать, шебутные! Баловаться будете, не позволю больше.

Уснули. Белый шрамик на плече остался на всю жизнь, как и Андрюшино – Рыжуха. А уж сколько детских тайн и секретиков перешёптано, переговорено на этих полатях, сколько страшилочек, да врушек-баек навыдумывано!

Тот год запомнился как самый счастливый в её детстве. Родители Андрюши гонялись на севере за длинным рублём и оставили сына у бабки, в школу пришла пора идти. У баб Мани дом посолиднее, но злой, негостеприимный, как и она сама. То не трогай, это нельзя, на диване не прыгай, руки на колени и сиди тихо, как арестант, не высовывайся. А разве это мыслимо, когда кругом столько любопытного? Глаза хлопотливо бегают, выискивают. Рука сама тянется – и статуэточки потрогать хочется, гладенькие беленькие собольки, и атласную штору на себя примерить, и в пуговичной банке порыться. Одна электрическая кофемолка чего стоила. Стояла она в коробке глубоко в шкафу, почти непользуемая. Однажды, пока бабки дома не было, они вытащили её и весь сахар из сахарницы смололи. Вжик, вжик – и белый порошок готов. Слизываешь его с ладошки и млеешь, хохочешь-заливаешься, глядя на Андрюшин такой же белый нос-пимпочку. Баба Маня застала, чуть не на голову им этот порошок высыпала, так орала:

– Чёй-то тут шаритесь, господа хорошие? Проныры, от проны-ыры!.. А ну, геть отседа!

И полотенцем, полотенцем отхаживает.

Две сестры были настолько разными, только диву даёшься. Бабаня полная, статная, румянец щедро разлит по щекам, веночек толстой косы уложит вокруг головы – ни дать ни взять царица, и добротой наполнена по самые края. Баба Маня с другого полюса: худая, костлявая, с вечной дулей на затылке, носом-флюгером, который лез всюду, да языком-бритвой. Характер ядовитый как у змеи, злыдня одним словом.