Мег покончила с собой. Она ощутила такие безысходность и отчаяние, что убила себя. Так что виноваты мы. Все мы, кто мог бы спасти ее, если бы в нужный момент оказался рядом.

Но меня рядом не было, не так ли? За прошедшие два года я возвращалась в Миннеаполис лишь один раз. Если б я приезжала чаще, была бы она все еще жива? Что, если б я навещала ее регулярно? Что, если б я была более чуткой, заботливой, человечной?

Да, было трудно понять проблемы Мег, но я пыталась. Честное слово, пыталась. Однако терпение – не моя добродетель. И сочувствие тоже. Может, я была слабым звеном. Может, мой гнев должен быть направлен не на ее мать, а только на меня. Раньше я не знала, что такое сожаление, а вот сейчас испытала его в полной мере. Тоска по Мег до конца моих дней – вот моя епитимья.

Нам обеим было по тридцать, когда она убила себя, и теперь ей вечно будет тридцать. А я буду стариться без нее.

Заняла бы я ее место, если б могла? Гм, черт… Я не склонна к самопожертвованию, но, думаю, заняла бы. Как-никак мне не на что надеяться. Не настанет день, когда я расцвету счастливой, цельной личностью. У Мег же было на что надеяться.

А может, надежды вообще не было? Возможно, ей было суждено выйти за какого-нибудь козла, травмировать детей одним разводом за другим и менять одного мужика за другим. Моя жизнь будет не такой деструктивной.

И все же мне хочется вернуть ее.

Меланхолия накрывает меня, как паутина, принесенная ветром, и если Стивен не появится тут в ближайшее время, я сменю образ и закажу графин столового вина. Если потороплюсь, то, вероятно, смогу выпить его до его прихода.

Не повезло. Я слышу позади себя его громкое, излишне дружелюбное приветствие, обращенное к хозяину. Хозяин отвечает так же громко. Всем нравится Стивен! Могла бы получиться веселая комедия положений.

Встаю и неуклюже поворачиваюсь, как будто нервничаю. Вероятно, переигрываю, но инстинкт подсказывает, что я должна вести себя в совершенно противоположной манере по сравнению с тем, как я обычно держу себя с мужчинами. И пока это работает.

– Джейн!

Он быстро подходит и заключает меня в долгие объятия. Слишком долгие. Горжусь собой – тем, что не отпихиваю его. Вообще не люблю обниматься.

– Ты потрясающе выглядишь, – шепчет он мне на ухо.

Злость отражается на моих щеках в виде румянца.

– Это просто моя офисная одежда, – возражаю я.

– Ты всегда выглядишь потрясающе.

Теперь я понимаю, почему женщины западают на него. Стивен отлично ухаживает.

– Надеюсь, ты пьешь красное вино? – спрашивает он, когда мы рассаживаемся.

– Нечасто.

Он игнорирует мой ответ и заказывает у хозяина бутылку своего любимого красного. И тогда я понимаю, что это то самое заведение, куда он приводит людей, чтобы покрасоваться. Побыть большой «шишкой». Идеально.

– Я рад, что ты пришла, – говорит он.

– Думал, струшу?

– Мне показалось, что ты сильно нервничала.

– Я и сейчас нервничаю. Мне нельзя потерять эту работу.

– Не переживай из-за этого. По сути, всем безразлично. Насколько я знаю, никого не наказывали за отношения между сотрудниками. И это здорово.

– Ты так думаешь?

Он через стол накрывает мою руку своей.

– Доверься мне.

Его улыбка рассчитана на то, чтобы ободрить меня, но слова производят противоположный эффект. С какой стати мне доверять человеку, с которым я едва знакома? Это предупреждающий знак – то, что он просит меня об этом. Я слегка пожимаю его руку, как бы давая понять, что мне нужно на кого-то опереться. Когда подходит официант с меню, я изображаю, будто меня застигли за чем-то интимным.

Ожидаю, что официант передаст меню Стивену, чтобы тот мог заказать за нас обоих, однако он передает меню мне. Стивен подмигивает.

– Я и так знаю, что буду заказывать. Здесь, кстати, все вкусно. Выбирай, что хочешь, не ошибешься.

Ох, какое облегчение…

Опять подходит официант. Я заказываю спагетти болоньезе, и рот наполняется слюной при мысли о еде. Очень хочется, чтобы у этого заведения оказалась неожиданно хорошая кухня. Ведь могут же эти отношения быть не только работой. Ведь могу же я получить хоть какое-то удовольствие…

Приносят чесночный хлеб. Горячий, ароматный, поджаренный чесночный хлеб – и секс со Стивеном уже не выглядит таким ужасным. Я беру ломоть, закрываю глаза и откусываю.

– Вкусно, правда? – спрашивает он.

– О, потрясающе.

Улыбка освещает все лицо Стивена, и его обаяние раскрывается в полном объеме. Я вижу, что в нем нравится другим людям, если те не приглядываются. Иногда я жалею о том, что смотрю так глубоко. Я была бы рада ограничиться поверхностным взглядом, как другие. Но зачем мечтать о чем-то, чему не бывать? Пустая трата энергии.

– Здесь все так вкусно? – спрашиваю я.

– Все.

– Тогда спасибо, что привел меня сюда.

Хозяин приносит бутылку и разливает вино по бокалам. Возможно, как-нибудь вечером после работы я сама приду сюда, чтобы побаловать себя всякими вкусностями, но сегодня я себя ограничиваю. Терпение. Самоконтроль. Выигрыш стоит всего этого.

– Расскажи мне о своей семье, – говорит он.

– Ты уже почти все знаешь. Я выросла только с мамой. Мой отец даже не появлялся на горизонте. Бабушка и дедушка недавно умерли. Летом я жила с ними, чтобы мама могла работать. Знаешь… тогда я это ненавидела, а сейчас рада, что проводила с ними так много времени. – Эту историю однажды поведал мне один знакомый.

У меня была бабушка, жадная и вечно пьяная. У нее была слабость к «Твинки»[5], и я всегда поражалась ее запасам, когда мое семейство заваливалось к ней в дом и начинало клянчить деньги.

– Значит, ты здесь училась в старших классах?

– Только три года, но почему-то чувствую, что мой дом здесь. Наверное, то был самый стабильный период в моей жизни. – В колледже я избавилась от характерного для Оклахомы говора, так что он не догадается, откуда я родом. – А что насчет твоей семьи? Похоже, вы очень близки.

– Абсолютно. Ну, точнее… я близок с отцом. Мама ушла, когда мне было пятнадцать. Такая мерзость…

– О, нет.

– Она изменяла ему, – напряженно говорит Стивен, и я вынуждена подавить усмешку. Джек-пот.

Вместо того чтобы рассмеяться, шепчу:

– Я сожалею.

Он дергано пожимает одним плечом.

– Мой отец – пастор, так что можешь представить, через какое унижение он прошел.

«И ты тоже», – думаю я.

Значит, его отец – святой, а мать – шлюха. Если б я была нормальной, то посочувствовала бы ему. Уродливый развод никому не на пользу. Но я ненормальная, и я знаю, в кого он превратился, повзрослев, поэтому не испытываю никакого сострадания.

Однако я все равно тяну к нему руку. И чувствую, как напряжены его пальцы под моей ладонью.

– Наверное, это было ужасно…

– Угу.

– А сейчас ты с ней в каких отношениях?

Его губы раздвигаются в слабой усмешке, и он опять пожимает плечами.

– У нас замечательные отношения. Я переболел.

Даже самый доверчивый человек услышал бы в этом ложь, а я вообще никому не доверяю. Он ненавидит свою мать. Не очень-то хорошая перспектива – встречаться с таким парнем.

Стивен вытаскивает свою руку из-под моей и обхватывает мои пальцы.

– Как бы то ни было, все это в прошлом. Мы с отцом все так же близки. Я каждое воскресенье хожу в церковь. Выполняю для него кое-какую работу. У моего брата двое великолепных детишек, и мне нравится быть дядькой.

– Значит, ты хочешь собственных детей?

– Когда-нибудь. – Он подмигивает, как будто передал мне крохотное угощение. Я суну его в карман, а потом, когда приду домой, помещу его в свою «Большую книгу грез».

– Где церковь твоего отца? Она большая?

Он рассказывает мне об Объединенной церкви Христа, а я тем временем ем второй ломоть чесночного хлеба. Приход расположен в сытом пригороде Эппл-Вэлли, там, где у христиан есть деньги.

– Он здорово разросся в последнее время. Мир погружен в хаос. Люди возвращаются к Господу. Сейчас у нас почти две с половиной тысячи прихожан.