– Приехали, – сказала Конни, выбираясь из авто.

Арло соскочил с заднего сиденья и уже спустя мгновение обнюхивал ворота, размахивая хвостом. Дверь автомобиля захлопнулась, издав ржавый скрип. Конни перекинула сумку через плечо, сунула руки в карманы джинсов и направилась к дому бабушки.

Последние годы в этой отшельнической резиденции проживала Грейс, однако перед ней до самой смерти тут жила ее мать, София, и Конни с детства привыкла называть хижину на Милк-стрит бабушкиным домом. Грейс выросла здесь, но, когда Конни была маленькой, они редко выбирались из конкордской коммуны в это захолустье Новой Англии. Должно быть, между Грейс и Софией возникали недопонимания, как происходит сейчас с Грейс и Конни. Конни и не узнала бы, что дом до сих пор находится в их собственности, если бы Грейс не попросила ее выставить его на продажу тем самым летом. Летом, когда Конни повстречала Сэма и потеряла научного руководителя. Летом, когда ее жизнь поделилась на «до» и «после».

Оглядываясь назад, Конни назвала бы то лето «летом странностей». С того момента, когда ее жизнь переменилась, как по щелчку, прошло уже десять лет. Во все это было трудно поверить. И еще сложнее объяснить. Когда все устаканилось, Конни вернулась к тому, что называется «нормальной жизнью». Как раз в этот период – период усердной работы, дружбы с Лиз, Кембриджа и паба «У Абнера» – она познакомилась с Сэмом. Его забота, удивительные карие глаза и ночи близости являлись доказательствами того, что случившееся летом 1991 года произошло по-настоящему. Если бы не присутствие Сэма рядом, Конни бы притворилась, что тогда она испытывала галлюцинации, вызванные тяжелым потрясением и гипоксией.

Когда осенью 1991 года Конни благополучно вернулась в Кембридж, чтобы продолжить учебу в аспирантуре и дописывать диссертацию, Грейс резко передумала продавать бабушкин дом. Собрав свои травы, книги о рейки[12] и целебных кристаллах, она покинула Санта-Фе и направилась в семейное имение. Отмыв окна от грязи, мать засеяла сад цветами и чудесно зажила в месте, способном очистить чакры и карму любого. На самом деле оказалось, что любителей подобной жизни куда больше, чем Конни предполагала.

Арло пробрался сквозь прутья изгороди, и Конни услышала женский голос:

– Ах, кто это у нас здесь такой! А хозяйку с собой привел?

Конни взялась за ржавую задвижку.

– Привет, мама!

Сад за живой изгородью хоть пребывал в зимней спячке, выглядел весьма ухоженно. Извилистая тропка, выложенная каменными плитами, вела до двери дома. По обе ее стороны высились посеревшие от холода кустики шалфея, тимьяна, розмарина и лаванды. Вместо зеленой травы из земли торчали стебли многолетних растений и разлагающиеся останки однолетних. Стебли спаржи шелестели на ветру, а вдалеке, у самого дома, ждали наступления весны засохшая помидорная ботва, корявые корни белладонны, белены и гвоздик. Над головой переплетались виноградные лозы, затеняя территорию сада. Странно, но воздух внутри был не таким ледяным, как снаружи.

Под ольхой, в очках для чтения, огромных ботинках LL Bean и шерстяном пончо, стояла на цыпочках Грейс Гудвин и тянулась к птичьей клетке, чтобы заложить в нее корм.

– Здравствуй, дорогая! – воскликнула она, закрепила кормушку на прутьях клетки, обтерла ладони о джинсы и через ряды стеблей направилась к каменной тропке. – Как доехала? Ужасно, наверное?

Конни двинулась к Грейс через сонный сад и заключила ее в неловкие объятия.

– Да нет, вполне неплохо, – ответила она матери, вдыхая запах детской присыпки, лаванды и пачули.

Мать неожиданно для Конни напряглась, и та, смутившись, отстранилась.

Грейс заглянула в глаза дочери. Что-то странное было в этом взгляде, но Конни не могла понять что именно. Неужели обиделась, что дочь так долго ее не навещала? Но ведь мама знает о ее загруженности. И в конце концов, важно то, что на данный момент она здесь. Приветливая улыбка Конни сменилась неуверенной. Грейс взяла Конни за руки, развела их по сторонам и принялась с любопытством разглядывать с ног до головы, словно оценивала, хорошо ли на ней сидит новая школьная форма.

– Что такое? – недоумевая, спросила Конни.

Грейс опустила руки дочки и взяла ее лицо в ладони. Глаза матери были такими же бледно-голубыми, как и у Конни, а зимой, казалось, светлели еще сильнее, как и все вокруг.

– Просто я так рада, что ты приехала, – ответила Грейс, но какие-то нотки в ее голосе подсказывали, что она лукавит.

– Ясно…

Конни никогда не удавалось добиться от Грейс прямого ответа. Все, что та говорила, окутывала пелена недосказанности.

– Пойдем в дом, – предложила мать. – Тебе нужно согреться.

– А сейчас нам предложат какой-нибудь травяной отвар, – бросила Конни Арло, который плелся за хозяйкой.

– Только тебе. Не собаке, – поправила Грейс.

Над входом висела ржавая подкова, зато саму дверь перекрасили всего несколько месяцев назад. Черная глянцевая краска подчеркивала неровности древних досок и блестела на выпирающих шляпках гвоздей.

Конни и Грейс вошли в тесную прихожую и по привычке потопали по ковру, хотя снега на ботинках не было. Разувшись, женщины остались в одних носках. Свои полосатые носки Грейс связала сама. Как, к слову, и носки дочери.

– Присаживайся пока. – Грейс махнула в сторону гостиной, что располагалась слева от прихожей. В камине дотлевали угли, а в воздухе витал запах яблони.

– Давай, помогу, – предложила Конни, поворачивая за матерью направо – на мрачную кухню.

– Нет-нет! Иди присядь, – запротестовала Грейс и заторопилась вглубь помещения.

В гостиной все было точно так же, как и тем летом, что Конни провела здесь. Вероятнее всего, в ней ничего не менялось последние лет пятьдесят. Бабушкин стол в стиле чиппендейл, за которым Конни начинала писать диссертацию, стоял у стены. Теперь на нем лежали вскрытые конверты со счетами и прочие бумаги. Два старинных гобеленовых кресла были пододвинуты к очагу. У ножек одного из них примостилась корзина с вязальными принадлежностями. Арло уже свернулся в клубок на просевшем диване и уткнулся носом в хвост. Перед окном едва заметно раскачивались пышные хлорофитумы в подвесных вязаных кашпо для горшков. Книжные полки ломились под грудами книг, копившихся веками.

На камине, прислонясь к латунному подсвечнику, стояла крошечная кукла из кукурузных листьев, с пуговицами на месте глаз. Вокруг ее шеи был повязан бантик из пряжи. Конни дотронулась до куколки кончиком пальца. Очередное напоминание о лете 1991 года. Как-то ночью Конни нашла ее помятую и позабытую за одной из книг. Просто удивительно, сколько секретов может таить в себе дом, из которого никогда ничего не выбрасывалось.

– Ма-ам? – позвала Конни. Трава так долго не заваривается.

– Иду-иду! – отозвался приглушенный голос Грейс из другой половины дома.

Заглянув на кухню, Конни обнаружила лишь мрак и загадочный взгляд женщины на портрете, что висел над обеденным столом. Сдавшись, гостья плюхнулась в кресло и протянула ноги к огню. Она бесцельно глядела на стены гостиной, а те – на нее. Чтобы занять чем-то руки, Конни выудила из кармана джинсов связку ключей. Она расположила старинный железный ключ горизонтально, меж двух указательных пальцев и принялась его разглядывать в свете камина. Древний ключ Конни нашла в этой самой комнате, в толстой Библии, пылившейся на нижней полке.

– Еще минутку! – прокричала Грейс.

Огонь с треском вспыхнул и подбросил кверху горсть искр, озаряя книжные полки золотистыми бликами.

– Тебе точно не нужна помощь?

Пальцы Конни высвободили старинный ключ из связки, и теперь он, один-одинешенек, лежал на ее ладони.

– Нет!

Ключ казался довольно теплым. Конни медленно провела им по костяшкам, как обычно делала с ручкой, когда писала или принимала экзамены.

– И чем она там занимается? – спустя какое-то время поинтересовалась Конни у Арло.

Она обернулась, рассчитывая увидеть на диване сочувствующую мордашку, но пес уже куда-то убежал. Вскоре в дверях гостиной наконец появилась Грейс, пряча что-то небольшое в ладони.