Леонид сделал шаг, посмотрел по сторонам: машин не было, и он перешёл дорогу. Поклонницы Боне тут же вывернули головы, проверяя, кто смеет приближаться к храму их любви.

Перелётов тоже скосил глаза на женщин: разные – и по возрасту, и по внешности, и, кажется, по социальному положению, на руке одной девушки блестит золотой браслет, на одежде второй – пыль дорог, без всяких метафор. Но зато в глазах у всех троих одно и то же выражение. Леонид однажды видел такое очень близко: и у него тоже была фанатичная поклонница. Сначала её присутствие его радовало, только позже он понял, какую ошибку совершил. Он думал, она останется с ним, думал, это будет то, чего он так искал, но дело-то было не в ней, с ней-то всё было в порядке. Это он, как обычно, не мог ничего дать человеку рядом – ни чувств, ни слов, одни сомнительные телодвижения. Она думала, что избавит его от кривизны, поможет ему, спасёт, вылечит, но, конечно, ушла ни с чем.

Боне всегда был более гуманен: просто не обращал на поклонниц внимания. И они уходили разочарованными, но не вычерпанными до дна.

Леонид давно уже не был в этом доме и, как и четырнадцать лет назад, не ожидал, что его пустят. Но он назвал своё имя и в полотне ворот появилась щель калитки.

Сад не изменился. Должен был – годы прошли, но Леонид не увидел разницы. Сначала решил, что забыл просто, как тут всё выглядело раньше. Но вот мелькнула справа по-прежнему ярко-красная, коническая крыша южной беседки; там они, ученики Боне, читали друг другу написанное, а потом плевались ядом, с наслаждением втаптывая друг друга в грязь. Как будто то, что они создавали, могло быть исправлено. Как будто оно выходило из-под их пера, а не из выдоха «чужих».

Боне учил их не поэзии или прозе, он учил их жить среди людей. Говорить с «чужим». Слушать его.

Быть не такими несчастными.

Марианн это явно удалось лучше всех. Она не просто приспособилась, она вела жизнь, о которой Леонид мог бы только мечтать. Всегда среди людей, а не на отшибе. Ему бы её способность быть такой… быть настолько человеком. Ему и тогда это удавалось не очень, а уж теперь-то…

Он вспомнил, как увидел Марианн впервые; это случилось в той самой беседке, Боне привёл его, чтобы познакомить с остальными. Июльские сумерки были полны звуков: птичьи трели, одинокое кваканье безумной лягушки, польстившейся на «пруд», шорох листьев. Марианн тогда было двадцать, она смотрела насмешливо, вытягивала губы, как будто пыталась присвистнуть: смотрите-ка, нам привели новую жертву. Там были ещё двое, но их Леонид вспомнил с трудом: они очень быстро исчезли из компании, а вместо них появились другие. Так случалось часто: мало кто из учеников оставался надолго, большинство растворялись в сумерках. «Растения», к которым Боне рано или поздно терял интерес, будто разочаровывался в них. Кто-то был более талантлив, кто-то менее, но со временем Леонид начал подозревать, что Виктор искал что-то определённое. Взаимопонимание, может быть. Тот же уровень душевной боли.

Большинство учеников, получается, не так-то уж и страдали. Странная и нелепая мысль. Но как бы то ни было, только Леонид с Марианн и задержались надолго. На годы: ученичество давно закончилось, а они всё встречались, приходили в гости к Виктору и Леди Александре. А потом всё равно разошлись в разные стороны, общаться не перестали, нет, но случалось это редко. А теперь – дожили! – Леонид даже не смог связаться со своей старой подругой. Все телефоны, почтовые ящики, мессенджеры – всё осталось глухо к его сообщениям. Марианн как будто пропала.

Поэтому он здесь: идёт разговаривать о странных вещах со своим старым учителем. Но если не с ним говорить о таком, то с кем ещё? Виктор поймёт, он всегда понимает.

Его проводили в кабинет, и тут Леонид впервые заметил перемены: не было электрической пишущей машинки, конечно, вместо неё на антикварном письменном столе лежал ноутбук. Пыльный, как будто к нему не прикасались неделю. Занавески изменились, и стены стали другого цвета, и книги, всегда наводнявшие полки двух высоких стеллажей, поредели. Время не тронуло парк, но отыгралось на кабинете.

Чаще ученики собирались в библиотеке, но иногда и здесь. Притаскивали пару стульев, отодвигали от стены журнальный столик, сбрасывая с него распечатки, ксерокопии, газетные вырезки. И Леди Александра приносила чай. Всегда только она, потому что никто из прислуги не смел заходить в кабинет Боне.

У Леди Александры, всё ещё очень красивой, волосы к тому времени поседели полностью, и свет ламп делал их почти золотыми. Она двигалась медленно, плавно, в каждом её жесте было что-то, отчего замирало сердце. Во взгляде бледно-серых глаз всегда светилась улыбка. Даже сейчас, вспоминая жену Виктора, Леонид почувствовал дрожь: он прекрасно понимал, почему Великий Боне влюбился в Александру ещё в юности и никогда больше с ней не расставался. Прекрасная романтическая история, которая так нравилась журналистам и читателям.

И, наверное, не очень нравилась поклонницам Виктора.

Леонид понял, что подсознательно ждёт: отворится дверь, и в кабинет войдёт Леди Александра с подносом – небесно-голубые чашки и чайник, вазочка с маленьким шоколадками, прозрачная сахарница и стеклянный молочник.

И когда дверь открылась, он сперва решил, что каким-то образом перенёсся в прошлое: эта женщина, нет, даже девушка, могла бы быть Леди Александрой, только лет пятьдесят назад. Но через секунду Леонид уже понял: не так-то они и похожи, жена Виктора и вошедшая девушка. Его ввели в заблуждения такие же бледно-серые глаза, а главное – движения. Плавные, зачаровывающие, заставляющие следить за ней чуть дыша. Но в остальном она больше напоминала мать – дочь Виктора и Александры.

– Вера, – произнёс Леонид. – Здравствуй.

– Добрый день, – тихо ответила она. – Не думала, что ты меня сразу вспомнишь.

Да и он такого не ожидал, и в первую очередь – вообще её тут увидеть. Раньше Вера, тогда ещё тихая, застенчивая девочка-подросток, иногда приезжала в дом деда. Но сколько раз Леонид встречал её? Не больше десятка, и это было достаточно давно. Нет, дело именно в том, что она похожа и на бабушку, которую он никогда не забудет, и на мать, которую из памяти тоже так просто не сотрёшь, да и скандальные фотографии Таисии по-прежнему – хиты жёлтых новостных порталов.

– Я пришёл к Виктору, – Леонид почувствовал себя глупо, как только произнёс это. Конечно, Вера знает, зачем он здесь, ей уже передали.

Она качнула головой, сделала ещё шаг вперёд: на её лицо упал луч света. Леонид смог лучше её разглядеть: она казалась усталой, потерянной и печальной.

– Что-то случилось? – спросил он. И уже знал ответ:

– Да, – Вера подошла ещё ближе. – Как хорошо, что ты пришёл. Как будто почувствовал, что должен.

– Он любил тебя больше всех остальных учеников. Не произносил этого вслух, но все знали, – Вера держалась за ручку двери в спальню деда и продолжала говорить. А Леонид всё ждал, когда же она позволит ему войти.

– Понимаешь, – она волновалась, путалась в словах, – такого не было раньше, никогда. Сначала ему было нехорошо – дней десять это длилось… я не знала, а то бы позвала врача… А потом страшный приступ, затяжной, как раньше, в молодости – так сказала мама. Как только приступ закончился, дед… он упал без чувств. Вышел к нам – мы пили чай, я, Маттиас, мама… и упал, просто упал и всё… Это было два дня назад.

Она замерла. Леонид пытался вспомнить, кто такой Маттиас… один из внуков, кажется, кузен Веры.

– Упал, – повторила она и как будто задумалась, потом вздрогнула:

– Бабушка умерла, пока у него были приступ. Не проснулась. Не мучилась. Мы не говорили ему, но, по-моему, он знает…

Наконец, она впустила Леонида в комнату: тяжёлые бежевые шторы едва приоткрыты, через узкую щель форточки проходят запахи из сада; смятая, посеревшая постель и Боне – выглядит на все свои годы, подумал Леонид, а ведь всегда казался моложе. Морщины, редкие белые волосы, прерывистое дыхание.