Эмма шагнула вперед и встала между его коленей – протяни руку и коснешься.
– Да.
Он положил ладони ей на бедра, сразу над ремнем джинсов. Привлек ее к себе. Она мягко обхватила руками его щеки, коснулась острых скул. Он закрыл глаза, ресницы порхнули по пальцам. Что такое, Джулиан, подумала она, в чем дело? Он и раньше иногда что-то скрывал от нее… Но теперь ощущение было такое, словно он прятал от нее целую жизнь, годами. Иногда он казался ей книгой на незнакомом языке… а теперь превратился в книгу, не только закрытую, но и запертую на десяток тяжелых замков.
Джулиан ткнулся головой в Эмму – она почувствовала волны его мягких волос, – потом поднял голову. Горячее дыхание проникло сквозь ткань, добралось до кожи. Он слегка поцеловал ее в живот – Эмма почувствовала дрожь. Когда их глаза снова встретились, его взгляд был лихорадочен и светел.
– Думаю, я решил нашу проблему, – негромко сказал он.
Она одним махом отмела желание, смятение, гнев – весь комок перепутанных чувств.
– О чем ты?
– Когда умер Роберт Лайтвуд, мы потеряли единственный шанс отправиться в изгнание. Я надеялся, что горе и боль заставят меня разлюбить тебя…
Его руки все еще лежали у нее на бедрах, но утешения это не приносило – слишком безжизненный был у него голос.
– …но этого не произошло. Ты и сама знаешь. Вчера ночью…
– …мы остановились, – перебила она, вспыхивая.
Душ, перепутанные простыни, вкус его поцелуев – соль и мыло…
– Дело не в том, что мы делаем, а в том, что чувствуем. Ничто не сумело заставить меня перестать тебя любить. Даже оборотов сбавить и то не вышло. Мне пришлось это исправить.
В животе у нее завязался холодный узел.
– И что же ты сделал?
– Пошел к Магнусу. Он согласился наложить чары. Сказал, что у этого вида магии – когда вмешиваешься в человеческие чувства – бывают опасные последствия, но…
– Вмешиваешься в человеческие чувства? – Эмма отшатнулась, его руки упали. – Да о чем ты говоришь?
– Он их убрал, – сказал Джулиан. – Мои эмоции. Мои чувства к тебе. Их больше нет.
– Не понимаю…
Интересно, почему люди всегда это говорят, когда ясно, что все они прекрасно поняли? Только сейчас Эмма поняла, почему. Потому что не хотят понимать. Это способ сказать: нет, не может быть! Ты не мог иметь в виду это. Только не то, что ты сейчас сказал…
Скажи, что это неправда.
– Если наши чувства не взаимны, значит, проблемы нет, – сказал Джулиан. – Проклятие больше не будет работать.
– Возможно, – она протяжно и хрипло втянула воздух. – Но дело не только в том, что ты чувствуешь ко мне. Ты стал другим, Джулиан. Ты даже не стал спорить с Джиа насчет детей…
Он слегка удивился.
– Да, кажется, не стал, – он поднялся, протянул ей руку, но Эмма отшатнулась; и его рука снова упала. – Магнус сказал, оно не слишком точно работает. Что в этом-то и проблема. Настоящие любовные чары, привороты, которые заставляют в кого-то влюбиться, – это черная магия. Они навязывают человеку эмоцию. То, что он сделал со мной, – почти полная противоположность: он мне ничего не навязывал. Я просил, но он сказал, что эмоции не единичны, и заклинаний на «отменить любовь» просто не бывает. Все чувства связаны с другими чувствами, а они – с мыслями и с тем, кто ты вообще такой.
Он махнул рукой: на запястье что-то мелькнуло… Красная ниточка или лоскуток.
– Он сказал, что постарается воздействовать только на часть моих эмоций… ту, что связана с эросом. На романтическую любовь. Но предупредил, что и все остальные мои чувства, возможно, тоже заденет.
– И как, задело? – полюбопытствовала Эмма.
Он нахмурился – и тут сердце у нее разорвалось пополам, потому что это была эмоция. Всего лишь удивление или огорчение – но эмоция.
– Между мной и всем остальным словно стеклянная стена, – признался он. – И между всеми остальными тоже. Гнев все еще здесь, со мной – я легко его чувствую. Я злился на Джиа. И когда полез на костер за Таем, это был просто рефлекс – его надо защитить, и все. Там не было ни одной сознательной мысли.
Он рассеянно поглядел на свои перевязанные ладони.
– Я все еще горюю по Ливви, но это вполне переносимо. Мне снова есть чем дышать. А ты…
– А мы, – мрачно поправила его Эмма.
– Я знаю, что любил тебя. Но больше не чувствую этого.
Значит, любил. Услышать глагол «любить» в прошедшем времени – все равно что получить удар в грудь. Эмма отступила еще на шаг. Все, надо убираться отсюда.
– Моли меня не покидать тебя, – проговорила Эмма. – Но ты меня покинул. Ты бросил меня, Джулиан.
– Эмма, стоп. Вчера ночью, когда я пошел к Магнусу… проклятие уже сбывалось. Я чувствовал это. Я знал. Я не вынес бы, если бы умер кто-нибудь еще…
– Я ни за что не согласилась бы остаться тут, с тобой, если бы знала, что ты натворил, – сказала Эмма. – Мог бы, по крайней мере, мне сказать. Честность – не эмоция, Джулиан.
Кажется, он все-таки вздрогнул… хотя, возможно, просто удивился.
– Эмма…
– Довольно.
Она выбежала из комнаты.
Она же вовсе не ждет Гвина, сказала себе Диана. И определенно не сидит у себя на кровати за полночь в симпатичном шелковом топе, который вдруг нашла в шкафу (хотя ей давно уже полагалось влезть в нормальную домашнюю пижаму)… ну, вернее, сидит, но исключительно потому, что решила почистить холодное оружие.
И верно – на покрывале было разложено три или четыре меча, которые она усердно полировала, словно надеялась вернуть им былую славу. Когда-то на них были вытравлены переплетенные розы, звезды, цветы, тернии, но за долгие годы гравировка потемнела и обесцветилась. Ей даже было немного стыдно за такое небрежение отцовским магазином… и этот стыд мешался с другим, старым, знакомым, который она ощущала всегда при мысли о родителях.
Было время, когда она всего только и хотела что быть Дианой и владеть «Стрелой Дианы»; когда у нее душа болела за Идрис и за шанс быть самой собой в родном краю Сумеречных охотников. Теперь ее снедала тревога, которой в той, прошлой жизни места не было. Ей стало тесно в прежних надеждах, словно в платье, из которого она уже выросла. Возможно, и из мечты тоже можно вырасти, когда у тебя расширяются горизонты.
Тук-тук. Не успел стихнуть стук, как Диана уже подлетела к окну, подняла раму и выглянула наружу. Гвин парил на уровне глаз; его серый в яблоках конь сиял в свете демонских башен. Шлем висел на ремне у скакуна на шее; на спине седока – могучий меч с рукоятью, потемневшей за годы работы.
– Я не мог прийти раньше, – сказал он. – Увидел сегодня дым в городе и смотрел из-за облаков. Пойдешь со мной туда, где безопасно?
Диана полезла из окна, даже не дослушав вопрос. Сидеть перед ним на спине лошади было так знакомо, как и быть в кольце его огромных рук. Она была высокой женщиной, и мало что на свете могло заставить ее почувствовать себя маленькой и хрупкой, но Гвину это удалось. Ну, что ж, по крайней мере, новое ощущение.
Они летели над городом, над стеной, над Нетленными полями… Диана отпустила мысли блуждать. Погребальные костры прогорели до пепла, оставив на траве зловещие серые, словно выбеленные круги. Глаза у нее защипало, и она поспешила отвернуться к лесу. Зеленые деревья плавно приближались и вот уже потянулись внизу, продернутые серебром рек; там и сям по границе лесов высились каменные усадьбы.
Диана думала об Эмме и Джулиане, о потрясении и одиночестве на лице у Эммы при вести, что им придется остаться в Идрисе, – и о пустоте на лице Джулиана. О да, она прекрасно знала, какую пустоту может причинить шок. Она и у Тая видела такую – глубокое безмолвие и недвижность внутри, из-за боли столь великой, что никакими рыданиями, никакими слезами до нее не достучаться, не избыть, не выплеснуть. Она помнила, как потеряла Арию, как валялась на полу домика Катарины, корчась и извиваясь, словно это могло выгнать наружу муку и тоску по сестре.
– Мы на месте.
