Женщина кивнула. Не колеблясь. Не бросив косого взгляда. Просто четко, резко кивнула.

– Почему? – Это прозвучало скорее как обвинение, а не как вопрос, но что, черт возьми, мне было делать? Веcти себя так, будто не случилось ничего экстраординарного?

Иван фыркнул и заерзал на стуле, вытянув ноги так, что они оказались лежащими на ковре, покрывавшем пол. Он покачивал коленом.

– Ты хочешь получить объяснение?

Не посылай его куда подальше. Не посылай его куда подальше. Не делай этого, Джесмин.

Я не посылала. Не пошлю.

Не делай этого.

– Да, – сухо сказала я, но гораздо любезнее, чем он того заслуживал и обычно слышал от меня, так как ощущала стесненность во всем теле. Иногда происходят такие события, которые слишком хороши для того, чтобы быть правдой. Я никогда об этом не забывала. Не могла. – Почему? – снова спросила я, не собираясь уступать до тех пор, пока мы не разберемся в этом дерьме.

Никто из них не произнес ни слова. Или, может быть, я была слишком нетерпелива, потому что продолжала говорить, не дождавшись ответа.

– Мы все знаем, что есть фигуристки помоложе, к которым вы можете обратиться с такой просьбой, – добавила я, потому что какой смысл скрывать, что именно так я и думала. Другими словами, это была полная чушь. Обман. Ночной кошмар. Одна из подлейших подстав, которые кто-либо когда-либо делал мне… если это было неправдой.

И что, черт возьми, происходило с моим кровяным давлением? Я вдруг почувствовала тошноту. Нащупав пальцами другой руки браслет, я сглотнула и посмотрела на обоих практически чужих мне людей, стараясь говорить ровным голосом и контролировать свои эмоции.

– Я хочу знать, почему вы обращаетесь ко мне. Помимо того, что есть девушки на пять лет моложе меня, некоторые из них более опытны в парном катании. Вам обоим известно, почему я не сумела найти другого партнера, – выпалила я, не удержавшись и оставив открытым свой вопрос «Почему?», словно бомба замедленного действия была установлена специально для меня.

Судя по их молчанию, они обо всем знали. Как они могли бы не знать? Я давным-давно заработала себе дерьмовую репутацию и не смогла избавиться от нее, несмотря на все свои усилия. Не моя вина, что люди повторяют обрывки, которые им хочется слышать, вместо того чтобы узнать всю историю целиком.

С ней сложно работать, – говорил Пол любому, кому было дело до парного катания.

Возможно, все сложилось бы иначе, если бы я всегда объясняла каждый свой поступок, но я этого не делала. И не сожалела об этом. Мне было все равно, что думают обо мне другие.

Во всяком случае, до тех пор, пока это не стало оборачиваться против меня.

Но теперь было слишком поздно. Мне не оставалось ничего другого, кроме как признаться в этом. И я призналась.

Я толкнула одного ублюдка – конькобежца, который схватил меня на задницу, и я стала злодейкой.

Я обозвала мамашу одной из своих напарниц по катку шлюхой после ее замечания о том, что моя мама, должно быть, большой мастер орального секса, коль у нее муж на двадцать лет моложе, чем она, но я стала невоспитанной кретинкой.

Со мной было сложно, потому что мне до всего было дело. Но как, черт побери, я могла начхать на все, если каждое утро просыпалась в возбуждении от того, что занимаюсь этим видом спорта?

Мелочи накапливались, накапливались и накапливались до тех пор, пока мой сарказм не стал восприниматься как грубость – как и все, что слетало с моих губ. Мама всегда предупреждала меня, что некоторые люди охотно верят в самое плохое. Это было прискорбной и досадной правдой.

Но я знала, кто я и что я делаю. Я не могла заставить себя сожалеть об этом. Во всяком случае, в большинстве случаев. Возможно, моя жизнь была бы намного легче, если бы я была такой же добродушной, как моя сестра, или такой же личностью, как мама, но я не была такой и никогда не стану.

Ты – то, кем ты являешься в жизни, и либо ты проживаешь этот срок, стараясь прогибаться, чтобы сделать других счастливыми, либо… нет.

А я была чертовски уверена в том, что могу прожить эту жизнь с большей пользой.

Мне просто хотелось убедиться, то ли это, о чем я думала, иду ли я на это с открытыми глазами. Я никогда больше не закрывала глаза и надеялась на лучшее. Тем более когда в этом участвовал человек, который в ту пору, когда я была одиночкой, после каждого соревнования записывал все ошибки, которые я совершала, исполняя свои программы – то, с чем я выступала на соревнованиях, одной короткой и одной длинной, называемой произвольным катанием, – и старался, чтобы я узнала, почему, черт возьми, я проиграла. Хрен гребаный.

– Ты настолько отчаялся? – напрямую спросила я мужчину, встретив взгляд его серо-голубых глаз, которые он не отводил от меня. Я выразилась жестоко, но мне было все равно. Я хотела знать правду. – Теперь больше никто не хочет кататься с тобой в паре?

Он не отвел своих ледяных глаз. Его длинное мускулистое тело не дрогнуло. Он даже не скорчил рожу, как делал обычно почти каждый раз, когда я открывала рот и обращалась к нему.

Он вел себя так, как мог вести себя только тот, кто уверен в себе, очень уверен в своем таланте, в своем месте в этом мире, в том, что за ним сила, Иван просто встретил мой взгляд, словно тоже оценивая меня. А потом он заговорил, как козел.

– Ты же знаешь, как это бывает, не так ли?

Твою мать…

– Ваня, – чуть ли не выкрикнула тренер Ли, качая головой, как мамаша, бранящаяся на своего дошкольника за то, что тот говорит все, что у него на уме. – Прости, Джесмин…

При нормальных обстоятельствах я бы проговорила одними губами: Ты у меня получишь пинок под зад, но сдержалась. Еле-еле. Вместо этого я, пристально посмотрев в это чистое лицо с идеальными очертаниями… представила, что обвиваю его шею руками и сжимаю ее изо всех сил. Я даже никому не смогла бы сказать о том, какой выдержки мне это стоило, потому что мне никто бы не поверил.

Возможно, я повзрослела.

Потом я во второй раз надолго уставилась на него, думая: При первой же возможности я плюну ему в рожу, и решила, что со взрослением я преувеличила. К счастью, я осмелилась сказать только: Я действительно знаю, как это бывает, урод.

Тренер Ли проворчала себе под нос что-то, чего я точно не расслышала, но, не услышав от нее просьбы не разговаривать так с Иваном, я продолжила:

– На самом деле, Сатана, – у него затрепетали ноздри, что не укрылось от моего взгляда, – все, что я хочу знать, это обращаешься ли ты ко мне потому, что никто другой не желает связываться с тобой – потому что это бессмысленно, поэтому не думай, что я – дура и не знаю об этом, – или есть какие-то другие скрытые мотивы, которых я не понимаю. – Словно это была подлейшая первоапрельская шутка с его стороны. В конце концов, я и вправду могла бы убить его, если бы это было так.

Тренер Ли снова вздохнула, что заставило меня перевести взгляд на нее. Она покачивала головой и, честно говоря, выглядела так, будто ей хотелось вырвать волосы на своей голове, раньше я никогда не видела у нее такого выражения лица и поэтому занервничала. Вероятно, она осознала правду: мы с Иваном были как лед и пламень. Мы были несовместимы. Даже когда дело не доходило до разговора, мы испепеляли друг друга взглядами и обменивались неприличными жестами. Не один раз, когда я ужинала в доме его родителей, мы вели себя именно таким образом.

Но через секунду после того, как тошнота у меня в желудке почти достигла предела, плечи тренера Ли поникли. Бросив взгляд на потолок, она кивнула, как будто скорее самой себе, чем соглашаясь со мной, прежде чем наконец сказать:

– Хочу верить, что это не выйдет за стены этой комнаты.

Иван издал какой-то звук, который она проигнорировала, но я была слишком занята размышлениями о том, что она не возразила против того, что я назвала Ивана Сатаной и уродом.

Очнувшись, я сосредоточилась.

– Мне некому сказать, – сказала я ей, и это было правдой. Я умела хранить секреты. Я очень хорошо умела хранить секреты.