– Я виделась с внуком.

Я задумалась о том, какое сегодня число, пока до меня не дошло.

– У него был день рождения, верно?

Она кивнула, переводя взгляд на каток, туда, где, как мне было известно, находилась фигуристка, с которой она работала с тех пор, как несколько лет назад я начала кататься в паре. Да, мне не хотелось расставаться с ней, но это было неважно. Я больше не ревновала, думая о том, как быстро она нашла мне замену. Но порой, особенно в последнее время, это беспокоило меня. Совсем чуть-чуть. Но этого было достаточно.

Я никогда не сказала бы ей об этом.

– Вы наконец купили ему коньки? – спросила я.

Мой прежний тренер, склонив голову набок, пожала плечами, не отрывая ото льда своих серых глаз, которые миллион раз смущали меня.

– Да. Подержанные коньки и видеоигру. Я ждала. Ему почти столько же лет, сколько было тогда тебе. Поздновато, но еще вполне возможно.

Наконец-то она сделала это. Я помнила, когда он родился – перед тем как мы расстались – и как мы говорили о том, что ему нужно заняться фигурным катанием, когда он достаточно подрос. Все дело было только во времени. Мы обе понимали это. Ее собственные дети не превысили уровня юниоров, но это не имело значения.

Но мысли о нем, о ее внуке, вызвали у меня… почти ностальгические ощущения, воспоминания о том, какое удовольствие доставляло мне в ту пору фигурное катание. Еще до того, как я оказалась под сокрушительным прессом, до трагедии и до того, как на меня обрушились гребаные критики. До того, как я познала горький вкус разочарования. Фигурное катание всегда вселяло в меня чувство непобедимости. Но больше всего, еще тогда, оно изумляло меня. Раньше я не знала, что возможно испытать ощущение полета. Быть сильной. Красивой. Способной на все. Особенно на то, что волновало меня больше всего. Потому что не знала, что умение деформировать свое тело, извивая его и придавая ему разные, казавшиеся невообразимыми позы, способно восхищать. Поэтому я казалась себе до такой степени не похожей на всех остальных, скользя на максимальной скорости по овальному катку, что даже не задумывалась о том, насколько изменится моя жизнь через несколько лет.

Тихий смех Галины вывел меня из состояния уныния. По крайней мере, на мгновение.

– Когда-нибудь ты будешь тренировать его, – предположила она, фыркнув, словно представляя, что я буду обращаться с ним так же, как она обращалась со мной, и рассмеялась.

Я хихикнула, вспомнив о том, как за десять проведенных нами вместе лет она сотни раз давала мне подзатыльники. Кое-кто не выдержал бы ее своеобразной требовательной любви, но мне она втайне нравилась. Мне она шла на пользу. Мама всегда говорила, что стоит дать мне палец, как я откушу всю руку.

А Галина Петрова не уступила бы даже мизинца.

Но уже не в первый раз она упомянула о том, что мне нужно заняться тренерской работой. В последние несколько месяцев, когда ситуация становилась… все более безнадежной, когда моя надежда найти другого партнера стала таять, она, не церемонясь, но и не торопя меня, как бы невзначай заводила со мной разговор об этой возможности. Просто говоря: Джесмин, ты будешь тренером. Да?

Но я все еще не была готова к этому. Мне казалось, что стать тренером значит сдаться, а… я не была готова. Еще не готова. Еще нет, твою мать.

Но, может быть, пришло время? – прошептал в моей голове какой-то ворчливый, хнычущий голосок, отчего у меня все сжалось внутри.

Галина, словно чувствуя, что происходит в моей голове, снова фыркнула:

– У меня много дел. Отрабатывай прыжки. Ты не отдаешься этому полностью, потому что слишком погружена в свои мысли, вот почему ты падаешь. Вспомни, как было примерно семь лет назад, – сказала она, все еще внимательно глядя на лед. – Перестань думать. Ты знаешь, что делать.

Я не думала, что она замечает мои трудности с тех пор, как стала тренировать кого-то другого.

Но ее слова запали мне в душу, и я точно припомнила то время, о котором она говорила. Она была права. Мне тогда было девятнадцать лет. Это был самый неудачный сезон в моей одиночной карьере, еще до того, как я осталась без партнера и каталась одна. Тот сезон стал стимулятором для трех следующих сезонов, которые привели к тому, что я стала кататься в паре, кататься с партнером. Я была слишком погружена в свои мысли, слишком долго все обдумывала и… ну, если я и совершила ошибку, перейдя из одиночного катания в парное, то теперь было слишком поздно сожалеть об этом.

В жизни всегда нужно делать выбор, и я свой сделала.

Кивнув, я подавила в себе давнишний стыд, всколыхнувшийся при воспоминании о том ужасном сезоне, о котором я все еще думала, оставаясь наедине с собой, и мне стало жаль себя больше, чем обычно.

– Именно это беспокоило меня. Я подумаю. Увидимся позже, Лина, – сказала я своему бывшему тренеру, секунду повертев браслет на запястье, потом уронила руки и встряхнула их.

Галина быстро скользнула взглядом по моему лицу, после чего с серьезным видом опустила подбородок и вновь обратила свое внимание на каток, с выраженным акцентом выкрикнув что-то насчет слишком замедленного прыжка.

Сняв чехлы с коньков и положив их на обычное место, я вышла на лед и сосредоточилась.

Я смогла это сделать.

Ровно через час я была такой вспотевшей и усталой, словно тренировка продолжалась уже три часа. Проклятие, я размякла. В конце я исполнила небольшую комбинацию прыжков – серию или по меньшей мере один прыжок, за которым тут же следовал второй, иногда еще два прыжка – но, откровенно говоря, я была недовольна собой. Я приземлялась, но с большой осторожностью, вихляя и каждый раз стараясь удержаться, в то же время прилагая все силы к тому, чтобы сконцентрироваться на них, и только на них.

Галина была права. Я была рассеянна, но я не могла понять, что именно отвлекало меня. Может быть, мне действительно нужно было скорее заняться самоудовлетворением, или пробежкой, или еще чем-то. Всем, чем угодно, лишь бы прочистить мозги или, по крайней мере, избавиться от этого ощущения паники, которое все время преследовало меня как призрак.

Я вернулась в раздевалку и, испытав лишь легкое раздражение, обнаружила на дверце своего ящика чистый желтый самоклеящийся листочек. У меня не возникло никаких мыслей. Месяц назад генеральный директор КЛ оставила мне похожую записку с просьбой зайти к ней в офис. Все, что она хотела, – это предложить мне работать с начинающими. Опять. Я представления не имела, почему она думает, что я – достойный кандидат для того, чтобы обучать маленьких девочек – практически малышей, – и я сказала ей, что меня это не интересует.

Итак, когда я, сорвав записку с ящика, не спеша прочитала: Джесмин, зайди перед уходом в офис ГД – дважды, только для того, чтобы убедиться, что я прочитала все правильно, мне в голову не пришло ничего другого, кроме того, что, независимо от того, чего хочет от меня ГД, мне стоит поторопиться, потому что нужно было возвращаться на работу. Мои дни были расписаны по минутам. Мой график можно было найти практически повсюду – в телефоне, на листках бумаги, которые валялись в машине, в сумках, в моей комнате, на холодильнике, – чтобы ничего не забыть и не нервничать. Мне важно было быть дисциплинированной, подготовленной и постоянно отслеживать время, чтобы оставаться пунктуальной. А поэтому мне нужно было пропустить горячую ванну и отказаться от макияжа, чтобы вовремя прийти на работу, либо предупредить начальника.

Вытащив телефон из сумки, я, не закрывая ящик, напечатала сообщение, поблагодарив, как обычно, проверку орфографии, облегчающую мою жизнь, и отправила его маме. Она никогда не расставалась с телефоном.

Я: ГД КЛ хочет поговорить. Не могла бы ты позвонить Мэтти и сказать ему, что я приду чуть позже, как только смогу.

Она ответила мгновенно.

Мама: Что ты делаешь?