Сопровождающая картинка показывала несколько человек на плоту, сделанном из плавника. Двое мужчин, женщина, трое детей. Все – кожа да кости. Пакстон закрыл в телефоне окно браузера.

Небо потемнело. Он было подумал, что это приближается непогода, но выглянул из-за спящей Циннии, посмотрел в окно и увидел, что воздух полон насекомых. Огромные черные облака их двигались по небу туда-сюда.

На дороге стало больше машин. Сначала их автобус долго ехал в полном одиночестве по безлюдным местам, но потом его обогнал грузовик с прицепом и без водителя, рев которого разбудил едва заснувшего Пакстона. После этого грузовики попадались все чаще, по одному каждые примерно десять минут, потом каждые пять минут и теперь, наверно, по два в минуту.

Горизонт впереди представлял собой прямую линию с единственным выступавшим из него зданием – большой коробкой, находившейся пока так далеко, что деталей не разобрать. Пакстон откинулся на спинку сиденья, взял брошюры, в которых объяснялась суть кредитной системы, системы управления, жилищной системы и системы здравоохранения. Он уже прочел их по два раза, но информации было много, содержание в голове не укладывалось.

На экранах снова и снова повторялся все тот же видеофильм. Видимо, снят несколько лет назад. Пакстон знал, как выглядит Гибсон Уэллс. Его показывали в новостях чуть ли не каждый день, а на видео Гибсон был выше, и волосы у него еще не так поседели.

Теперь он умирал. Тот самый Гибсон Уэллс. Слышать это было так же странно, как то, что Нью-Йорк собирается удалить Большой Центральный Терминал. Просто взять да выкинуть. Как все пойдет без него? Важность вопроса умиротворяла его злость.

Пакстон все думал о сказанном Уэллсом под конец. О посещении Материнских Облаков по всей стране. Жить Уэллсу оставалось год. Сколько он успеет посетить? Сможет ли Пакстон с ним встретиться? Столкнуться с ним. Что он скажет человеку, стоившему три миллиарда долларов, которому и того было мало?

Пакстон положил буклеты в сумку, достал бутылку воды и, щелкнув, снял с нее пластиковый колпачок. Потом вытащил единственный буклет, содержание которого вызывало у него в груди боль. Предчувствие.

Цвета, соответствующие типам должностей.

Отыскивающие товары и ответственные за их перемещение носили красное, техники – коричневое, обслуживавшие покупателей – желтое, работники общественного питания, уборщики и некоторые другие – зеленое. Белый – цвет начальников, хотя с такого уровня обычно никто не начинал. Были также и иные цвета, но в видеофильме сотрудников в них не показывали: пурпурный носили учителя, а оранжевый – работники поля, с которого запускали дроны.

Любой из цветов подходил Пакстону, но он надеялся на красный.

И боялся синего. Голубой означал работу в охране.

Красный означал, что много времени придется проводить на ногах, но Пакстон находился в хорошей форме, и такая работа его не пугала. Черт, вполне можно потерять немного подкожного жира на талии.

Но прежде он работал, хоть и не по специальности, в охране. Диплом он защитил по инженерии и робототехнике, но не смог найти работу после колледжа и в отчаянии отозвался на объявление о наборе сотрудников в тюрьму, где и прослужил пятнадцать лет, нося раздвигающуюся дубинку, перечный аэрозоль, экономил и откладывал, пытался открыть собственное дело.

В первый день работы в Коммерческом исправительном центре северного Нью-Йорка ему было страшно. Он думал, что тут все покрыты татуировками и зубами превращают зубные щетки в финки. Но оказалось, что тут сидят рядовые неагрессивные нарушители, несколько тысяч. Попались за наркотики, неуплату штрафов за превышение оплаченного времени стоянки или за парковку в неположенном месте, за неспособность платить по ипотеке или проценты по студенческим ссудам.

Его работа состояла главным образом в том, чтобы говорить людям, где стоять, когда возвращаться в камеры, и поднимать то, что они уронили на пол. Всего этого он терпеть не мог. Он до того ненавидел свою работу, что иногда по вечерам, приходя домой, сразу ложился в постель, зарывался в подушку, и ему казалось, что в животе у него разверзается яма, в которую сползает все остальное тело.

В последний день, когда Пакстон подал уведомление, что через две недели прекращает работу, его начальник пожал плечами и велел ему идти домой, и этот день стал лучшим днем его жизни. Он дал себе обещание никогда не работать в месте, где ему придется перед кем-то отчитываться.

И все же.

Пакстон полистал буклет и перечитал раздел, посвященный работе в охране. По-видимому, Облако имело свою собственную команду, в задачи которой входили досмотр и наблюдение за качеством жизни, а в случае реальных преступлений вызывали представителей местных правоохранительных органов. Он посмотрел в окно на плывущие пустые поля и попытался представить себе эти местные правоохранительные органы.

С небольшой возвышенности открылся вид на территорию, прилегающую к Материнскому Облаку.

По ней было разбросано несколько зданий, но в центре, рядом с полем, с которого взлетали дроны, проносившиеся по небу туда-сюда, стояло здание настолько большое, что заслоняло часть территории, которую поэтому приходилось рассматривать по частям. Та часть, которую видел сейчас Пакстон, была гладкой и плоской. Между этим огромным зданием и окружающими его меньшими тянулись извивавшиеся по земле трубы. Архитектура отдавала одновременно детскостью и бесчеловечностью, как будто здания наскоро и беззаботно сбросили с неба.

Женщина в белой рубашке поло, прежде делавшая объявления, встала с места и сказала:

– Внимание.

Цинния все еще спала, поэтому Пакстон наклонился и сказал:

– Э-эй.

Она не пошевелилась, и он прикоснулся пальцем к ее плечу и слегка надавил. Она вздрогнула и выпрямилась в кресле, широко раскрыв глаза. Пакстон поднял руки ладонями наружу.

– Извините. Представление начинается.

Она вдохнула носом, кивнула и покачала головой, как будто пытаясь избавиться от какой-то мысли.

– В Материнском Облаке три общежития: Дуб, Секвойя и Клен, – сказала женщина. – Пожалуйста, слушайте внимательно, я сейчас прочитаю список, кто где будет жить.

И стала читать фамилии.

Афелия, «Дуб»

Бронсон, «Секвойя»

Созентино, «Клен»

Пакстон ждал своей фамилии ближе к концу списка, упорядоченного по алфавиту. Наконец: «Дуб». Он повторил про себя: «Дуб», «Дуб», «Дуб».

Он повернулся к Циннии, рывшейся в сумочке и явно не слушавшей.

– Вас назвали? – спросил Пакстон.

– «Клен», – ответила она, не поднимая глаз.

«Плохо», – подумал Пакстон. Что-то в Циннии ему нравилось. Она казалась внимательной. Участливой. Он не собирался рассказывать ей историю «Идеального Яйца», но оказалось, что, рассказав, испытал какое-то облегчение. Она была по-своему красива, но это не отталкивало. Длинные худые конечности приводили на ум сравнение с газелью. При улыбке ее верхняя губа образовывала выгнутую вверх дугу. Улыбка была добрая, и ему хотелось видеть ее.

Может быть, «Клен» и «Дуб» поблизости друг от друга?

Эта мысль ему понравилась. Он хотел сказать, что она неожиданна, но это было не так. Эта мысль вошла в автобус вместе с ним и сидела рядом с ними до настоящего момента. Все должно было измениться. Новая работа и новое место проживания – все сразу. Сейсмический сдвиг в ландшафте его жизни. Он обнаружил, что не может дождаться прибытия на место и в то же время надеется, что автобус развернется и поедет в обратную сторону.

Он говорил себе, что останется здесь ненадолго. Что это лишь временно, но прежде он так же думал и о тюрьме. Только на этот раз надолго он точно не останется.

Автобус подъехал к ближайшему зданию, большой коробке с зияющей пастью, в которую уходила дорога. Внутри она разбегалась на десятки разветвлений. Почти все они были заняты тягачами с прицепами, выполнявшими медленные перемещения, напоминающие танец, под металлическим сканером, нависавшим над ними. Пакстон не видел выезжавших отсюда грузовиков. Вероятно, для этого предназначалась другая дорога.