Ничем.

Потом, в морге меня пытались успокоить, говоря, что инфаркт не вызван резким стрессом. Что бабушке было плохо до этого момента просто она не замечала эту боль или не говорила.

Не говорила… Она могла. Она никогда не говорила, как ей бывает плохо. Я сама замечала. Сама, увидев, её бледность бежала за таблетками, услышав, сбивчивое дыхание измеряла давление.

А в тот день не заметила.

В ту ночь ничего не замечала. Был только телефон в руке, и на том конце трубки голос. Женский голос.

В день похорон позвонила Озёрину. Сама позвонила. Не знаю, что хотела услышать или сказать. От безысходности набрала единственный номер, который не ответил. В тот же момент, телефон полетел в стену. Так, и осталась в одиночестве. В тишине. Одна.

Звонок в дверь вывел из полуобморочного состояния. На секунду забыв о случившемся, радостно подскочила с места. Горечь накрыла в ту секунду, когда увидела завешанной черной тряпкой зеркало. Все на самом деле. Не показалось.

Зачем завешивать зеркала? Все это не дает забыть. Традиции? Какова суть этой традиции? Если увижу в этом зеркале бабушку, то смерть и меня заберет? Да пусть забирает, не жалко. Сама бы сдохла, только не так легко. Я должна с этим жить. Должна мучиться. Должна прожить эту чертову жизнь за нее и так как она хотела. Легкому исхода не бывать. Я должна. И я буду.

Ноги еле передвигались. Забыла, когда ела или пила в последний раз. Кажется, только в тот вечер. Понимала, что так нельзя. Нельзя, таким образом ,убивать свой организм, только сделать ничего не могла. Каждый раз, заходя на кухню, я вспоминала её. Бабушкины руки были на всем. Вся кухня, вся квартира хранила её запах. Мне не хотелось смешивать его со своим. Портить, единственное, что от нее осталось.

Едва открыв дверь, была готова снова заорать в голос.

- Ника…

Его голос. Озёринский. Вот он стоит рядом. Родной и чужой одновременно. Протянуть руку, дотронуться, на минуту представить, что всегда рядом был. Не уезжал, не оставлял, не бросал. А нельзя. Не мой он уже. И не факт, что, вообще, им был.

Только как себя пересилить? Одиночество оно же мучает. Не хочу больше мучиться. Мне плохо. Пожалуйста, пусть все это закончится.

- Юра.

И разрыдалась. Слезы лились рекой, и я не хотела их останавливать. Упала на пол, обхватила колени руками, и выла, покачивайся из стороны в сторону.

Бабушка всегда говорила, что если поплакать легче будет. Не права она была. Слёзы не облегчают, от них еще хуже.

- Вставай. Вставай. – Его голос странный. Не такой, каким он был всегда.

Парень взял меня на руки и отнес в комнату. Посадив на диван, подставил плечо, чтобы смогла успокоиться.

В нос резко ударил запах алкоголя, заставив меня тяжело вздохнуть. Этот запах подействовал как нашатырный спирт, приводя в чувства. Не должна я плакать возле Озёрина. Не должна. Предатель он. А с такими и рядом быть нельзя.

- Уходи, Юр. Нечего тебе здесь делать.

- Ник, я…

- Уйди. Пожалуйста.

Он словно не слышал. Продолжал смотреть, немного ухмыляясь. И тут я испугалась. Выражения лица у него странное было, хищное, плотоядное.

Озёрин опустил глаза и начал смотреть на мои колени, которые я старательно прикрыла руками.

- Ник, я соскучился.

Хотелось ударить. Сильно, больно, кулаком по роже. Он не шутил. Нет. Он действительно ставил себя на первое место. Будто его слова меня обрадуют. Стало мерзко и противно.

Зачем, вообще, открыла дверь? Зачем впустила в свою квартиру?

- Озёрин, вали отсюда.

Его руки потянулись ко мне. Накрыли колени, и сильно сдавили.

- Ты тоже скучала. Я знаю, что скучала.

Он пьян. Он чертовски пьян. От Юрки несет дешевой водкой и сигаретами. Как я сразу не поняла, в каком он состоянии?

Скинула руки, слабее чем хотелось и встала на ноги.

- Пошел вон.

- Ты обижаешься из-за того звонка? Это шутка. Одногруппница взяла трубку и решила повеселиться. Ты ведь не думаешь, что мне, кроме тебя, кто-то нужен?

Он сделал шаг ко мне, но я, вытянула руку останавливая.

- Озёрин просто уйди. Сделай так, чтобы я больше тебя не видела. Понял?

Я не плакала. Впервые за все эти дни, ненависть к кому-то перекрыла ту тягучую боль.

Да. Ненависть сильнее. Определенно сильнее.

- Малышка. – Снова шаг и он хватает меня за руку, притягивая к себе.

- Буду орать. Отпусти.

Не отпускает. Еще крепче сжимает руку, утыкаясь носом в волосы.

- Люблю тебя.

Пытаюсь ударить, не получается, перехватывает руки и заносит за спину.

- Хочу тебя.

- Отпусти. Сейчас же. – Сквозь зубы, четко проговариваю каждую букву.

« – Ник, люблю тебя.

- Тебе не кажется, что нельзя такими словами бросаться?

- Я и не бросаюсь. Просто знаю, что ты та самая для меня. Единственная.

- Это ты когда узнать успел?

- Всегда знал. Как только ты в класс зашла, так сразу и понял. Знаешь, как сердце забилось. И сейчас бьется, когда ты рядом.

- Без меня оно, значит, не бьется, да?

- Шутишь все. А я ведь правду говорю. Никогда тебя не разлюблю. Это на всю жизнь понимаешь? На всю жизнь. Никогда не обижу. Никогда не брошу. Как, собака побитая, буду бегать за тобой, потому что люблю.»

Эти слова он мне в девятом классе говорил, когда впервые в любви признавался. А сейчас, спустя несколько лет, он пристает ко мне в квартире, откуда пару дней назад вынесли гроб моей бабушки.

Насколько коротка любовь? Три года? Именно столько она существует? Да нет никакой любви. Её нет. Люди просто придумали это слово. Не существует никаких этих чувств.

Зато точно знаю о существовании другого слова, которое сейчас испытываю к Озёрину. Ненависть.

- Стоит мне только закричать, как прибегут соседки. Лучше уйди. По-хорошему прошу. Уходи.

Я врала. Не придет никто. Соседка, которая с бабушкой дружила, сейчас сама от нервов в больницу слегла. А больше и не нужна я никому. Только Озёрин не знает этого. А он трус. Испугается и отпустит. Всегда слабаком был. Не знаю, почему раньше на это внимание не обращала.

- А мы по-тихому. Никто не услышит.

Хватает за плечи и на диван кидает, телом своим наваливаясь.

- Как же я скучал по тебе.

Холодные мурашки по телу пронеслись. Паника нарастала с новой силой. Била ногами, кусала за плечи, орала, что есть силы.

Не хочу. Пожалуйста. Не хочу. Господи помоги.

Закрыл мне рот ладонью, а сам руку под футболку засунул.

«Убью». Я его убью.

- Не сопротивляйся. Ты сама этого хочешь. – Противный голос. Мерзкий.

Больше ничего не говорила. И сопротивляться перестала. Лежала смирно. Нельзя брыкаться. Нельзя. Психов только это и заводит. Нужно убрать панику. Спрятать её в самый дальний уголок, рядом с виной. Пусть пока там побудут, пока с Озёриным разбираться буду.

- Ты хочешь так, насильно? Да, Юр?

Говорила спокойно, насколько было возможно. И это подействовало. Руки парня замерли на моём теле, и он внимательно посмотрел мне в глаза.

- Не будет насильно. Ты играешь. Я вижу.

Меня тошнило от его запаха и слов.

- Не хочу насильно. Отпусти. Давай по-человечески сделаем это. Давай, Юр.

Поверил. Блеск удовлетворения промелькнул в его взгляде, и он довольный встал на пол и протянул свои руки. Не мешкая, встала следом.

- Дай хоть в ванную схожу. Не дело, вот так… Ты пока раздевайся.

Он удивился. По его пьяной роже было заметно, как он удивился. Не ожидал таких слов.

Медленным шагом вышла из комнаты, стараясь не делать резких движений. Руки тряслись. Было до невозможности страшно, от того, что может не получиться уйти.

Забежала в ванную и открыла воду. Тихонечко вышла в коридор, и взяла в руки обувь. Я смогу, успею. У него не получится догнать. Ничего плохого не случится. Все будет хорошо.

Дверь. Открытая дверь. Озерин даже не удосужился захлопнуть её. Еще чуть-чуть. Несколько шагов и кошмар останется позади. Я добегу до полиции и вернусь уже с ними.