Это последние строки, которые я пишу тебе перед нашей встречей. Через неделю, на радость или на беду, все переменится. Таким образом, это письмо – из-за времени написания, а не почему другому, – письмо историческое. Я места себе не нахожу, а по ночам не могу сомкнуть глаз. Моя обычная полудрема перешла в круглосуточное бдение.

Твой телом и душой

Э.С.

ВСТРЕВОЖЕН ТВОИМ ВНЕЗАПНЫМ НЕДОМОГАНИЕМ ТЧК ПОЕЗДКУ ОТКЛАДЫВАЮ ТЧК БЕСПОКОЮСЬ СООБЩИ САМОЧУВСТВИЕ ТЧК НАПИШУ ТЧК НЕЖНО ОБНИМАЮ ЭУХЕНИО.

Дорогая!

Что случилось? Какой злой рок встал на нашем пути? Не знаю, что думать, что предпринять. Что произошло с тобой, любовь моя? Каковы симптомы заболевания? Диагноза еще нет? Чтобы хоть немного рассеяться в томительном ожидании твоего письма, сегодня утром я отправился на площадь дожидаться рейсового автобуса с почтой и был поражен тем, что, судя по конверту, пришла телеграмма. Здесь, в Креманесе, нет телеграфа, и бланки с сообщениями пересылаются из столицы почтой, как простые письма. Мне не хватило терпения дойти до дома, и я вскрыл конверт прямо на площади. Поверишь, если скажу, что на несколько мгновений сердце у меня замерло? Такого я не предусмотрел. Мне случалось, к собственному ужасу, предсказывать несчастные случаи, но, сам не знаю почему, я никогда не предчувствовал заболеваний. И потому я так подавлен и растерян теперь.

Не переживай чересчур из-за отсрочки нашей встречи. Неважно, главное сегодня – чтоб твое недомогание не оказалось серьезным. Мысль о разделяющем нас окаянном расстоянии, которая и так не давала мне покоя, стала сейчас настоящей пыткой. Будь она неладна, эта упорная неприязнь к телефонам у твоего зятя! Я хотел бы узнавать о тебе каждый час, каждый миг, но куда звонить? Как связаться с тобой? Да, сегодняшние дети, выросшие среди телефонов и калькуляторов, никогда не сумеют сами написать толкового письма или подсчитать, сколько будет дважды два – тут твоему зятю не отказать в правоте. Но, в вашем случае, не окажется ли в конечном счете лекарство хуже болезни? Не слишком ли это круто и болезненно – насильно лишать детей достижений их времени, плохое оно или хорошее? Я сейчас – как птица с подбитым крылом. Что предпринять? Если б я мог быть рядом с тобой, приносить каким-нибудь образом облегчение, Я бы хотел подолгу рассказывать тебе разные истории, а когда ты утомлялась бы, сторожил бы сон, держа твою руку в своей, не отходя ни на миг от постели, А после я почитал бы стихи и мы сыграли бы в карты. Ты любишь играть в карты, любовь моя? Я, правда, не очень. Предпочитаю шахматы и особенно шашки. Умеешь играть в шашки? Эту игру, потерявшую сегодня популярность и едва известную нынешней молодежи, стали считать детским развлечением, а ведь, в сущности, речь идет об одной из наиболее интеллектуальных игр, какие мне только известны. Чтобы пробить брешь в рядах противника и суметь провести дамку, необходимы, поверь мне, большая смелость и такое же умение шевелить мозгами, как и для мата в шахматах. Нет, шашки вовсе не детское развлечение, Единственный их недостаток, на мой взгляд, – мрачная раскраска доски, Черное на белом или, все равно, белое на черном – это траурные цвета, символ конца. И то же самое в шахматах. Ни одна игра, при всей ее торжественности, не должна внушать мыслей о смерти, я слишком большой жизнелюбец, чтобы согласиться с этим, И потому, желая изменить положение, еще в юности я придумал вариант доски с красными и зелеными клетками и шашками того же цвета и собирался его запатентовать, но по тем или иным причинам так этого и не сделал. И ты можешь мне не поверить, но при виде черно-белого поля, навевающего мысли о загробном мире, усиливается чувство вожделения. Однако, дорогая, погружаюсь в совершенно неуместные, принимая во внимание твою болезнь, рассуждения, Я бы пешком пустился в Севилью, со своей красно-зеленой доской под мышкой, если б только знал, что в конце пути меня ожидает партия с тобой.

Во мне словно что-то обмерло, когда я прочитал на площади твою телеграмму, Надо думать, выглядел я неважно, коли при виде меня Рамон Нонато, наш каменщик, который в ту минуту вез тачку с цементом к часовне на вершине горы, даже остановился и спросил: «Что, Эухенио, дурные вести?» Я ответил уклончиво и направился в бар, приняв совершенно не свойственное мне решение выпить кофе. Кофе я очень люблю, но он слишком возбуждает меня. Любопытно, что моя повышенная чувствительность в отношении определенных наркотиков совершенно не распространяется на некоторые другие виды, например на табак. Ежедневно я выкуриваю три сигары, не фирменные, конечно, что встало бы мне в копеечку, а так, простенькие сигарки, которые смакую тем не менее с таким наслаждением, словно это самые настоящие «Монтекристо». Иногда удовольствие бывает так велико, что я, желая его продлить, насаживаю окурок на зубочистку или булавку и урываю еще несколько затяжек. Сигара зарождает приятные образы у меня в голове, а ощущение от дыма, щекочущего вкусовые железы, почти сладострастное. Курение дает мне удовлетворение, и табак не имеет для меня никаких последствий. Через несколько минут я будто вовсе и не курил. Разумеется, дым я не глотаю. Втягивать в себя дым вульгарно, это свидетельство полной невосприимчивости и какой-то прожорливости. Те, кто глотает дым, мнят себя опытными курильщиками, но не являются ими на самом деле, не умеют курить. Не способные естественно чувствовать вкус табака, они приспосабливают для этого другой орган, бронхи, у которого в организме совсем иная задача, И при всем том несчетное количество курильщиков считают, что держать дым во рту – никакое не курение, а так, жалкое подражание наподобие мастурбации.

Я научился курить здесь, в деревне, а ничего нет мудрей деревни по части доставления телесных радостей – сомневаться в этом не приходится. Когда после обеда я разваливаюсь в кресле перед телевизором, укрыв шарфом бедра и зажав в зубах вкусную сигару, немного смоченную в анисе для пущего удовольствия, – тогда я на самом верху блаженства. Табак если и действует на мои нервы, то только успокаивающе. Он усыпляет меня, навевает сон. Иной раз, по вечерам, в то время как я сижу, глядя на экран и потягивая сигару затяжку за затяжкой, изображение начинает расплываться в моих глазах, диалоги теряют связность, и я, клюнув носом, неожиданно проваливаюсь в глубокий и благотворный сон. Забытье длится недолго, несколько минут, но я сплю так покойно и сладко, что, очнувшись, замечаю на груди струйку слюны. А это означает, что я находился в умиротворенном или, по словам Онесимо Наваса, блаженном состоянии, ибо, как утверждает он, во сне пускают слюну только грудные дети, единственные существа, способные достичь благодати.

Но если табак приносит мне краткое удовольствие, то кофе оказывает на меня сильное и долгое наркотическое действие. Это вынудило меня вопреки своим вкусам заменить его на чай, по неизвестным причинам не возбуждающий мой организм подобным образом. Но в день, когда мне нужно собраться с силами, иметь ясную голову или многое успеть, я не раздумывая выпиваю кофе. Случается это нечасто, с каждым разом все реже, но чем меньше я его пью, тем сильнее оказывается действие. Так что сегодня утром, огорошенный известием, я направился в бар и опрокинул чашечку кофе. Тут же в голове у меня все встало на свои места, и я принял решение ответить тебе телеграммой. И поскольку здесь у нас телеграфа нет, я зашел к Кандидо, позвонил Бальдомеро, которого не оказалось дома, и продиктовал текст телеграммы одному из его сыновей, с тем чтобы он немедленно отправил ее в Севилью.

Вероятно, ты догадываешься, дорогая, что Бальдомеро в курсе наших отношений; я не мог скрыть этого при нашей более чем сорокалетней дружбе. Не беспокойся, Бальдомеро человек понятливый и тактичный, вовсе не болтун и не сплетник. Я не рассказал ему только о «Знакомстве по объявлению», то есть о том, что мы познакомились через посредство журнала. Это ведь не совсем так, поскольку, как тебе хорошо известно, я наткнулся на твое объявление чисто случайно, как можно наткнуться на камень. Ты меня понимаешь, и я себя понимаю, но как было ожидать того же от насмешника Бальдомеро? Поверь мне, так будет лучше. А потом, с какой стати должны мы объяснять наши действия кому бы то ни было?