– Он у нас сильный. Самый сильный! – весело выкрикивает Никса, подбегает и дёргает меня за лямку, так, что я чуть не заваливаюсь на спину. Сестра отскакивает от меня теннисным шариком, я мчусь за ней. Всё как в детстве, когда мы убегали друг от друга, играя в догонялки.
– Осторожно, там крутой спуск с платформы! – кричит мама нам вслед.
Мы едва в состоянии адекватно среагировать на предупреждение. Игра охватила нас обоих. Я рад, что Никса хоть так отвлекается от своей болезни.
Мама открывает нам с Никсой дверь. Я прохожу первым. Они мешкают с ключом, нередко застревающим в замочной скважине. Дешёвые замки быстро ржавеют.
В квартире всё по-старому. Работают две еле живые сушилки для нормализации воздуха. Боком прохожу через захламлённый коридор, в конце которого крохотная кухонька. Даже в моей квартире кухня в полтора раза больше. Заглядываю в свою комнату. Здесь ничего не тронуто. Никса здесь убирается раз в неделю. Счищает новые грибки над карнизом. Иногда по окнам течёт конденсат, сегодня его на счастье нет. Никса влетает в комнату.
– Смотри, как я поддерживаю порядок в твоей комнате! Я не такая ленивая, как говорит мама, – заигрывающе улыбаясь, тараторит она, выворачивая шею и глядя на меня сбоку. Её глаза всё ещё горят после пробежки.
– Не слушай её. Ты очень даже работящая. Спасибо тебе! Приятно видеть комнату чистой.
– Я теперь дотягиваюсь на табуретке до самого потолка. Там бывает паутина и чёрная гадость. Раньше приходилось ставить одну табуретку на другую, а сейчас вот и одной достаточно.
Смотрю на неё и понимаю, что она заметно подросла. Хотя выглядит ещё хилой и невыносимо бледной. Её благоразумность компенсирует болезненность.
– Скоро будешь и без табуретки доставать, – говорю я сестре, прижимая её голову к себе и легонько трепля влажные волосы, всё так же источающие запах бальзама.
– Дети, скоро можно будет идти есть! – кричит, вернее, пытается кричать мама с кухни.
– Хорошо, мам! – быстро и звонко отзывается Никса.
– Да, скоро будем, – громко произношу я.
– Трэй, – сестра внезапно поднимает свою голову и пристально смотрит на меня, оттопыривая свою малюсенькую алую губёнку.
Я знаю этот взгляд. Никса не может просить, она уже взрослая. Она просто смотрит и ждёт, пока я сам ей сообщу, что привёз полный рюкзак самых разных сладостей из центра. На удивление, на них у неё обычно нет аллергии. Сладости в центральном юнимаркете «Мингалос молл центр» (Mingalos Mall Centre) действительно что надо, закачаешься. Разноцветные леденцы, которые вращаются у тебя на языке и шипят, разбрасывая кисло-сладкие пузырьки, конфеты-свистульки, белый пористый шоколад, превращающийся в молочный коктейль во рту, нежные сливочные вафли… Но больше всего Никса любит фигурные конфеты на палочке в виде разных зверушек. От одного их вида в её маленьком желудке взрывается фейерверк предвкушения. Можно буквально слышать, как на всю комнату урчит её живот.
– Никса, – начинаю я, – я не привёз тебе сегодня ничего.
Вижу в её глазах печаль и тускнеющий огонёк надежды. Она явно ожидала, что у меня будет целый ворох сладостей.
– Ну ничего, я и без них обойдусь. Главное, что ты приехал, – спокойно, стараясь не выказывать расстройства, отвечает она, обнимая меня ещё крепче.
В этот момент я осознаю, что она становится совсем взрослой.
– Но у меня есть деньги, на которые мы можем купить! – восклицаю я и опускаю взгляд вниз.
– А где?!
– А в лавке Фанварда! Они недавно открыли представительство от центрального юнимаркета!
– Урра! Будут леденцы! – Никса начинает прыгать вокруг себя. Я смотрю и не могу нарадоваться. Как я счастлив видеть её такой подвижной и живой, а не вялой и беспомощной.
– Скорее пойдём! – говорю ей я.
– Ребята, давайте за стол! Еда стынет! – громко, собравшись с силами, произносит мама.
Я собираюсь выскочить из комнаты, планируя, как после еды мы пойдём с сестрой за леденцами на местный рынок. Тут Никса опускает голову, берёт меня за руку и тянет назад.
– Что такое? – спрашиваю я с недоумением.
– Знаешь, я тут кое-что вспомнила и подумала, что не надо мне конфет. У мамы совсем разошлось полотенце, да и недавно она жаловалась, что совсем после работы в школьной столовой теряет силы. Сейчас весна. Давай ей купим витамины лучше… и полотенце, если у тебя хватит…
Теперь я понимаю, что Никса не только повзрослела, но и стала рассудительной. Витамины стоят катастрофических денег. Всего одна фабрика их производит. Люди даже стоят в очереди на витамины и лекарства по квотам. Купить можно в двух аптеках на окраине, но цены заоблачные. Одна пачка может стоить две моих стипендии, на которые можно даже в центре жить почти месяц.
Я прикидываю в уме, сколько у меня денег. Я скопил чуть больше двух стипендий. Не богач, но и не совсем бедняк. Как раз впритык на витамины и на полотенце хватит. Может, немного на леденцы останется.
– Хорошо, – говорю я, улыбаясь Никсе, и мы идём есть.
За столом похлёбка с куцыми кусками то ли говядины, то ли баранины. После генных модификаций их почти не отличить ни по виду, ни по вкусу. Мама во всём ограничивает Никсу, боится приступов. В этот раз, в честь моего приезда, она разрешает сестре съесть двойную порцию омлета.
– А почему ты не берёшь себе салат? – спрашиваю я у Никсы, поднося к ней миску, полную зелёных листьев с жёлтыми овальными крапинками на них.
Мама решительно отводит миску в сторону, жестом запрещая Никсе есть салат.
– Овощи и травы в последнее время совсем испортились. Ей не стоит рисковать. Качают ещё какой-то химией. Почти в каждом растительном продукте и даже в хлебе есть остатки аквафобина, – поясняет мама.
– Это тот, который делает растения устойчивыми к чрезмерной влажности? – на всякий случай уточняю я.
– Да, у неё на него аллергия. А в животной пище…
– Да-да, мам, я знаю, токсичный белок, который не даёт мясу плесневеть и быстро гнить, – раздражённо произношу я и пододвигаю миску к себе поближе.
– Тем более, ты и сам всё знаешь, – говорит она, не глядя мне в лицо, только изредка поглядывая на уплетающую омлет Никсу.
Мой поток мыслей уходит в университетские лекции по паразитологии, где нам рассказывали о появлении мутировавших видов плесени, способной жить на мясе и рыбе даже при температуре минус двадцать градусов. Такая плесень способна быстро разлагать мясные волокна. В «Плазмиде» разработали ген, который встраивают почти каждому животному. Благодаря этому гену в организме свиньи или коровы синтезируется белок, предотвращающий развитие плесени.
– И что, теперь даже из леса и с огорода не раздобыть?
– Ну, до леса ещё долго, только в августе что-то появится. Да ты и сам знаешь, что они теперь творят. Выжгли у знакомых в посёлке весь сад с яблонями в прошлом году и ещё ядом каким-то опрыскали.
– И что, вообще ничего не осталось?! – удивлённо переспрашиваю я.
– Нет, ничего. Выжгли дотла. Сейчас там ни травинки не растёт.
Мама не из тех, кто преувеличивает. Порой она, напротив, описывает всё даже слишком блёкло и неподробно. Если уж она так сказала, значит там сейчас вообще какой-нибудь котлован из химической жижи на месте того самого сада.
– Ума не приложу, зачем они это делают. Народ и так бедствует. Со своих садов и ферм хоть бы разрешили кормиться. Всё запретили, – она тоскливо смотрит в никуда.
Никса вглядывается в печальное лицо мамы, потом её глазёнки обращаются ко мне. Я стараюсь улыбнуться.
После ланча мы быстрым шагом идём в аптеку за витаминами, оттуда на рынок, где покупаем полотенце и несколько леденцов. Никса довольна, но старается скрыть эмоции. Замечаю на её лице смешанные чувства. Она понимает, что беспечно радоваться леденцам ей по возрасту уже не положено, но эмоции слишком сильны.
Остаток дня я помогаю маме разбирать балкон. Кристини, наконец, проснулась после пяти бокалов выпитого шампанского и теперь заваливает меня укорительными сообщениями. В них упрёки за то, что я неподобающим, по её мнению, образом вёл себя на балу. Я читаю два из них и откладываю коммуникатор. Сегодня я посвящаю день своему дому и семье. Мы работаем с мамой молча. Я стараюсь не тормошить её, только изредка подбадриваю и говорю, что после расчистки хлама станет светлее и чище. Через несколько часов работы она уходит готовить ужин.