Кристино, Анхель и Фибула, окружившие его, кивали. Они слушали Херонимо с тем же почтительным уважением, с тем же мечтательным жаром, с какими слушали его первую лекцию четыре года назад, в день, когда пришли на факультет.

Херонимо продолжал:

– Кроме того, нужно просеять кучу земли, которую выбрал наш умник. Будет нелегко, но в ней могло что-нибудь остаться. Этот тип смешал Рим и Сантьяго безо всякого разбора. Но, говоря между нами, открытие потрясающее! Если нам удастся датировать его, то будьте уверены, оно будет самой громкой археологической новостью за последнюю четверть века.

Страстная увлеченность Херонимо тут же передалась его помощникам. Анхель не мешкая поднял с пола сумку.

– Пошли, мужики, не теряйте времени.

Кристино задержался в дверях.

– Поедем на машине?

– Потом, сейчас не нужно. Пансион в двух шагах отсюда, за углом.

Сеньора Ньевес, хозяйка, женщина представительная, кривая, с бельмом на глазу, странным образом вылезшем, показала им комнаты и уверила, что в восемь будет горячая вода и они смогут принять душ.

– С богом, – сказала она, прощаясь.

На шоссе машин еще почти не было. Липы протягивали свои оголенные ветви над придорожными канавами; сорока, увлеченно клевавшая останки раздавленного на асфальте кролика, взлетела при их приближении. Ветер улегся, и разорванные, грязные тучи, словно поднявшийся туман, заслонили солнце. На площади в Гамонесе женщины с тазами и фаянсовыми мисками выстроились в очередь у рыбного грузовичка, только что подкатившего и объявлявшего гудками о своем появлении. С другой стороны площади прикрепленная над полукруглой колоннадой входа в двухэтажный дом, выцветшая от времени вывеска сообщала: «Консистория» [2]. Внутри никого не было. Только два каменщика штукатурили стены просторного пустого зала, они-то и помогли им найти алькальда. В маленькой комнате, где тот их принял несколько минут спустя, пол был вымощен красными плитками, а стены украшены семейными фотографиями; стоял там полированный стол, полдюжина стульев и двустворчатый буфет с застекленными дверцами. Алькальд, мужчина невзрачной наружности с неестественно театральными жестами, не поднялся, когда они вошли. Он отложил газету, которую читал, и, выслушав их, склонил набок голову и стал настойчиво крутить пальцем в правом ухе, словно ввинчивал его.

– Рыть в Арадасе? – переспросил он с такой же уклончивостью, как если бы они просили у него денег. – Мне это не представляется возможным.

– Мы приехали из Мадрида исключительно ради этого.

– Из Мадрида, – повторил с насмешливой гримасой алькальд. – В Мадриде вспоминают о Гамонесе, только когда в округе находят золото.

Херонимо вытаращил глаза.

– В мои обязанности это не входит, – сообщил он, – Хочу вам сказать, что лично мне все равно, вспоминают или нет в Мадриде о Гамонесе. Я специалист, состою на службе и еду работать, куда меня посылают.

– И кто же вас посылает, если позволено будет спросить?

Херонимо бережно вытащил из внутреннего кармана куртки сложенную бумагу, которую Кристино только что передал ему в машине, развернул ее, перевернул и положил перед алькальдом. Тот с недоверием просмотрел ее раз и другой. Наконец спросил:

– Чья это подпись?

– Вот здесь написано, – Херонимо указал ногтем место повыше подписи. – Генеральный директор управления по делам культуры.

Маленький человечек прокашлялся, опять сунул палец в ухо, беспокойно заерзал на стуле и наконец согласился:

– Крепостной холм – это собственность общины, так что сложностей у вас с раскопками нет. Или, вернее, я по крайней мере, как лицо должностное, запретить их не могу.

На площади старуха, все еще стоявшая возле грузовичка, сообщила им, что сеньора Олимпия, что живет в доме на задах церкви, готовит обеды для приезжих. Сеньора Олимпия, женщина лет шестидесяти, крепкая, с тоненькими волосками на подбородке, разговаривая с ними, непрестанно входила в загон для кроликов и выходила, она носила охапки молочая.

– Не беспокойтесь, – сказала она наконец. – В два будет вам обед.

У машины Херонимо вытащил карманные часы.

– Десять двадцать, – раздосадованно сказал он. – Эта дрянь алькальд заставил нас потерять больше часа.

Машина подскакивала на выбоинах, и Фибула схватился за голову:

– Ну и автострада!

Анхель и Кристино с любопытством рассматривали огромный скалистый гребень, желтоватые вогнутости карниза, на которые показал им Херонимо. Проехав первый поворот, они увидели прибитую к стволу ореха доску, на которой каракулями было написано объявление.

– Подожди! – сказал Фибула. И, едва Херонимо остановил машину, прочитал и присвистнул: – «За-пре-ща-ет-ся-де-лать-рас-коп-ки», – он стукнул кулаком по ладони другой руки. – Вы поняли? Ну и дикий народец. Вот вам их любовь к культурному наследию, а все остальное – сказки.

Херонимо положил в рот леденец и поехал дальше.

– Я бы так не сказал.

– Что ты имеешь в виду?

– Почем я знаю? Этот недоносок алькальд намеренно чего-то недоговаривал, темнил. Подозрительный дядька. К тому же еще вчера вечером, когда мы, возвращаясь, проезжали здесь через площадь, какой-то проклятый паралитик сделал в нашу сторону непристойный жест, ничего не крикнув. Не знаю, мне кажется, они настроены враждебно к нам. Тут страстно ненавидят дона Лино, тот из соседнего селения, а нас, хочешь не хочешь, рассматривают как его сообщников. У меня такое впечатление, что они нас всех в один мешок свалили.

– Значит, этот дон Лино не из Гамонеса? – спросил Кристино.

– Конечно, нет. Он из Побладура, селения, граничащего с этим. Вот в чем сложность. Вы же знаете: Сосед соседу глаз выдерет.

Едва они снова тронулись в путь, как Фибула, выпрямившись на заднем сиденье, посмотрел в ветровое стекло между головами Херонимо и Кристино.

– Глядите, еще одна! – И, смеясь, прочел: – «За-пре-ща-ет-ся-де-лать-рас-коп-ки». – Он снова захохотал, – Во дают, не скажешь, что им не хватает воображения!

Херонимо поставил машину у скалы, на которой, невысоко от земли, грубо выведенное черной краской, предстало перед ними в третий раз все то же предупреждение. Пока они вытаскивали из багажника мотки веревки, мотыги, лопаты и вешки. Кристино, пригнув голову к плечу и глядя на Херонимо, спросил у него:

– Как по-твоему, эти объявления для нас развешаны?

Херонимо мрачно пожал плечами.

– Откуда я знаю? Для дона Лино, для нас, для черта, дьявола, для господа бога. Для всех вместе и ни для кого в отдельности, так я полагаю. Это предупреждение.

Небо по-прежнему было затянуто, но уже какой-то нежный молочный свет, слабое сияние пробивалось сквозь тяжелые серые тучи. Кристино поднял глаза.

– Туман, – сказал он, – После обеда рассеется.

– Сразу, парень, ясно, что ты из деревни, – засмеялся Анхель.

Они молча постояли около ямы, перед тем как начать работать, так было у них заведено. Первым прервал молчание Фибула, предварительно облизнув верхнюю губу:

– И как подумаешь, что здесь десять миллионов бабок тысячи лет пролежали в земле, удавиться можно, ребята!

Детское личико Анхеля осветилось улыбкой,

– А что бы ты сделал, если б нашел?

– Я? Рот бы себе заклеил, переплавил все, выждал время да и зажил бы в свое удовольствие. Ей-богу!

– Не говори глупостей, – вмешался Херонимо.

– Глупостей? Ты и в самом деле веришь, что это глупость? Думаешь, наша работа когда-нибудь даст нам десять миллионов?

Херонимо машинально дважды пожал плечами.

– Хороши бы мы были, если бы занимались только тем, что считали миллионы, – сказал он презрительно, – Ты что, никогда не думал о том, что докапываться до истоков, до самых глубин, в которые уходят наши собственные корни, есть само по себе нечто настолько прекрасное, что не идет ни в какое сравнение с деньгами?

Фибула с сомнением пожал плечами,

– Не знаю, старик. Если ты говоришь…