Алькальд, притиснутый к груди представителя министерства, что-то отвечал, неопределенно разводя руками и едва дыша; наконец ему удалось вырваться из объятий и познакомить представителя министерства с секретарем аюнтамьенто и двумя советниками. Представитель министерства проявил к ним сердечность и доброе расположение, а когда он повернулся, собираясь войти в аюнтамьенто, алькальд, смущенно улыбаясь, сказал ему:

– Нет, дон Карлос, не сюда. У нас все еще ремонт. И если начальство не поможет, то конца этому не будет. Очень сожалею, но встречу придется провести в школе.

Он шел впереди, по боковой улочке, рядом с ним советник нес зажженный фонарь. На почтительном расстоянии их сопровождали жандармы. Дойдя до угла, свернули в переулочек возле навеса для скота; от прогнившего настила шел острый запах конских яблок и коровьих лепешек. Хоть и было темно, но даже скудный свет ближайшей лампочки позволил им различить силуэты двух вооруженных людей, стоявших за контрфорсом. Тот, что повыше ростом, заметив идущих, швырнул на землю окурок и пошел навстречу. Подойдя к представителю министерства, он вытянулся и приложил руку к груди.

– К вашим услугам, – сказал он.

Представитель министерства засмеялся, склонил голову и доверительно сообщил алькальду:

– Заметьте, дон Эсколастико, сеньор губернатор беспокоится о нас.

Прямо перед ними возникло старое двухэтажное здание школы, облупившееся и покрытое пятнами сырости, высокие окна были закрыты. Советник, который нес фонарь, сильным толчком распахнул дверь и включил свет. Под возвышением, на котором стоял стол, ярко пылали и потрескивали в печке дрова. Алькальд улыбнулся, смешно скривившись:

– Мы разожгли огонь, дон Карлос, – бахвалясь, сказал он. – Задул северный ветер. Надеюсь, вы не против.

Представитель управления снял пальто и подул на руки.

– Напротив, – сказал он. – Благодарю вас.

Секретарь и оба советника скинули на низенькие столики начальной школы свои меховые куртки и робко подошли к остальным. У секретаря были густые вьющиеся волосы и бело-розовое лицо, резко выделявшееся на фоне смуглых обветренных лиц трех других членов аюнтамьенто; под мышкой секретарь держал папку. Возле секретаря стоял советник, откликавшийся на имя Mapтиниано, и глуповато улыбался всем подряд. По лицу его словно утюгом прошлись, а уши можно было различить, только когда он поворачивался в профиль; хоть они и не были маленькими, но их так приплюснуло, что если глядеть прямо в лицо, то можно было подумать, что их отрезали. Другой советник, со щербатым ртом – в верхнем ряду не хватало по крайней мере трех зубов, – понурясь, разглядывал сверкающие носки своих тесных праздничных туфель, должно быть, спрашивая себя, чего ради он здесь валандается. Представитель министерства дружески заговорил с ними, перескакивая с одной темы на другую, он дожидался, чтобы Мартиниано перестал улыбаться, а советник со щербатым ртом собрался и доверчиво поднял на него глаза, и лишь потом коротко предложил:

– Ну что, начнем?

– Как угодно… – забормотал алькальд, – но вот… не удалось собрать…

– Тех, что здесь, достаточно, дон Эсколастико, не беспокойтесь, – сказал представитель министерства и, легко поднявшись на возвышение, сел во главе стола, – Значит, так, – он указал сперва на стул справа от себя, потом на стул слева: – Сюда сеньор алькальд, а туда – секретарь. Остальные садитесь, кто куда хочет…

Херонимо, Мартиниано и советник со щербатым ртом молча расселись. И эта простая формальность – кто где сидит за столом – уничтожила, можно сказать, атмосферу доверия, еще минуту назад царившую здесь. Теперь все взгляды были прикованы к лицу представителя министерства, а он, опустив веки, сидел неподвижно, погрузившись в собственные мысли, и соединял и разъединял кончики пальцев правой и левой руки; наконец он тихо и печально заговорил:

– Итак, миссия моя не из приятных, и прежде всего вот что я должен вам сказать: тому, что случилось сегодня утром здесь, в Гамонесе, на крепостном холме Арадас, нет названия… Этот факт не поддается определению, он мог бы произойти скорее во времена пещерных людей, чем сегодня, в наш просвещенный век…

Пауза все длилась, и в тяжело нависшей тишине потрескивание сырых веток в печке казалось стрельбой. Представитель министерства прищурил глаза и пояснил свою мысль:

– Я сказал, что факт этот не поддается определению, но, собственно говоря, действия подобного рода прекрасно могут быть определены как гнусные, трусливые, достойные презрения. – Он перевел дыхание, разъединил руки и обхватил ими голову, прикрыв уши. – Прискорбно, что мне приходится говорить столь резко, но жители деревни Гамонес, у которой такое славное прошлое, сегодня утром оказались не на высоте. Насилие вообще заслуживает порицания, а уж тем более в случае, когда оно без всякой причины направлено против беззащитных людей, – он пристально посмотрел на сидевшего напротив него, на другом конце стола, Херонимо. – Людей, которые приехали сюда, побуждаемые желанием помочь нам, воспользоваться исключительным случаем и выяснить, что же внесли жители Гамонеса в историю человечества.

Представитель министерства замолчал во второй раз. Руки алькальда неподвижно лежали на столе, а глаза прятались за ресницами, словно боялись встретить осуждающий взгляд, а оба советника, сидевшие друг против друга, едва услышав первые слова обвинительной речи, окаменели, как легавые собаки, когда они, почуяв дичь, делают стойку. Представитель министерства посмотрел на всех сидящих за столом, переводя взгляд с одного лица на другое, и неумолимо продолжил:

– Небольшая группа археологов, присланная Мадридом, – он чуть иронично посмотрел на Херонимо, – подверглась оскорблениям, угрозам, поношению, а в заключение была изгнана с места работы, несмотря на то что они выполняли распоряжение властей. И если, сеньоры, говорить без обиняков и уверток и называть вещи своими именами, то это обыкновенный бунт, или, вернее сказать, преступный мятеж, который вполне точно может быть определен по уголовному кодексу и наказуется тюремным заключением.

Взгляд представителя министерства снова пробежал по всем лицам, и он выдержал долгую паузу. Легкое потрескивание в печке казалось теперь пушечной канонадой. Никто не смел пошевелиться. Но когда представитель министерства снова заговорил, речь его неожиданно приобрела совсем иное звучание, интонации стали теплыми, сердечными, сочувственными, в них даже решительно проступало нечто юбилейно-поздравительное:

– Но, сеньоры, наш губернатор великодушным жестом, который делает ему честь и за который мы никогда не сумеем в достаточной мере его отблагодарить, вместо того чтобы прислать сюда войска, как ему надлежало поступить, предпочел по возможности не давать хода этому событию, не придавать ему особенного значения. Полагая, что здесь произошло некоторое недоразумение, он решил послать сюда меня, чтобы я разобрался. И вот я у вас, сеньоры, и намерения у меня самые добрые, и я здесь не как судья, а как ваш друг и заступник.

Советник с приплюснутыми ушами глубоко вздохнул, словно ни разу за время этого разглагольствования не перевел дыхания. Алькальд же прокашлялся, сунул указательный палец в правое ухо и принялся ввинчивать его, потом поковырял в носу и заговорил совсем тихо:

– Да, сеньор дон Карлос, вы совершенно правы, недоразумение, или, лучше сказать, неразбериха. Вы поймите, сельчане подумали, что эти сеньоры, – тут он как-то неопределенно вроде бы указал на Херонимо, – заодно с доном Лино. Вы понимаете? Вот где источник всего, что произошло.

Он склонил голову набок и так раскинул руки, ладонями к сидящим за столом, словно был распят на кресте. Секретарь, напротив него, невозмутимо раскрыл папку, послюнил палец, быстро полистал какие-то странички и наконец извлек листочек, отнюдь не испытывая смущения под пристальным, требовательным взглядом представителя министерства,

– Если позволите, я хотел бы сделать упор на одном пункте, который, по моему мнению, и составляет суть вопроса. Названный пункт берет свое начало в заявлении человека, нашедшего клад… – тут он сверился со своими бумагами и сообщил: -…дона Лино Куэсты Баеса, сделанном им в соседнем населенном пункте Ковильяс три дня спустя после обнаружения клада. Упомянутый сеньор заявил там, согласно имеющимся у меня сведениям, что клад был им найден не в границах земель общины Гамонеса, как это произошло в действительности, а на землях Побладура-де-Анта, где упомянутый дон Лино и проживает. Если это заявление будет официально признано, то вполне ясно, сеньор представитель, что жители Гамонеса, вернее сказать, аюнтамьенто этой деревни, так как речь идет об имуществе общинном, окажется обойденным вознаграждением, которое по закону ему полагается.