Он стал читать ей, выбирая любимые произведения отца. Читал о долгом возвращении воина на свой остров, о принце, защищавшемся сумасшествием от коварства и предательства, о сумасшедшем идальго, защищавшем несчастных, о вековом одиночестве людей, не умевших любить, о любви, оказавшейся сильнее смерти, и о печальной смерти двух юных любовников…

Когда уставал читать, они сражались в шахматы. Скоро оба страстно увлеклись игрой. Бабушка то и дело путалась, отвлекалась, задумывалась, забывала, чей ход, постоянно переспрашивала, как ходит ферзь, а как королева. Он сердился:

— Да ферзь это и есть королева! Это самая сильная фигура! А вы ее за пешку отдали!

— Иногда именно так и надо!

— Что значит «иногда»? Шахматы это логическая игра, у нее строгие правила!

— Если доверять одной логике и правилам, можно дойти до того, что вокруг творится, — не сдавалась Бабушка.

И продолжала играть неправильно. Она не умела рокироваться, путала ладью со слоном, хваталась за чужую фигуру, ходила наобум, не замечала случайно поставленного ею шаха, первая поражалась, когда ее пешка каким-то образом доходила до противоположного края доски и превращалась в ферзя. Но верно заметил древний грек, что самый разумнейший может лишиться мгновенно рассудка, может и слабый умом приобресть несказанную мудрость. Старушка хоть и посмеивалась сама над собой, но каким-то необъяснимым образом использовала любую оплошность противника, а в решающий момент абсолютно случайно делала самый выигрышный, единственно правильный ход. Так или иначе, но, играя словно по наитию, она умудрялась неизменно ставить мальчику мат. Когда он допытывался, почему она выбрала тот или иной ход, только оправдывалась:

— Сама не знаю. Так лучше всего показалось. А как же еще? Себе надо доверять.

Ее необъяснимое, слепое везение одновременно бесило и раззадоривало. Эта ускользающая шахматная победа стала казаться такой важной, как будто от нее на самом деле хоть что-то зависело. Он удвоил внимание, тщательно обдумывал каждую проигранную партию, выискивал ошибки, пытался строить тактические комбинации и стратегические планы, трясся над каждой пешкой, но все его расчеты снова и снова рушились из-за неожиданных вариантов и неучтенных ситуаций, как будто он играл не в шахматы, а в какую-то слепую карточную игру. Мальчик продолжал проигрывать досаднейшим образом. Приходилось признать невозможное: рассеянная, бестолковая Бабушка оказалась природным, стихийным гением игры чистого разума.

В перерывах между турнирами он исследовал ее жилище. В чулане при крошечной кухоньке обнаружилась почти незаметная дверь, из нее узкий черный ход вел на чердак, а оттуда через маленькое окошко можно было вылезти на черепичную крышу, примыкавшую к остальным крышам тесно стоявших домов.

С каждым днем бывший узник становился все сильнее и увереннее в себе. Скоро и бритая голова обросла волосами. Но главное — впервые за долгие годы он жил с человеком, который с каждым днем становился ему все дороже. Бабушка заставила его поверить, что его знания не напрасны, что отец был прав — хранимые в памяти тексты кому-то нужны. Но отсюда следовало, что это только привал, только остановка, что ему придется продолжать свой путь.

Чем больше книг он перескажет старушке, тем быстрее он сделает для нее все возможное, тем скорее настанет пора уходить, искать других людей, которым нужны хранимые им тексты. Потому что это долг Книжника.

Сначала спасительница отговаривала мальчика, а потом смирилась, поняла, что он прав. Разумеется, грядущий уход тоже оказался причиной для множества забот: Бабушка перешила всю хранящуюся у нее мужскую одежду — так и не рассказала, чья она, да он и сам догадывался и не стал спрашивать. Насушила в духовке хлеб на сухарики, дотошно объяснила, как выбраться из города и куда ведут различные дороги. А он все малодушно откладывал уход из теплого, сытного дома на холодные, беспощадные улицы злобного, пронумерованного мира. Душа зацепилась за родного человека, как взгляд за огонь.

Когда они сели за свое последнее шахматное сражение, про которое он еще не знал, что оно окажется последним, именно Бабушка, с ее необыкновенным чутьем обозначила всю судьбоносность исхода:

— Этот турнир решит судьбу игроков! Побежденный будет мыть посуду!

Он засмеялся и впервые стал играть легко, бездумно и стихийно, как сама Бабушка. Так расслабился, что отбросил свои постоянные расчеты и размышления. Как часто нас спасала слепота, где дальновидность только подводила… Словно читая его мысли, она подбодрила:

— Правильно, не трусь, куцый хвост, доверяй себе.

— Это когда я трусил-то? — задохнулся от возмущения мальчик и отважно, без колебаний, двинул ферзевую белую пешку на середину поля, на d4.

Впервые за долгие годы он чувствовал, как отлегла, распустила когти постоянная потребность планировать и контролировать каждое свое действие. В этот последний раз он играл, положившись на интуицию, исходя из первого порыва, и ходы его, может, случайно, а может, из-за приобретенного опыта, были удачнее сделанных после вдумчивых расчетов.

— Вот видишь, — радовалась Бабушка, — я же говорю, в чудо надо только поверить! Все, теперь чудеса сплошным потоком хлынут! Зря ты мне не верил.

Правда, зря. Самому теперь странно вспомнить. А она, как всегда, делала глупости.

— Вы смотрите, гарде же! — предупредил он ее: — Ферзь под ударом!

— Что делать. Иногда приходится жертвовать королевой. — Бабушка сказала это таким грустным голосом, что ему пришлось сглотнуть и поморгать: — Да не бойтесь, даже если вы проиграете, я вымою вашу посуду! — утешил он ее великодушно.

— Да верю я, верю, любовь моя! Я как увидела тебя в первый раз, так сразу все запланировала: вот, думаю, наконец-то я нашла, кто будет мыть мою посуду!

Он расхохотался и продолжал слушаться своего наития. Королеву ее съел, а деревянную фигурку машинально сунул в карман. Скоро его пешка сумела дойти до края, превратилась в нового ферзя, и он впервые сумел поставить Бабушке мат. Долгожданная победа обрадовала так сильно, будто он не рассеянную старушку одолел, а всех своих неисчислимых врагов. Мальчик неприкрыто ликовал:

— А здорово я вас разгромил, да? Даже сам не знаю, как это у меня получилось!

Они смеялись и дурачились, и вдруг он почувствовал, что все, больше тянуть невозможно, настала пора покинуть этот дом и двигаться дальше, к другим людям. Радость мгновенно испарилась. Он боялся тяжелого прощания, поэтому не признался, что уйдет на рассвете, но Бабушка словно догадалась — тоже погрустнела, притянула его к себе, поцеловала в макушку.

Мальчик лег, не раздеваясь. Заснуть долго мешали тяжелая мерная капель по жести, далекий гудок поезда, шорохи старого дома.

В предрассветный час мансарду затряс оглушительный грохот, истошные крики «Полиция! Открывайте!». Мальчик вскочил с дивана, и, не размышляя, отдался спасительному инстинкту, который понес его к черному ходу. Успел услышать, как рухнула входная дверь, донесся топот сапог, жалкий Бабушкин вскрик, выстрелы. Холодная волна ужаса затопила мозг, но ноги сами несли, руки машинально распахнули и прикрыли за собой тайную дверцу, тело скользнуло наружу. Перепрыгивая с крыши на крышу, он стремительно удалялся от приютившего его крова.

Успел ли прочитать ей достаточно? Стала ли она Книжником? Теперь никогда не узнает.

Задержался, только когда поскользнулся, упал, и что-то больно кольнуло в бедро. Из кармана выпала и покатилась по скату черная королева. На секунду потерял равновесие, в глазах потемнело, и голова пошла кругом. Неужели он снова придет в себя на вонючем топчане барака?! Но нет. Он был здесь, высоко над городом, свежий ветер обдувал его, он был свободен. Чудо самопожертвования, доброты и щедрости случилось: королева принесла себя в жертву ради пешки, и пешка не имела права растратить понапрасну этот дар.

Над острыми крышами вставала заря. В окошках загорались огоньки, в домах просыпались, вставали люди. Он будет прилежным и добросовестным Хранителем, он будет неустанно зажигать фонарики знания и дарить доверенный ему свет каждому, кому он нужен, кто готов нести его дальше. От множества светочей станет светло, и когда-нибудь мальчик дойдет до края поля. Там из Книжника он снова станет просто человеком. Взамен бессмысленных цифр возьмет себя настоящее имя, то, которым звала его Бабушка, пусть оно и девчачье: Любовь.