- Отойдем.

- Да погоди ты. - Даброгез отмахнулся. Глаза его лучились, груди не хватало места под панцирем. - Слушайте, други, мы идем на Рим!

Он сделал паузу, застыл. Но тишина ничем не нарушалась.

Даброгез качнул головой, будто не веря себе, - ведь все так ждали этого, сколько было говорено ночами у походных костров. Он возвысил голос:

- Я убедил короля, выступаем через месяц, сразу после сборов войска...

Дружинники молчали. Большинство не смотрело на своего командира - сидели потупившись, кто-то ковырял ножнами землю под собой, кто-то теребил ремни. Было слышно, как воет в рощице ветер.

- Вы что, оглохли?

Из-за спины послышался тихий голос Радагаста:

- Погоди, послушай меня.

Даброгез резко повернулся к помощнику, на лице у него стояла растерянность. Тот впервые видел центуриона таким. Он отвел глаза, но все же тихо проговорил:

- Дружина не пойдет на Рим.

- Что?!

- Ты не ослышался, это так. Мы возвращаемся.

- Куда?! - Даброгез потерял голос, он не говорил, сипел.

- Хватит боен, хватит смертей. Последний из наших ушел с родины восемь лет назад, а первые - все в земле, по всей Империи и за ее пределами.

На Даброгеза нахлынула тихая, но неудержимая ярость. Он рванул фибулу у плеча, плащ соскользнул на землю. Рука на рукояти меча побелела.

- Вы что, пока я там... за моей спиной... - бессвязно вырывалось из горла.

Радагаст смотрел ровно, в серых глазах ничего, кроме усталости, не было.

- А если бы я не вернулся, вы все равно бы ушли, да?!

- Ты вернулся.

- Отвечай! - Даброгез стиснул зубы, загар сошел с лица.

- Нет, ты сам знаешь, не ушли бы, - ответил Радагаст, мы бы перевернули этот городишко. Не ушли бы, пока хоть один из нас оставался в живых. Но ты пришел. Успокойся, поговори сам с дружиной, - на губах Радагаста появилась тень улыбки, - может, она передумала.

Не успели отзвучать последние слова, поднялся шум - дружинники стучали рукоятями мечей, боевых топоров в щиты, кричали, заглушая друг друга. Даброгез понял - они не передумают. Все было настолько неожиданно, что ему показалось - вот так сходят с ума, еще немного, и перед глазами черти запляшут, и разверзнется земля, и с неба ударит огненный дождь, и... кто знает, какие пойдут страсти. Он тяжело опустился на подставленное услужливым франком седло. Бунт! Как просто... бунт можно усмирить, можно. Но не отпустить домой тех, кто столько раз спасал ему жизнь, дороже кого на этом свете так и не приобрел? Да и как он мог их не отпустить?! Кому он мог сейчас что-то приказать?! Разве только франку... Даброгез мучительно переживал. И знал: ничто не поможет - ни уговоры, ни запугивания, ни обещания богатств и власти. Ничто, не тот случай! Но как просто все рушилось, с какой легкостью. Ему вдруг тоже нестерпимо захотелось домой. А куда же еще подаваться, одному, брошенному на чужбине?

Но знал и другое - ничего, кроме зла, раздоров, крови и горя, на родную землю он не принесет. А кому нужны такие подарки? Пожалуй, ему самому только и нужны. Но не там же, нет, да и нужны ли? Переделывать себя поздно. Как им просто - решили - и ушли! А он? Что теперь он скажет королю? Да черт с ним, с этим ничтожеством, встречаться с ним, видно, не придется, кончено. Со всем кончено!

- Мы уходим, - прозвучал над головой тихий голос, - прости. Хочешь, пошли с нами.

Даброгез с отчаяньем мотнул головой, не поднял глаз кверху. Мимо него один за другим проходили дружинники, отдавая прощальную честь, ударяя в щиты, вскидывая головы в пернатых позолоченных шлемах. "Лучше бы убрались, пока я там, с этими крысами, попусту язык чесал!" Завыли, завели нудную тягучую песню пески в голове, маревом знойным качнулся воздух. Будто снова на краю жизни, будто опять исподтишка кольнул ядовитым жалом подлый раб. Только утешителя-бродяги не видно что-то. Даброгез зло обжег глазами трясущегося рядом, пропотевшего со страха франка. "И эта падаль наемная тут!" Ничего, ничего... но не идти же на Рим с одним гишь войском Сигулия, без ядра, без дружины оно ничто - с таким же успехом можно гнать на бойню стадо баранов! Бежать, бежать отсюда. В Восточную империю, там знают его. А может, в Британику? Или к вандалам? Скоро варварам надоест рыться в развалинах, а остановиться они не сумеют, пойдут дальше - на юг, на восток... С ними, больше некуда! Он им пригодится. Отступившие было воспоминания опять нахлынули, затопили мозг. Мука! Даброгез сжал виски руками. К черту всех этих бродяг-проповедников, и восточных, и западных, всех к черту! К черту воющие пески! Иди, ищи свое место. Дважды, там, в песках, и позже, под Равенной, после схватки с алеманами, смерть подхватывала его, тащила к себе ледяными крючьями. Но он вырывался. Он не стал Другим, он остался собой. Так что же теперь, ждать третьего раза?! А может, он уже был, в темнице? Нет! Его меч, его ум и воля пригодятся, он вырвется. И людей наберет, дружина лучше прежнего будет. Вон, один уже есть!

Даброгез горько усмехнулся - раб, наемник, подлый, жалкий, трусливый раб... Франк сидел, весь подобравшись, лишь губа нижняя отвисла да руки скребли растрескавшуюся кожу пояса, на котором болтался широкий нож в чехле. Франк ничего не понимал и все старался поймать взгляд центуриона. В город ему возвращаться было никак нельзя.

Даброгез оторвал глаза от земли, огляделся. Куда спешить, у него уйма времени, и никто этого времени не сможет отнять! Нахлынувшая волной память разбилась, разлетелась на брызги и ушла насовсем, чтобы уже никогда не вернуться. Опустело внутри. Накатило безразличие. Он уставился на свои руки несколько раз с силой сжал и разжал пальцы. Они слушались, но он почти не чувствовал их. Омертвело что-то внутри, потухло, осветив последней вспышкой волнистые барханы и идущую будто поверх песка череду людей в одних набедренных повязках. Все! Один. Сам по себе. Даброгез нахмурился - а может, так было все пятнадцать лет? Может, так и было. Какая разница.

Он медленно повернул голову вправо, пристально поглядел на испуганно ждущего франка. Наемник не отвел глаз от бывшего центуриона Великой Империи, удачливого и блистательного воина.

Даброгез отцепил с пояса кошель, бросил его франку, тут же отвернулся. Его конь, Серый, медленно, поминутно оглядываясь, уходил прочь по примятой дружиной траве, уши у него напряженно подрагивали, будто ждали оклика... Но хозяин молчал.