– Привет! – сказал я.
– Привет! Это ты, Джордж? У тебя все в порядке? – услышал я голос моей сестры Ханны, и как же рад был я его услышать!
– Все хорошо, – ответил я. – Но как ты добиралась до телефона? На Риверсайде появился новый наблюдатель?
– Нет. Я влезла через окно. Мы с мамой беспокоимся о тебе и хотим знать, как ты там себя чувствуешь, а полном одиночестве. Расскажи нам все!
Я на мгновение заколебался. Стоит ли говорить им о фигуре, которую заметил в сумерках рядом с хижиной? Нет. Мои проблемы я должен был решать сам. Я ответил, что у меня все лучше всех и рассказал о своих находках. Я рассказал и о том, как нашел стену и пещеру и сказал, что мне очень нужны веревка и свечи, чтобы попасть туда. Ханна очень заволновалась и стала спрашивать меня о пещере – где она находится и как выглядит. Наконец она сказала, что у меня должно быть все, что мне нужно; она сама все мне привезет и поможет исследовать пещеру. Я должен ждать ее в полдень на следующий день. Когда она это сказала, я понял, что веревка и свечи у меня будут. Ханна была из тех девушек, что всегда выполняют свои обещания. Хоть она и была двумя годами моложе меня, верхом ездила лучше многих из нас, и выдержки у нее было с избытком.
Весь остаток дня я пребывал в прекрасном настроении, думая о том, что мог бы найти в пещере. В шесть часов я позвонил и сообщил о том, что никаких признаков пожаров не видно, после чего отправился в хижину. Когда я приближался к ней, беспокойство вернулось ко мне. Я сошел с тропы и сделал крюк, пробравшись через ели к северному краю поляны, и там осмотрелся. Перед дверью прыгала серая сойка, на коньке крыши сидел бурундук и ел что-то, что держал в передних лапках. Все это уверило меня в том, что здесь все в порядке. Я пересек поляну, открыл дверь, вошел и осмотрелся. Все выглядело точно так же, как я это оставил. Я взял ведро и спустился к роднику за водой, а потом закончил заделывать стены хижины. В некоторых местах все еще оставались щели, но, когда я снаружи замажу их глиной, все будет хорошо. Я выкопал рядом с хижиной ямку, наполнил ее глиной, которую нашел у родника, и налил туда немного воды. Размешав глину, чтобы она стала липкой, я горсть за горстью залепил щели в южной стене, и, когда я закончил эту работу, у меня оставалось еще время на то, чтобы приготовить ужин, пока не стемнеет. Я не хотел зажигать свет в хижине, пока ее стены не сделают меня невидимыми от глаз ночных бродяг.
Я умылся, развел в печке огонь и стал думать, чем бы мне хотелось поужинать. Ломоть ветчины, вареный картофель, хлеб с маслом и джем – решил я, открыл сундук и стал вынимать из него мешочки и свертки; большого неразрезанного куска ветчины там не было! Неужели я не видел его там утром – или, по крайней мере, накануне вечером? Я был почти уверен, что я видел его тем утром, или когда дядя Джон разгрузил продукты и положил их в сундук. Целый день я пробовал убедить самого себя в том, что мужская фигура, скрывшаяся в ельнике, мне почудилась. Но ведь дверь весь день была закрыта! Я подошел к окну в передней стене: оно было крепко заколочено. Я подбежал к другому окну и легко его поднял! Похоже, что ветчину у меня все же украли. Все мои ночные страхи с новой силой навалились на меня. Я не стал тратить время на то, чтобы приготовить картофель. Я торопливо поджарил несколько ломтей бекона, съел их с холодными галетами, оставшимися от завтрака, и лег спать в винтовкой в обнимку. Я задавался вопросом: был ли в Соединенных Штатах другой бойскаут, которому было бы так же страшно и одиноко, как мне, находящемуся в хижине пожарного на горе Томас, в одиннадцати милях от ближайшего соседа?
– Если там кто-то есть, он должен мне показаться! – подумал я и, несмотря на все свои тревоги, заснул. Скоро я проснулся, разбуженный каким-то шумом, оказавшимся топотом бегавших по полу и по столу мышей, и снова уснул. С первыми лучами солнца я умылся, оделся и приготовил завтрак. Я не хотел оставаться в этой хижине ни одной лишней минуты! Я хотел быть на вершине, где мог видеть окружающую местность во все стороны на большое расстояние. Поднявшись по тропе совсем немного, я обнаружил еще одну причину для беспокойства: в том месте, где тропа размокла от воды, текущей с тающего снежника, оказались свежие следы огромного медведя. Следы старого Двойного Убийцы, я был в этом уверен! Несомненно, он доел оленью тушу и теперь бродил по окрестностям в поисках новой добычи. Я подумал о злоключении, происшедшим со старым Лилли на Голубом Хребте с таким же огромным медведем несколько недель назад: этот медведь неожиданно напал на него, выскочив из леса, и тот начал стрелять в него из своего большого винчестера, и с последним выстрелом – последним патроном, оставшимся в магазине – медведь свалился замертво у его ног. И каким же огромным был этот медведь: его шкура была двенадцать футов в длину и восемь в ширину!
Я был уверен, что старый Двойной Убийца размером не уступал тому гризли с Голубого хребта. С моим ружьем тридцатого калибра у меня было немного шансов остаться в живых, если тот нападет на меня из ельника. Я побежал по тропе так быстро, как мог, и не останавливался, пока не добрался до вершины. С седловины я посмотрел вниз, на голый хребет, уходящий на запад и разделяющий два заросших лесом каньона, по которым текли притоки Белой реки, и там, на его гребне, увидел Двойного Убийцу, бродящего среди камней. Я вбежал в наблюдательный пункт, схватил полевой бинокль и слал наблюдать за ним. Он переворачивал камни и облизывал их снизу, слизывая оказавшихся там муравьев; я подумал, что для него, убивавшего крупных животных одним ударом костистой лапы, это слишком мелкая добыча! Потом я подумал, что для него муравьи были тем же, чем для нас леденцы – не едой, а лакомством. Он был от меня в полумиле – слишком далеко, чтобы стрелять. Через некоторое время он спустился с хребта в густой ельник – без сомнения, для того чтобы спать там весь день.
Когда я пришел на наблюдательный пункт, было еще так рано, что западная сторона гор была все еще в глубокой тени. Я осмотрел их и их долины в бинокль и не заметил никаких признаков пожара. Тогда я осмотрел каньон Черной реки и, как и предыдущим утром, увидел похожее на дым облачко тумана ниже небольшой поляны на берегу реки. Оно было, однако, таким бледным, что я не мог быть уверенным в том, что это действительно дым. Я решил, что это не дым и не туман над водой: то, что я увидел, было только отблеском от луча света, попавшего в темный каньон сквозь щель в высоком горном хребте на востоке.
Я вышел наружу, начал ковырять щели в скалах и почти сразу нашел два наконечника для стрел – один большой, сделанный из кремня, зазубренный, а другой маленький, без зазубрин, сделанный из камня, похожего на стекло, такого прозрачного, что я мог смотреть сквозь него. Из них зазубренный производил более грозной впечатление, но маленький был более смертоносным – он мог намного глубже проникнуть в плоть. Я задавался вопросом, стрелял ли его владелец когда-либо во врага?
В девять часов я подошел к телефону и сообщил, что никаких признаков пожара нигде не видно. Затем я позвонил на станцию Риверсайд, надеясь, что там случайно кто-то окажется, но не получил никакого ответа, кроме рева смотрителя, который орал:
– Освободите линию, кто бы вы ни были! Вы разве не знаете, что на Риверсайде никого нет? Вы мешаете работе наблюдательной службы!
Я повесил трубку! Я хотел передать Ханне, чтобы она не приходила. После пропажи ветчины я решил, что не могу подвергать ее риску – ведь на одиннадцатимильном пути наверх ее могло ждать множество опасностей. Если тут действительно скрывались какие-то опасные личности, то на этой тропе ей было не место. Я пробовал успокоить самого себя мыслью о том, что ветчину, вероятно, оставили дома, но все же был почти уверен в том, что видел ее в сундуке среди прочих припасов. Несомненно, Ханна уже направлялась ко мне, и, если бы все было в порядке, то около полудня была бы у моей хижины. Тогда в это время я должен быть в хижине, а в час, плюнув на все пожары, я пошел бы вниз по тропе встречать ее. А если бы она приехала в полдень, то я решил, что вечером, когда моя смена закончится, я должен был сразу вернуться в хижину, чтобы защищать ее от опасностей. Я мог бы вернуться на ее лошади и отпустить ее, и она бы сама добралась до нашего стада.
