Тем временем трое французов принялись растапливать печь. Сырые дрова, сложенные совсем не там где им должно быть в печи, долго не разгорались. Наконец появились небольшие язычки пламени, и изба стала наполняться едким дымом.

Огонёк лампадки еле-еле пробивался сквозь образовавшуюся мглу. Дым и мрак медленно заполняли пространство. Отворили дверь. Хозяин слез с сундука, громко хлопнув, закрыл её и повернул голову в сторону печи,

– Сёмка! Чяртёнок, ня видишь!?..

Белокурый мальчик, старший из детей, приподнялся на печи и сдвинул щит, закрывавший отверстие в потолке. Дым нехотя потёк наружу.

У всех слезились глаза. В избе слышалось сморкание и кашель.

– Странное сооружение. Для чего это?.. – один из французов указал на свободное пространство в глубине печи, – Где крюк для котла?..

Паленья разгорелись. Искры с треском разлетались во все стороны. «Спалють дом ироды» подумал мужик, но не двинулся с места. Французы то же, предвидя возможность пожара, стали передвигать горящие поленья вглубь печи давя сапогами падающие на пол угли. Мужик посмотрел на жену.

– Не спалють. – произнёс он уверенно.

Французы безуспешно шарили по углам и полкам в поисках еды. Один из них подошёл к мужику с найденной в чулане корзиной с мелким картофелем и стал возмущённо доказывать ему, что так жить нельзя, что у него дети, много детей, им нужна еда, иначе они умрут, и жена умрёт, и он сам.

Мужик слушал француза ничего не понимая, медленно поглаживал бороду радуясь: «вовремя я усё схоронил от этих сатрапов».

Кареты в сопровождении пеших гвардейцев и большинства офицеров сразу же проследовали за околицу деревни в сторону усадьбы. От дороги к усадьбе вела аллея из лип. Их почти чёрные стволы отчётливо выделялись на фоне снега, освещённого восходящей луной. Аллея заканчивалась перед широким парадным крыльцом двухэтажного кирпичного дома с большими окнами и массивными двустворчатыми дверьми. По бокам крыльца на пьедесталах были установлены небольшие скульптуры то ли львов, то ли сфинксов из мрамора.

…К усадьбе вела аллея из лип…

Этот дом и ряд невысоких деревянных и кирпичных строений, примыкающих друг к другу и образующих просторный внутренний двор, составляли архитектурный ансамбль усадьбы. Въезд во двор закрывали тяжёлые кованые ворота. Присутствие людей за ними ни чем не выдавалось. Тишину наступающей ночи нарушал лишь лай собак.

Всадники спешились. Двое взбежали, скользя по обледенелым ступеням, на крыльцо и застучали кулакам в дверь. Стук громче и громче звучал, отдаваясь эхом от стены. Хозяева явно не хотели впускать ночных гостей.

Одно из окон первого этажа освещалось изнутри слабым мерцающим светом. Бертье медленно приблизился к окну. С земли был виден только потолок, украшенный гипсовой лепкой. Встав на выступ фундамента и, держась за выступающую фигурную кирпичную кладку, он заглянул внутрь. Его взору открылась довольно просторная комната, вернее кабинет, заполненный массивными шкафами с книгами. На стенах свободных от шкафов висели картины на охотничьи темы. Бертье увидел секретер французской работы из красного дерева с множеством потайных ящичков и дверок. Эти секретеры вошли в моду и быстро распространились по всей Европе, став украшением многих кабинетов.

Перед раскрытым секретером в кресле сидел старик. По его щекам спускались редкие седые волосы, через которые проглядывались глубокие морщины. Лицо украшали длинные «польские» усы. Он вносил записи в большую амбарную книгу, макая гусиное перо в массивную малахитовую чернильницу. Две свечи в подсвечниках освещали слабым светом внутреннее убранство кабинета.

Бертье вдруг вспомнил: «В детстве, забегая на отцовскую половину дома в Руане, он зачарованно смотрел на такой же сверкающий отделкой и лаком секретер, на все эти ящички и дверцы с хитроумными замочками и запорами, где хранилось самое ценное и секретное. Он не забыл, как мечтал заглянуть в каждый уголок секретера и увидеть какие-то удивительные вещи…». Его нога соскользнула с уступа и он, едва не сорвавшись, ухватился за деревянный отлив окна. Словно очнувшись от нахлынувших воспоминаний о родительском доме, он сначала тихо, а потом всё сильнее и сильнее застучал по стеклу.

Хозяин кабинета вздрогнул, взглянул на окно, выдвинул один из ящиков секретера и извлёк из него большой старинный пистолет. Взяв серебряную пороховницу с тонким и длинным горлышком и, взведя курок, заполнил порохом запальное отверстие. Встал с кресла и медленно подошёл к окну, держа пистолет наготове. Бертье спрыгнул с уступа и с опаской отступил от окна в темноту.

Старик, не разглядев за окном ничего кроме своего отражения в стекле, не выпуская пистолет из руки, позвонил в колокольчик, висевший на поясе шёлкового персидского халата, одетого на нём.

В проёме двери появился слуга, такой же старый и седой, как его хозяин.

– Слушаю, барин…

– Это кто там за окном шумит?.. Смотрел?..

– Французы, барин, на двух каретах и с большой охраной. Видно знатные люди или больших воинских чинов.

– Что ж ты не доложил?!.. – барин сел на диван, облокотившись на мягкий подлокотник, – А?!..

– Виноват, барин, надеялся: постучат-постучат, да и мимо проедут, не хотел беспокоить зазря.

– Постучат-постучат, а коль дверь сломают?!.. Пойди, отвори им, да свечи зажги в комнатах, да не все, по одной. Не гости званые. Да скажи, чтобы меня не беспокоили. Я здесь буду. Скажи дворовым, что б замки поснимали с кладовых и погребов, да с амбара. Французам замки не помеха, двери поломают, потом делать… Управляющий – то не приехал?..

– Нет, барин, как тремя днями уехал в Сычовку на сыроварню, так и не вернулся. Кто знает, вернётся ли. Что творится то, барин, французишки, говорят, по всем дорогам, и пешие и конные, да голодные и злые, говорят. Отберут коней то, а то и пришибут ненароком. Страсти господни… – слуга трижды перекрестился.

– Хватит болтать пустое! Бог даст, вернётся – перекрестившись, добавил, – Вот что ещё. Покажи им нужник, гостям незваным, а то будут по углам гадить.

Раздались громкие удары в наружную дверь.

– Иди, а то и впрямь дверь выломают, разбойники. Не забудь, что я велел!..

– Слушаюсь, барин – слуга торопливо покинул кабинет, бормоча под нос всякие нехорошие слова в сторону ночных гостей.

Французы, устав ждать, с ещё большей силой забарабанили в дверь. Заметив как окна, одно за другим, стали освещаться изнутри прекратили стучать и замерли в ожидании.

Загремел засов. Двери медленно распахнулись, и показался слуга, держа зажжённую свечу в руке и укрывая её от сквозняка.

Бертье поднялся по ступеням, хотел что-то произнести, но слуга опередив его, заговорил на вполне сносном «французском».

– Барин приказал впустить. Просил его не тревожить. Просил мебель не ломать, дрова во дворе. В доме костров не разводить. Печи натоплены. Еду готовить в мезонине на кухне. Ворота открыты. Можете заводить коней и упряжи во двор – он сделал шаг в сторону, пропуская французов, и прокричал в темноту, – Фёдор!.. Фёдор!..

Вмиг появился невысокого роста бородатый мужик, в котором Бертье сразу признал эту «бестию» с речки, погубившую пушку своим дуратским примером.

– Фёдор!..

– Слушаю, Ефимыч…

– Возьми-ка ты, Фёдор, кого-нито из дворовых. Да, по открывайте всё: кладовые, погреба, амбар, хлев. Понял? Всё!.. Замки схороните, ненароком потеряют, аль скрадут.

– Как жешь так – то, Ефимыч?!..

– Не откроем – сломают. Барин велел. Скажи им, что б поглядывали: не запалили б что французы, сено, что б по двору не трясли, что б лишнего то не брали. Баб запрячьте, где ни то, лучше в овине. Сам знаешь – драка бы ни вышла.

– Ефимыч, прикашшик ти дома?.. Ключи, сам знаш, у няво.

– Ключи у Гришки-повара. Он на кухне с Палашкой, я видел, в карты «резался». Скажи «барин велел».