– Как это произошло? – спросил отец, питавший слабость к младшему сыну, напоминавшему ему мать, которую он любил и помнил.

Выслушав сбивчивый рассказ продолжавшего всхлипывать Малыша, посмотрев на его залитое кровью из рассеченной брови лицо, сердито сказал:

– Твой брат поступил нехорошо. Но все равно нечего плакать, мужчина не плачет. Заживет, как на дикой собаке. Если просишь, чтобы тебя научили тому, что можем мы, всегда будь готов к удару. Всегда! Где бы ты ни был, кто бы перед тобой ни стоял, будь готов отразить удар. А теперь иди!

Так Малыш впервые столкнулся с тем, что потом постигал в течение почти пятнадцати лет, пока был жив отец.

После его смерти они со старшим братом разлучились. У каждого теперь была своя жизнь. Брат остался в цирке, ему платили достаточно, а Малыш подался в «свободное плавание». О его новой профессии знал лишь один человек, но это бы не брат. Да и что их теперь связывало? Они даже не были похожи друг на друга. Старший брат смотрелся типичным выходцем из юго-восточной Азии, маленький, щуплый, с узкими глазами, плоским желтым лицом. А Малыш многое позаимствовал у матери. Он был повыше брата, кожа белая, глаза только чуть-чуть раскосые, лицо как у европейца – вытянутое, разве что скулы малость широковаты. Да и волосы не жесткие и черные, а каштановые и мягкие.

Когда он в очередной раз пришел к брату с просьбой обучить его кое-каким приемам борьбы, то уже был готов к удару и успел увернуться. После этого брат стал учить его тому, что постиг от отца сам. Вскоре и отец заметил, что младший быстро прогрессирует, и стал уделять ему больше внимания.

Малыш не ходил в школу, начала грамоты преподал ему цирковой завхоз, он же научил считать деньги.

– А больше тебе ничего и не нужно, – смеялся завхоз. – Какая уж учеба, если мы сегодня здесь, завтра там. Главное, чтобы мог отличить сто рублей от одного. Вот и вся грамота. Садись, будем считать вечернюю выручку. Бери стул.

Так Малыш научился считать деньги. Потом читать. Он уже выходил на манеж, отец придумал новый номер и использовал в нем младшего сына. Малыш становился возле толстой широкой доски, а отец метал в него острые ножи, которые вонзались в дерево в нескольких сантиметрах от головы, рук, ног. На афишу непременно выносилась его новая фамилия – Цой.

Публика ахала, а в финале номера бешено аплодировала и вызывала на бис. С возрастом у отца ослабло зрение, и он без выступлений, к которым привык, и без которых уже не представлял свою жизнь, быстро зачах.

– Когда дикую собаку лишают возможности охотиться, она погибает, – шептал он Малышу, лежа в кровати. – Ты всегда должен это помнить. Пока ты охотишься, ты силен, ты жив.

После его смерти номер перешел к Малышу, который метал ножи ничуть не хуже, чем отец, и имел у зрителей даже больший успех. Тут отчасти сказывалось то, что на вид ему можно было дать не больше тринадцати лет. Может, он и насовсем остался бы в цирке, но в его дальнейшую судьбу вмешался тот самый завхоз, который учил его считать деньги. Он продал Малыша.

– Слушай, Малыш, – подозвал он его к себе как-то после программы, – зачем тебе солиться в нашей бочке, в которой давно пахнет тухлятиной? Ты молодой, красивый, сильный, тебе море по колено. Хочешь прилично получать и почти не работать?

– А разве так можно, получать деньги и не работать? – рассмеялся Малыш. – Если за легкую работу мне будут хорошо платить, то я, так уж и быть, согласен.

– Когда ты втыкаешь ножи в доску, ты очень сильно устаешь? – спросил у него завхоз.

– Я вообще никогда не устаю.

– Вот-вот, о чем я и говорю, – обрадовался завхоз. – Метнул ножичек – и тысяча баксов в кармане.

Короче, он убедил Малыша пойти в ученики к человеку, который впоследствии и стал Посредником, снабжавшим его заказами. Лишь через пару лет он признался, что заплатил завхозу пятьсот баксов за то, чтобы тот уговорил Малыша сменить профессию.

– Дешево же он меня продал, – усмехнулся Малыш-Цой, когда услышал эту историю.

– Не забывай, в то время это были приличные деньги, – покачал головой Посредник. – Сейчас да, это мелочевка, сейчас все обесценивается, а тогда на эту сумму можно было неплохо подняться. Но если бы он запросил больше, я бы все равно заплатил. – Посредник смотрел на Малыша, как смотрит скульптор на свое творение. – Я ведь, когда тебя случайно увидел с этим твоим номером, то сразу понял, что ты прирожденный исполнитель, что у тебя есть все, начиная от безобидной на первый взгляд внешности и заканчивая тем, чему научил тебя отец. Что для тебя не существует преград. Найти простого исполнителя, костолома легко. Такие покупаются за копейки. А найти такого, как ты, и сделать настоящим профессионалом, удается раз в десять лет. Так что береги себя, у нас с тобой впереди много работы.

Поднятые из воды машины и выловленные чуть позже трупы, ничего не дали. Никакой практически информации, которая помогла бы следствию продвинуться вперед. Морозову оставалось одно: ждать, когда раненый очнется и сможет отвечать на вопросы. Поначалу майор частенько, порой дважды в день, утром и вечером, наведывался в палату, где лежал Малыш, но в клинике ему объясняли, что заговорит тот еще не скоро. Если вообще когда-нибудь заговорит. Раненый по-прежнему находился в коме, на грани между жизнью и смертью.

– Я вообще удивляюсь, – признавался главврач Морозову, – как он еще тянет. Обычно после таких ранений и таких заплывов нормальные люди не выживают. Очень интересный случай, хоть диссертацию защищай.

Шли дни, и майор постепенно остывал, на столе у него лежало вдосталь папок с нераскрытыми делами, которые тоже требовали его внимания, и он все реже захаживал в клинику, попросив лишь сразу же сообщить ему, если раненый пойдет на поправку.

Иногда сквозь мертвую тишину и непроницаемую тьму до слуха Малыша начинали доходить звуки, временами он как бы видел легкое мерцание света в конце черного тоннеля. Мысли уже не выплывали сами по себе, вне зависимости от его воли, а мало-помалу подчинялись ему, выстраиваясь в понятный ряд логических вопросов:

«Где я?.. Что со мной?.. Почему так нескончаемо долго длится ночь?..»

Вместе с сознанием прорезалась боль. Он не узнавал своего тела, такого всегда послушного. Попробует шевельнуть рукой – и сразу же пронзительный укол боли. Ногой – то же самое. В такие моменты он стонал, пока еще не слыша собственного голоса.

– Пульс, температура и давление сдвигаются в сторону нормы, – докладывала врачу дежурная медсестра. – Появились первые признаки реакции на окружающее. По всей видимости, к нему постепенно возвращается сознание. – Ей было по-настоящему жаль этого худенького подростка, чудом выкарабкивающегося с того света.

Малыш не рвался к роскоши – снимал однокомнатную квартиру. О ее местонахождении знал один лишь Посредник. Время от времени Малыш менял адрес, переезжал. Никогда у него не появлялись гости, женщины.

– Пойми, чем меньше людей о тебе знает, – учил его Посредник, – тем дольше ты проживешь.

Он сам подыскивал ему квартиру, сам договаривался о цене и вообще опекал Малыша, как опекает импресарио какого-нибудь знаменитого музыканта. Малыш был для него той самой сказочной курочкой-рябой, которая несет золотые яйца, поэтому ее следовало беречь и ограждать от постороннего влияния.

Сам же Посредник мечтал через годик-другой тихонько отойти от дел, поселиться где-нибудь на берегу теплого моря. Денег, по его расчетам, должно было хватить до конца жизни и ему с женой, и их единственной дочери, в которой он души не чаял. Разве что прикопить еще самую малость, чтобы уж вовсе не думать о них.

Малыш, можно сказать, сорвал его планы. Когда киллер начинает бунтовать и пробует мыслить самостоятельно – это уже чревато провалом. Лучше обрубать сразу, не дожидаясь возникновения больших проблем.

Чисто сработав на ночной дамбе, Посредник сразу же стал заметать следы и в городе. Как он ни оберегал своего питомца от контактов с людьми, все равно образовался некий круг тех, кто знал Малыша и мог поинтересоваться, куда тот запропал. Поэтому на следующий же день после ночного дела Посредник отправился на квартиру к Малышу и тщательнейшим образом ее обыскал. Ведь там случайно могло остаться что-нибудь такое, что вывело бы на него, Посредника.