– Начинаем. – Олег встал, деловито и коротко разводя руками, словно осаживая всех. – Валера, проверь домик. Тюлькина, на место! Все! – и включил магнитофон.

Спектакль начинала Заслуженная. Слабым отблеском растерянной робости отозвалось на мгновение ее лицо. Но только на миг. Она, словно прислушавшись к себе, решилась, выпрямилась, подобралась. Фыркнула и резко, как солдат, подняла руку с куклой. Пошла работать.

Ревниво загорелись глаза Антонины, она со своей куклой в руках тихо отошла в тень прожектора, выслеживая легкие движения Заслуженной.

Анна стояла наготове, как и все вокруг, следя за ходом действия.

Заслуженная вела кота. Кукла, хорошо и умело сработанная, оживала в ее руках с первого взлета ладоней. Вихрастый, пронырливый, с хозяйской ухваткой, кот уверенно держался перед зрителем. Казалось, они жили отдельно, кукла и Заслуженная, в разных мирах, но точно, словно токами общаясь, подначивали друг друга. Ехидно и слаженно: жест руки – и повадливый цап-царап быстрой лапки, слитый и вкрадчивый поворот голов. Даже резкий прыжок кота повторило напряженное ее тело. Широкое, мускулистое лицо актрисы было оживленно.

Антонина, оскорбленно протрепетав ноздрями, вывела свою куклу – мальчика-пионера. Она вяло работала сегодня. Антонина – актриса вдохновения, не ведавшая таких сильных истоков, как Заслуженная. Ее игра всегда зависит от настроения и обстоятельств. Нынче ей ничего не высветило, и Антонина отработанно отвечала на реплику. Злорадно залаял в ухо Тюлькиной Гомолко, от его лая вздрогнул Валерка, поддерживающий домик, Тюлькина зашипела в ладонь, показала кулак. Гомолко прорубил своей собакой воздух над ширмой, затих вместе с куклой.

Кокетливо захихикала в углу Оленька, мягко повела свою кошечку. Анна исподлобья следила за нею. Эту роль Оленька удачно работает. Сама кошка, игривая скромница со скрытыми повадками. Надо было видеть, как она алела, хваленная за кошечку, глаз не поднимала. Рысь. Какая уж там кошечка…

Анна закрыла глаза и подумала, что она нащупывает природу ненависти Заслуженной и Антонины, она сама заболевала этой болезнью. Явных еще признаков никаких, по без усилий над собой Анна не может спокойно смотреть на смиренную вроде бы, благожелательную Оленьку. Она испугалась, что Оленька может обернуться сейчас и прочтет ее мысли. Быстро отпрянув в тень, Анна обернулась и вздрогнула…

Олег, сидя в углу на ящике, мрачно следил за нею. Когда жена обернулась, он молниеносно ощерил розовую громадную пасть своей куклы – волка, сощурил зловеще мерцающие в темноте глаза. Неожиданно растерявшись от жесткого его взгляда, Анна поднялась на цыпочки и, не дав Оленьке договорить призывную реплику, вывела своего зайца.

Олег работал уверенно и безразлично. Два раза он нарочито сбивал ее с текста, и Анна терялась. Выручала Заслуженная с котом, вставляла свои реплики.

Спектакль распадался, Олег редко говорил точный текст. Сейчас же он, не задумываясь, быстро, словно голами, в расчете на слабую реакцию, забивал ее своим, выдуманным тут же…

Анна слышала, как Валерка, поддерживающий картонный домик, озлобленно произнес:

– Ну и дурак же ты, волк.

– Я буду жаловаться! – на ухо Олегу угрожающе прошептала Антонина.

– Не отвлекайтесь за работой, – громко ответил ей Олег.

Заслуженная весь спектакль держала руку с котом вверху, готовая в любую минуту ринуться на спасение спектакля. После спектакля она подошла к Олегу и размахнулась, едва остановив кулак у самого его лба.

– Как дала бы! – в сердцах процедила она. – Ух-ух. Подлец…

Олег отвернулся.

– Ну он же помреж! – нервно выкрикнула Антонина, – ему все позволено. – Больше никто не посмел сказать что-либо Олегу. Анна слышала, как Гомолко бубнил в углу Егоровой: – Вот молодежь! А мы за час до спектакля тряслись у ширмы. Я тридцать лет в театре работаю, и чтоб я себе такое позволил… Да никогда…

Заслуженная всегда сама упаковывала, заворачивала в тряпицу свою куклу. Руки ее дрожали сейчас.

– Анна, – шепотом позвала Тюлькина. – Глянь сюда.

Анна посмотрела в дырочку в ширме. В последнем ряду сидел Виктор в свежей желтой рубашке.

Олег тоже смотрел на него. Задернув ткань задника, он стремительно пошел к ней. Она побледнела, ей показалось, что он сейчас ударит ее. «За что?» – с ужасом думала она, глядя на его ожесточившееся лицо. Спокойно и медленно Олег попросил у нее денег.

– Откуда ты его знаешь? – так же шепотом спросила Тюлькина.

– Я его не знаю.

– Пой, пташка… Не стыдись. А голенькие из лесу выходили.

– Ты бы лучше лапу зайца подшила. Тебе, кажется, платят за ремонт!

– Тихоня! Все вы тихие такие. Смотри-ка, в лагерь приперся. Познакомь?

– Ладно, познакомлю, – равнодушно пообещала она и отошла.

Пока складывали ширму, собирали кукол и декорацию, Виктор стоял вдалеке, у двери, молча наблюдал за всеми. Анна часто ловила его взгляд, но не отвечала.

– Я на газике, – добродушно сказал Виктор, подходя к ней. – Свободен. Сопровождать тебя буду…

– Да, – обрадовалась Тюлькина, вертевшаяся подле. – Я не люблю автобусов. А сегодня прямо тошнит. Может, вы и меня сопроводите…

– Ну, садитесь, – улыбнулся Виктор, – места всем хватит.

Олег подошел к ним, пошарил по карманам, спросил:

– У тебя закурить есть?

– «Прибой».

– Давай «Прибой».

Олег долго мял папиросу в руках, молча прикуривал.

– А ты? – через голову Олега тихо спросил Виктор Анну. – Поехали с нами?

Олег резко выпрямился, долго смотрел парню в лицо.

– Ну и дрянь же… ты куришь, мальчик, – отчетливо сказал он.

– Я привык, – отмахнулся Виктор и тихо повторил: – Аня, поехали…

Выехали из лагеря в полдень. В автобусе духота. Сомлевшая Заслуженная тяжело отвалилась на спинку, закрыла глаза, словно задремала. Олег следил через боковое зеркальце шофера за газиком, пылившим сзади. Анна молча смотрела в окно на сквозной белый березняк вдоль дороги, на небо, которое совсем, казалось, отстранилось от земли. Воздушное, высокое, без облаков и птиц, зрелая, живая синь.

Анна закрыла глаза и грустно подумала о том, что устала. Бросить бы все к чертям, выбраться из этого пекла, склочного бестолкового напряжения и просто належаться на земле, насмотреться в небо.

– Благодать без Тюлькиной, – вздохнув, заметила Егорова.

– Тишина.

– Кадрит наша Тюлькина, – весело ответил Валерка.

– Муж ей покадрит, – ковыряя спичкой в зубах, забасил Гомолко. – Я вот приеду, с ним посовещаюсь.

– Вот философия у мужиков. – Антонина быстро повернулась к нему: – «Тебе удалось?» – «Нет». – «И мне не удалось». – «Значит, сучка».

Она засмеялась в лицо Гомолке быстрым ядовитым смешком.

– Не везет тебе, Гомолко, с бабами. Бодливой корове Бог рог не дал… Ой, как есть охота. Носимся целые дни по лесу, как псы…

– Все хотят.

– Вам бы, Антонина Федоровна, следовало с собой завтрак брать, – осторожно посоветовал Венька.

– А вам бы, – спокойно отчеканила Антонина, – Вениамин Борисович, следовало головой думать, особенно когда вы расписание составляете. Это, извините меня, мякиной думалось. По три спектакля в день. И вообще, почему, если у вас дыры в голове, я должна страдать?

– Вы же знаете, что плана нет у нас. – Венька заерзал на сиденье.

– Нет плана у вас, уважаемый. Вы его хоть из пальца высасывайте. А мне нужны нормальные условия для работы. Вы за это деньги получаете?

– Ну хватит, с утра одно и то же, – поморщился Валерка.

– Гриб! – приоткрыв глаза, воскликнула Заслуженная. Веня, гриб у самой дороги. Подберезовик.

– Почему? Там и осина рядом.

– Нет, это подберезовик. Беляшок. Ох, какой крепенький…

– Балаган, а не театр. – Антонину уже трудно было остановить.

Анна посмотрела на нее и вспомнила, кого напоминает Антонина, когда бывает озлоблена. Свою собачку Белку – японскую крохотулю с круглыми блестящими глазами.

– …Каждый себе хозяин. Что хочу, то и молочу.