А когда Чивез сообщил, что в издательстве "Космос" готовится к печати старый дневник их отца, Амик взбесился:
- Как нас и нет! Как вроде мы уже подохли! Прилагают вес усилия, чтобы спасти нас, и в то же время выставляют перед всеми наши отбросы! "Музей супругов"! "Мусорный ящик супругов"! Какое они имеют право?! И что, собственно, такого произошло? Мы выпали в мусоропровод - браво! Нас с лихвою заменит музей с нашим бытовым мусором!..
- А теперь позвольте,-продолжал профессор Чивез, - зачитать вам, уважаемые телезрители, несколько выдержек из упомянутого дневника...
Амик взвыл.
- Итак: "Порой меня охватывает странное ощущение невесомости качнется ли высокая ветка, промелькнет ли дробная тень голубиной стаи: жить! работать! любить..."
- Выключи!-гаркнул Амик.
- "Все отчетливее понимаю смысл ответственности: не разовый подвиг, а ежедневное подвижничество. Смысл люди вкладывали в бога просто потому, что тесно было на планете от бессмыслицы..."
Амик шарил вокруг себя, ища что-нибудь тяжелое.
- "И опять природа,- продолжал Чивез.Послушайте: набухли капли оголенных веток..."
Амик швырнул в экран деревяшкой. Хлопок, звон, тишина.
- Мерзость, - шипел он. - А ты, извращенна, ты понимаешь, что нам теперь нечего делать там? Что нас заменили?
Эина недоуменно пожала плечами.
- "Вот, поглядите, он ходил в этих башмаках!"-"А вот белье, которое любила носить его супруга!"
Позор! Дурацкой игрой природы ему возвращено его прошлое! И теперь каждый там, на планете, будет считать, что он знает Амика!
А между тем все эти рассуждения -не больше чем изношенное тряпье! Это не он, ясно вам? Каждый теперь будет заглядывать в глаза, чего-то ожидая от нee!
- Проклятье! - По голове ударила банка из-под туалетной пасты.
По мере возвращения к планете чаще стало вываливаться из пустоты старье. Жена вертелась как белка в колесе. Она представлялась Амику двигателем - чем быстрее жена вертелась, разделываясь со старьем, тем быстрее они приближались к планете.
Но Амик все меньше хотел возвращаться.
Он начинал привыкать к теперешнему своему существованию. Тесно, однако здесь он может оставаться человеком свободным. Свободным от каких-то дневников, выброшенных давно в поглотитель! Свободным от кого-то, кто почему-то был когда-то им! Свободным от соглядатаев! Свободным от чьих-то глаз, которые смотрят на него - не то из прошлого, не то с планеты...
Было, правда, взволновавшее воспоминание - женщина, оглянувшаяся на него, - но теперь и оно его раздражало. Что за женщина?! Какое море?! Чепуха все это...
Амик все больше привыкал к неподвижной жизни.
Еще боясь представить, что они могут совсем остановиться, он мечтал о том, чтобы по каким-то причинам движение к Земле замедлилось, сильно замедлилось, и тогда он, Амик, инженер со стажем, потребует, чтобы его зачислили в штат какого-нибудь космического НИИ, дали задание и перестали с ним обращаться как с подопытной мышью. Пусть пошевелят мозгами, как переправить ему скафандр, он же найдет способ пробить чем-нибудь пленку вакуума и выйти в космос.
Нет, им с Энной на Земле делать нечего!
Они говорят, что по мере очищения квартиры мембрана между ними и планетой становится все тоньше? Хорошо же!
Трудно было в одной-единственной комнате, да еще при такой зоркой жене, спрятать какое-нибудь старье. Но Амик ухитрялся. Он запихивал в корешки книг патрончики от губной помады, между страницами вкладывал измятую туалетную бумагу, а узнав из очередного сообщения Сурали, что земные методы очистки вакуума становятся все тоньше и глубже "("И в этом известную стимулирующую роль сыграли супруги..."), Амик собирал пепел недокуренных сигарет и ссыпал в пазы стола.
Началась изнурительная война за сантиметры (или световые года, если иметь в виду, что между квартирой и планетой лежал космос).
Жена молчала и дотошно все подчищала, большую часть спрятанного находила, вытряхивала мусор из его карманов, когда он спал.
Проснувшись, он обмерял квартиру и принимался за свое.
Он следил за женой, как за незнакомой, чужой тенью. Раз даже испугался, приняв ее за тень промелькнувшего Принца - так невыразительно-мертво было ее движение.
- Амик, давай разберемся. У меня уже нет сил. - Эина встала над ним, несчастная и утомленная. - Пока я могу говорить спокойно, давай разберемся. Скажи, ты уже не любишь меня?
Он только пожал плечами:
- Ты понимаешь всю нелепость вопроса?
С двенадцатого этажа срывается комната, вылетает во вселенную, а ты с любовью!
- Я просто спрашиваю: ты уже не любишь меня?
- Любовь, любовь - не правда ли, миленькая вещичка? Ты ее потеряла вот беда! "Где она, где она, скажи, мой Амик! Моя вещичка! " Мы - жертвы вещизма, я предупреждал, но ты не слушала!
- Человек по-разному может быть привязан к вещи.
- О да! Но он почему-то именно привязан. - Амик, довольный, что так, удачно сострил, взглянул на Эину. - Ну так вот, я в любой момент могу покончить с любой из таких привязанностей! С любой!
- Ты хочешь сказать...
- Я хочу сказать, что человек, не имея сил оторваться от вещи, сам становится вещью, а значит, с ним легко можно покончить!
Эина оскорбление замкнулась. Амик возгордился, что смог так глубоко, а главное - справедливо, уязвить ее. "А чтоб не была клушей!"
Он великодушно погладил жену,по горячим волосам. Эина отодвинулась:
- Знаешь, кто ты? Ты - мещанин! Дохлятина!
Баба остается бабой! Она лелеет вещи, а он, свободный от вещизма, он, видите ли, мещанин!
У Амика появилась привычка: чтобы уйти от раздражения, он напяливал наушники и прокручивал на магнитофоне старую ленту. Точнее, он крутил всякий раз один и тот же кусок с чьей-то взволнованной непонятной речью. Знал ли он когда-нибудь эту запись, или она совершенно ему незнакома? Иногда ему казалось, что он подслушивает - так страстно, даже интимно звучал хриплый, не определенный голос. Связь, смысл ускользали. Сколько Амик ни старался, сколько ни напрягал слух, он не в состоянии был проникнуть сквозь завесу хрипов и шума. То ему казалось, что это мужской голос, то совершенно женские интонации убеждали в обратном.
Привлекала и раздражала запись еще и тем, что она была цельная, от начала до конца, - это хорошо слышалось. Законченная невнятица!
Порой ему казалось, что построение фраз невероятно знакомо, но тут же это подозрение подвергалось сомнению из-за неопределенности голоса.
Все еще не решив, мужской это голос или женский, Амик восстанавливал речь; То в начале, то в середине он улавливал смысл того, что говорилось, и поражался точности интонации, чистоте ее.
Однажды он понял, что это любовное послание. Страх поселился в его душе. Он находил убеждающее сходство интонации с голосом жены. Хрипотца волнения, звон убежденности...
По это было невероятно, чтобы его жена могла так говорить!
А может, это его собственный голос? Было же раньше - он замечал за собой не собственный жест, а жест жены, слышал в своем голосе не свою интонацию...
И все же нет, это не его слова. Значит, жены?
Как-то, чтобы проверить подозрение, Амик вызвал жену на ласку и сразу же устал от радостно подавшегося к нему тела, от страстно-благодарного шепота, от унижающей его жалости ее рук.
Это был ее голос.
Амик понимал: если он будет делать все, чтобы не вернуться на планету, он порвет с женой.
"Интересно, - усмехался он про себя, - что будет с ней? В одной квартире - и не разойтись?" Но подмывало и другое - разоблачение! Ткнуть носом эту женщину в ее собственную страстишку - непорочная выискалась!
Не решив окончательно, Амик держался скептически - ждал.
Уже у самой планеты возникли некоторые опасения. Супруги входили в область, насыщенную спутниками, летающими лабораториями, орбитальными станциями различных государств. Члены комиссии нервничали, Сурали несколько раз предупреждал супругов, что возможны осложнения.
