Алекша ставит ноги чуть шире. Странная одеревенелость, что охватила вначале, исчезает. Тело снова обретает гибкость, появляется сила. Слегка прогибается вперед, рука выбрасывается вперед и словно выстреливает дубовой палицей. Со скоростью камня, выпущенного из пращи, шипастое утолщение врезается в голову гридня, проламывает не защищенный висок. Короткий хруст, выплеск крови и мертвый гридень медленно валится на землю. Подбадривающие крики дворни как ножом срезает. Наступает мертвая тишина. Алекша отступает на шаг, на всякий случай оглядывается. Всюду белеют застывшие лица. Не только любопытные дворовые, но и стражники на стенах смотрят на него, в кузне ковали оставили работу, вышли во двор скотники и все, все. На удивление, не во всех глазах читается осуждение или злоба. Показалось, что некоторые смотрят одобрительно. « Видать, не всем нравился этот охламон. Гоняло тоже не отец родной каждому. Посмотрим, что дальше», – подумал Алекша. Он вопросительно глянул на старшего гридня.

– Ну, примерз?

– Нет, не примерз, – с трудом разомкнул восковые губы Гоняло, – теперь мой черед долг вернуть.

Поглубже надвинул шлем, закрылся щитом, сплошь оббитом железными пластинами и осторожно двинулся на Алекшу. Вдруг раздался окрик:

– Эй, Гоняло, у мальчишки только палка в руках и щит деревянный. Не стыдно тебе, витязь славный?

Все оборачиваются, как по команде. Возле распахнутых дверей кузни стоит коваль. Неторопливо вытирает жилистые закопченные руки о кожаный передник. Старая бычья кожа скрипит в громадных кулаках, будто жалуется на трудную жизнь и грозится вот-вот разорваться. Коваль насмешливо смотрит на старшего гридня, презрительно плюет.

– Он не ровня мне, а полоняник и лиходей! – цедит сквозь зубы Гоняло.

– Верно, – согласился коваль, – но ведь ты на двобой с ним идешь, у тебя меч, а у него только палка. Не срамно?

Коваль был уважаем за справедливость и прямоту. Он и хозяину, княжескому дружиннику, правду в глаза говорил и Кремень прислушивался к ковалю. К тому же мастер – золотые руки, его половина Киева знает. Старший гридень чует, что большинство собравшихся на стороне проклятого кузнеца.

– Дай меч гаденышу! – рычит на ближайшего гридня. Тот нехотя вытаскивает из ножен свой меч, швыряет, не глядя.

Алекша отбрасывает щит – все равно не умел им хорошо владеть – ловит быстрым движением. Теперь в одной руке зажат меч, в другой – дубовая палица.

– Да он оберукий! – удивленно произнес кто-то в толпе дворовых.

– Ничего. Коваль сказал, что наш Гоняло – витязь славный, – важно ответил другой голос.

– Во драка-то будет, – восторженно добавил третий, – эх, ядрена мать!

Как-то незаметно, словно само собой, образовался круг, откуда ни возьмись, появились добровольцы из стражников, что образовали живое ограждение. Алекше показалось, что сбежались даже свиньи, потому что из толпы явно слышалось хрюканье и недовольный визг. Внезапно налетает порыв холодного осеннего ветра. Сухие листья закружились в воздухе, взлетели и опали, словно занавес. Ледяное дыхание приближающейся зимы немного остудило разгоряченных близкой дракой дворовых, зато Гоняло разозлился еще больше.

– Все, хватит, балаган тут устроили! – заорал старший гридень. Наклонил голову, так что глаза теперь смотрели в узкую щелку между краем щита и железным наплывом на лобной части шлема. Руку с мечом отвел назад для удара концом ближе к земле и шагнул вперед.

Отбросив ненужный щит, Алекша почувствовал себя свободней. Его не волновал исход предстоящего поединка – он при всяком раскладе останется рабом княжеского дружинника. А раба каждый волен убить или искалечить, по Русской правде, своду законов, за убитого раба платят маленькую виру – штраф несколько медных монет. Коза на рынке стоит дороже. Но отдавать жизнь за просто так он не собирался. Крепко сжал меч, палицу и приготовился к последней драке. Первый удар отбивает легко. Самый простой – сверху вниз, чуть наискось, в левое плечо. Рубанул встречным наотмашь, шаг вправо и быстрый ответный удар палицей. Гоняло подставляет щит, отбивает, но щит заметно откидывает, так что край врезается в окружье шлема. Железо громко звенит. Из толпы дворовых раздались выкрики – восторженные и в ответ злые, разочарованные:

– Эх, ядреныть, как Гоняло по кочану заполучил! Готовь, паря, лобешник под щелбаны!

– Да пошел ты… Гоняло щас разгонится и даст твоему гаденышу, по задницу в землю вобьет!

– Не-а, не вобьет, не поспеет. Пацан вон как палкой лупит, ровно шаман в бубен… щас твой Говняло копыта отбросит!

Алекша действительно бил мечом и палицей быстро, мощно, бил без перерыва, не отходя и не отскакивая в сторону для красивого, но бесполезного маневра. Его старая броня не выдержит и одного удара, просто рассыплется и тогда точно конец. Он живет, пока старший гридень не достанет его мечом хоть раз. Гоняло отбивался изо всех сил. Лицо раскраснелось, пот льется потоком, даже портки мокрые, спина исходит паром, а проклятому разбойнику хоть бы что – дырявая броня свободно пропускает свежий осенний воздух, лохмотья рубахи не греют разгоряченное тело, а бьет, гад, так, что в голове гул стоит и ребра жжет огнем… если старший гридень бился, что бы прибить дерзкого раба, то есть просто так, то Алекша сражался за свою жизнь и честь. Для него это последний и самый главный бой. Он вложил в него все и потому победил…

Гоняло отвык от таких упорных схваток, начал быстро уставать. Пот заливает глаза, не дает видеть противника, а смахнуть горячую волну нет возможности – удары, острые, режущие, от меча и гулкие, проламывающие, от палицы, сыпятся, как горох из худого мешка. Посеченный на куски щит гнусно дребезжит после каждого удара, плечо онемело, не чувствует. Кровь из порезов заливает грудь, течет за пояс, теперь медленно ползет по ногам, в сапогах громко чавкает. Чувствуя, что приходит позорный конец, Гоняло отбросил ненужный щит, перехватил меч обеими руками. Алекша только этого и ждал. Один к двум – соотношение проигрышное. Поймал меч противника в крест, острие наискось врубилось в рукоять палицы и застряло. По толпе дворовых пролетел общий вздох. Все поняли, что схватке конец. Мальчишка разжал левую руку, дубовая палица повисла на мече Гонялы, неудержимо потянула вниз. Алекша дважды взмахнул мечом. Сначала на землю упали обе руки, меч и палица. Потом покатилась голова старшего гридня.

В наступившей тишине громом прозвучал скрип кожаного передника кузнеца. Он зачем-то опять начал вытирать руки, повернулся и массивная фигура скрывается в темноте кузни. Не говоря ничего, дворовые расходятся в разные стороны, незаметно исчезают в сараях. Только гридни остались. Они глупо смотрят на обезглавленное тело бывшего начальника, переглядываются. Наконец один, самый сообразительный, срывается с места так, что грязные пятки замелькали, будто лапы белки в колесе – помчался сообщить Кремню о происшедшем. Кремень пришел не скоро. В алой рубахе он явился, аки красно солнышко, неспешно и важно. Дворовые все попрятались, страшась хозяйского гнева, охрана на стенах усердно всматривается вдаль, словно вот-вот налетят на подворье с дикими воплями и визгом кочевники, хотя им, стражникам, дальше соседского забора ни черта не видно. Кремень аккуратно обходит кровавую лужицу, что натекла с убитых. Встает на бревно. Качается с пятки на носок, новые красные сапоги дружно поскрипывают, ветерок веет приятным запахом неношеной кожи. Мозолистая пятерня поднимается к затылку. Сдвигает соболью шапку на брови, так что глаза почти закрыло, осматривает побоище. Ничего не выражающие глаза останавливаются на пленном разбойнике.

Алекша сидит на перевернутой колоде для рубки мяса. Рядом валяются меч и дубовая палица. Старые доспехи небрежно брошены рядом и вообще вид у пленника такой, будто он после обеда отдыхает, еще б соломинка между зубов торчала. У Кремня аж кулаки зачесались. Однако он никогда не решал даже пустяшное дело сгоряча. Вот и сейчас – кулаки разжались, толстый указательный палец легонько тычется в соболиный ободок шапки, так что она съезжает на затылок. Солидно, как подобает хозяину, прокашливается.